Мучная война - Жан-Франсуа Паро

— Предчувствую наступление тяжелых дней, — произнес Ленуар. — Нас заставляют принимать решения, не думая о последствиях. Необдуманные, неподготовленные реформы превращаются в злоупотребления, а те, кто жестко их проводит, слывут разрушителями, хотя намеревались стяжать славу созидателей. Но… коготок попался — всей птичке увязнуть. Франция — это давным-давно запущенный механизм, настолько дряхлый, что развалится при первом же ударе! На всякий случай я отдал приказ охранять завтрашний зерновой рынок. Постараемся, чтобы версальские беспорядки не повторились в Париже. На подмогу городской охране я вызвал драгунов и мушкетеров, но велел ни под каким видом не открывать огонь, даже если чернь начнет оскорблять их и швырять камни. Как вы нашли его величество?

— Встревоженным и безмятежным одновременно; он полностью полагается на первого министра.

— В этом-то и весь вопрос! Господин де Сартин считает, что надобно пробудить в короле интерес к делам. Увы! К сожалению, единственной областью, где самому господину де Сартину нет необходимости подстегивать свои мыслительные способности, является коллекционирование сплетен, пересудов и клеветы, собранной в злачных местах. Он слишком увлекается чтением чужих писем, которые господин д’Уани приносит ему из черного кабинета. Действительно, нет ничего проще, чем просеивать сведения, а потом придумывать интриги, пятная грязью всех вокруг. Из-за перлюстрации почтовых отправлений письмам нельзя доверять ни тайн, ни секретов, даже самых безобидных. Печально, мой дорогой Николя, что наш юный монарх, подобно покойному королю, думает обо всех дурно: от этого он становится излишне подозрительным и мрачным.

Крайне взволнованный размышлениями своего начальника, Николя расстался с Ленуаром. Чреватое риском смятение начальника полиции могло иметь непредсказуемые последствия. Возможно, Ленуар также считал, что в борьбе с Тюрго и его реформами хороши все средства, в том числе и провокации. Уже в кабинете у Сартина он заподозрил двойственное отношение вышестоящих лиц к происходящим беспорядкам. Разница заключалась в том, что разглагольствования Сартина отличались циничной иронией, а слова Ленуара звучали неуверенно, а порой даже жалко. Честолюбивый, обладавший большими связями, министр морского флота был достаточно ловок, чтобы казаться честным человеком, но он никогда не был настолько глуп, чтобы являться таковым на самом деле. Сартин часто упрекал Николя за прямоту. Слава Богу, кажется, он все же сумел сохранить ее! И хотя за пятнадцать лет работы в полиции он утратил остатки иллюзий о порядочности сильных мира сего, преданность своему бывшему начальнику он сохранил. Зная о неприятных сторонах его характера, он делал все, чтобы не позволять себя обманывать. Не исключено, что Ленуара, оказавшегося честным человеком, подхватил ураган, справиться с которым у него не нашлось сил; в отличие от вышестоящих лиц он, похоже, являлся противником чрезвычайных мер.

Отведя лошадь в конюшню полицейского управления, Николя взял фиакр и поехал в Шатле. Там уже собрались Бурдо, Семакгюс и палач Сансон, оживленно спорившие, начинать ли вскрытие тела мэтра Мурю или подождать Николя. Появление комиссара положило конец дискуссии. У подножия большой лестницы толпились люди, жаждавшие попасть в мертвецкую, дабы вволю поглазеть на снесенные туда со всего города трупы.

— Объект сегодняшнего любопытства, — сказал Семакгюс, — выловленное в Сене тело красивой девушки.

— Увы, в этом нет ничего необычного, — отозвался Николя. — Здесь каждый день выставляются для опознания останки утопленников.

— Согласен. Но сегодня народ привлекает не столько само тело, сколько чудо, с помощью которого его сумели обнаружить. Семья, подозревавшая, что дочь их утонула, спустила на речные волны деревянную чашу с зажженной свечой и кусочком хлеба, освященного в часовне Святого Николая Толентинского в монастыре августинцев. Старинное поверье гласит, что чаша останавливается там, где находится тело; в нашем случае она остановилась напротив садов Инфанты в Лувре.

— М-да, а я думал, что эти суеверия давно забыты, — проговорил Бурдо. — Уж очень они опасны. В 1718 году какая-то старуха в поисках тела сына чуть не подожгла город. От свечи загорелась спускавшаяся вниз по течению баржа с мукой, а от нее занялись дома на Пти-Пон; сгорел целый квартал.

Не переставая разговаривать, они спустились в подвал, где обычно производили вскрытия, именуемые Сартином «похоронным промыслом». К великому удовольствию Сансона, Николя расспросил его о госпоже Сансон и детях; внимание комиссара всегда умиляло палача. Семакгюс и Сансон разложили инструменты. Вопреки своим привычкам, Бурдо не стал раскуривать трубку, а вытащил привезенную Николя из Вены табакерку и, прежде чем взять понюшку самому, предложил Николя. Последовала долгая и звонкая череда чиханий. Анатомы подошли к трупу, а Николя достал маленькую черную записную книжку.

— Итак, дорогой собрат, — церемонно проговорил Сансон, — поверхностный осмотр не выявляет никаких подозрительных следов или повреждений.

— Позвольте мне не во всем согласиться с вашим высказыванием, — ответил Семакгюс, — ибо на ладони правой руки я вижу небольшую царапину в окружении некротических тканей.

Наклонившись, Сансон приступил к дальнейшему осмотру.

— Незалеченная царапина, припухлость, откуда вылилось немного экссудата. Я бы сказал, что тело начало разлагаться; что ж, холода закончились…

— Не смею сомневаться в вашей правоте.

С помощью металлического инструмента анатомы исследовали рот.

— Совершенно очевидно, удушье от погружения в тесто не является причиной смерти, — вымолвил корабельный хирург. — Хотя…

— Что «хотя»? — спросил Николя.

— Полагаю, — проговорил Сансон, — доктор хотел сказать, что смерть наступила не от удушья, однако все сделано так, чтобы именно это и подумали.

Замечание удивило Николя. Вскрытие, процедура, свидетелем которой он становился уже не раз, всегда вызывала у него нервное потрясение; признавая ее необходимость, он болезненно переносил скрежет инструментов, рассекающих плоть, треск костей и чавкающие звуки переворачиваемого тела, протестующего против столь варварского обращения. К сожалению, без этих неуклюжих попыток разгадать тайны трупа многие преступники остались бы безнаказанными.

Закрыв глаза, он принялся вспоминать мелодию, некогда услышанную им от старого учителя коллегиала в Геранде, наигрывавшего ее на свирели. Потом он узнал, что это был мотет, обычно исполняемый на органе в сопровождении бретонской свирели. Негромкий разговор Семакгюса и Сансона вернул его к делам сегодняшним. Придав телу привычное положение, анатомы обмыли руки в тазу, принесенном подручным палача, и молча повернулись к обоим полицейским.

— Господа, — произнес Николя, — мы слушаем ваши выводы.

Сансон с бессильным вздохом воздел руки к небу.

— Честно говоря, нам кажется почти невозможным определить причины смерти и, как следствие, утверждать, идет ли речь об убийстве или же мы имеем дело с естественной смертью.

Семакгюс поддержал его молчаливым кивком.

— Я вас понимаю, — сказал Николя, — однако, зная вашу привычку к точным определениям, отмечу, что вы употребили выражение «почти невозможным». Разумеется, между «невозможным» и «почти невозможным» расстояние крайне незначительное, и правосудие вряд ли сможет удовлетвориться такой малостью. И все же я спрашиваю вас: что кроется за этим «почти»?

Сансон обернулся к невозмутимо взиравшему на него Семакгюсу.

— Есть основания полагать, — неуверенно начал он, — что мы обнаружили внутренние повреждения, появляющиеся в тех случаях, когда причиной прекращения жизнедеятельности организма становится сильное потрясение.

— Прекращение жизнедеятельности? — насмешливо переспросил Бурдо.

— Феномен прекращения жизнедеятельности по неизвестной причине или, скорее, по ряду неизвестных причин. Все подталкивает нас к тому, чтобы рассматривать отмеченные явления как противоречивые, однако сыгравшие решающую роль в processus mortis.[29] Сердце и сосуды никуда не годятся, а легкие являют картину остановки дыхания в результате асфиксии, или прекращения работы сердечной мышцы, или обоих нарушений сразу!

— Значит, вы подтверждаете, что тесто тут ни при чем?

— Нет, совершенно ни при чем, — ответил, прервав, наконец, молчание, Семакгюс. — Он упал в чан, или его туда столкнули. Я подтверждаю выводы, сделанные нашим другом. Тут есть какая-то загадка.

Торопясь вернуться к семье, Сансон, передав друзьям приглашение на ужин, откланялся. Семакгюс, все еще пребывавший в задумчивости, знаком попросил Николя и Бурдо задержаться. Прислушиваясь к шагам на лестнице, он подождал, пока палач покинул подвал. Его поведение удивило обоих полицейских.