Мучная война - Жан-Франсуа Паро

— Друзья мои, — весело воскликнула она, — идите сюда и развлеките меня, а то наш дорогой аббат огорчает меня своими рассказами о каких-то войнах и перемириях! Господин кавалер из Компьеня, вы так долго путешествовали…

Получается, его не хватало очень многим, но только не тем, к кому он сам испытывал привязанность, с горечью подумал Николя, немедленно исключив из списка обитателей дома Ноблекура.

— …Как поживает моя дорогая матушка?

— Ваше величество может не беспокоиться, насколько я могу судить, удостоившись чести пробыть более часа в ее присутствии, она чувствует себя превосходно.

Королева восторженно всплеснула руками, однако в этом жесте ощущалась некая наигранность.

— Она хорошо расспрашивала о своей дочери?

Вопрос прозвучал на удивление коряво.

— Императрица полагает, что дочь ее очень счастлива.

— Я в этом не сомневалась. Надеюсь, она не показалась вам слишком мрачной? — спросила она, вызывающе поглядывая на Мерси-Аржанто.

Николя был уверен, что посланнику известны все подробности его разговора с Марией Терезией. Но рассказал ли он об этом королеве? Разумеется, рассказал, но, скорее, в общих чертах. Взглянув на прическу Марии Антуанетты, он отметил, что та непомерно высока. Вопросы императрицы во многом касались туалетов дочери. Ходил слух, что именно мода на высокие прически явилась причиной отказа от публичной церемонии одевания, ибо отныне рубашку приходилось надевать снизу, что исполнить на публике пристойным образом невозможно. Заметив, что королева ждет ответа, он принялся вспоминать значения немецких слов.

— Ее императорское величество отнеслась ко мне исключительно с самой возвышенной благосклонностью и оказала мне честь, избрав меня посланцем от нее к моей королеве.

Кокетливо наклонив голову, она одарила его грациозной улыбкой. Склонившись в полупоклоне, он протянул пакет и письмо. Повертев в руках послание матери, словно предчувствуя грозные родительские назидания, она молча положила его на каминную полку и, испустив нетерпеливый возглас, вскрыла пакет. Увидел вделанный в медальон портрет, она, украдкой взглянув на Мерси, театральным жестом поднесла его к губам. Николя показалось, что поведение ее продиктовано скорее заботой о том, как о нем сообщат императрице, нежели естественным порывом дочерних чувств.

— Я вам так благодарна, господин маркиз, что вы согласились стать посланцем моей матушки. Она выразила удовлетворение вашим визитом: посланник поведал мне о нем со всеми подробностями. Как вы нашли Вену?

— Вашему величеству известно, что я впервые посетил этот город цезарей. Его неописуемая роскошь восхитили путешественника, оценившего бесценный вклад в его убранство, сделанный во время нынешнего царствования. Я имел счастье присутствовать на премьере оратории Гайдна «Возвращение Товия» в театре Кертнертор у ворот Каринтии и ужинал в Пратере, запивая ужин пивом, как настоящий венец!

Расхохотавшись, королева захлопала в ладоши, немедленно став похожей на ребенка.

— Несколько дней назад я вас вспоминала…

Николя поклонился.

— …Мой деверь представил мне механика, умеющего оживлять автоматы. Один из его автоматов нарисовал мой портрет. Разве это не прелестно? И вы знаете, в чем секрет? Автоматы господина Вокансона[25], которые…

Николя приложил палец к губам.

— О! Вы правы, это наш секрет.

Взгляд, которым обменялись Мерси и Вермон, не ускользнул от королевы.

— Да, именно секрет! У нас с маркизом, господа, есть свои секреты. Моя добрая маменька, надеюсь, не слишком утомила вас вопросами о моих туалетах?

— Я отметил ее императорскому величеству, что королева должна быть законодательницей мод и совершенным идеалом, дабы вкус французов мог на нее равняться.

Королева одобрительно кивнула и снова настойчиво уставилась на Мерси.

— Вот что следует говорить моей матушке. Помните, нам не нравится, когда вы надолго покидаете нашу особу.

Понимая, что аудиенция окончена, Николя поклонился и, двигаясь спиной к двери, удалился. В прихожей он поздравил себя с успешным маневром, позволившим ему в присутствии хитроумных свидетелей провести свою лодку через все рифы. И хотя на протяжении аудиенции он мысленно смеялся над самим собой, по существу ему удалось, изъясняясь на языке придворного, не пожертвовать истиной. Между ним и государыней всегда присутствовало воспоминание об их первой встрече в Компьеньском лесу, наполненной удивительной легкостью и веселым смехом. Застенчивый и лукавый подросток, скрывшийся под маской ее величества, по-прежнему видел в нем юного рыцаря из далеких времен. Спускаясь по лестнице, Николя почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо. Это оказался аббат Вермон.

— Сударь, хотел вас заверить, что я всегда к вашим услугам. Господин де Бретейль — мой старый друг. Он расписал мне вас самыми лучшими красками. Надеюсь, мы еще встретимся!

И он взбежал обратно по лестнице. Двор всегда виделся Николя настоящим государством, где каждый вынужден следовать тропой, проложенной в соответствии как с писаной, так и с неписаной иерархией. За открытыми ярусами имен, титулов, званий, обязанностей и почестей располагались тайные лестницы оккультных обществ, закулисных влияний и загадочных союзов. Кланы и группы плели интриги и укрепляли влияние, проталкивая наверх своих родственников и наперсников. Столкновения кланов влияли на расстановку сил и нередко нарушали хрупкое равновесие. Он вспомнил, что аббат Вермон по-прежнему являлся другом и должником Шуазеля, каковыми — по иным причинам — были также Бретейль и Сартин. Зная об этих связях, можно было предположить, что бывший министр, надменный и с задорно вздернутым курносым носом, по-прежнему лелеял мысль вернуться к делам, а пока вербовал сторонников. Чтобы обладать весом в государстве под названием двор, следовало непременно принадлежать к какой-либо существующей группировке. Понимая, что он сильно рискует, Николя тем не менее не примыкал ни к какому клану и служил исключительно королю. Пусть каждый думает, что именно он сумеет склонить его на свою сторону, в то время как сам он останется холоден как мрамор. Он знал, что королева, то ли из признательности к организатору ее брака, то ли из пристрастия к интригам, активно способствовала возвращению Шуазеля. Однако ее каприз, похоже, не встречал поддержки в Вене. Австрия не стремилась вновь иметь дела с человеком, чья карьера оборвалась несколько лет назад и, следовательно, чьи взгляды не соответствовали изменившимся временам.

Желая поразмыслить над этими и другими вопросами, он направился в парк и там свернул на берег Швейцарского озера. Долгое время он сидел неподвижно, и только вечерняя прохлада заставила его покинуть уединенный уголок. Солнце село, и природа, все еще ощущавшая на себе тяжесть оков долгой и суровой зимы, словно оцепенела. Мрачные сине-зеленые воды Большого канала казались безжизненными. Внезапно он подумал, что когда-нибудь Версаль, подобно Афинам или Риму, канет в небытие, превратившись в бесформенную груду руин, пробуждающую ностальгические сожаления о былом величии.

К счастью, его работа являлась для него своего рода спасительной соломинкой, ибо не давала ему возможности постоянно предаваться рефлексии. Он дошел до больших конюшен и, вознаградив конюха за старания, забрал отдохнувшую, обтертую соломой и накормленную лошадь. В порыве услужливости конюх, вспомнив их утренний разговор, доверительно сообщил ему свежие новости, еще больше омрачившие уже известную ему картину. Замок герцогини де Ларошфуко в Рош-Гийоне подвергся нападению. Будучи владельцем большей части мельниц, построенных вокруг Парижа, эта семья фактически обладала монополией на помол зерна, что, по мнению народа, причисляло ее к сообщникам «пакта голода». Никем не сдерживаемая толпа, численностью в две или три тысячи человек, принялась угрожать герцогине, которая от ужаса едва не лишилась чувств. Наконец, оставив в покое замок, вопящее отребье отправилось грабить баржу, перевозившую зерно. Кто-то призвал идти на Версаль и заставить короля установить твердые цены на хлеб в размере двух су за фунт. А утром этого дня толпа оборванцев разграбила рынок в Сен-Жермене. В семь часов Николя встретился за столом с шевалье де Ластиром: им подали жареного ягненка и большое блюдо бобов нового урожая, приправленных жю.[26]

— Я должен рассказать вам о своих невероятных приключениях, — начал шевалье. — Покинув Вену, я довольно долго ехал совершенно беспрепятственно…

— Тысяча извинений, что перебиваю вас, — произнес Николя, — но правильно ли я вас понял? Выехав на месяц раньше, вы прибыли в Париж почти одновременно с нами!

— Увы, на то есть свои причины. Путешествие мое, начавшееся как увеселительная прогулка, в конце превратилось в сплошной кошмар. Поначалу стояли холода, так что, несмотря на обледенелые участки, грозившие падением и лошади, и всаднику, в целом земля была твердой и дороги проходимы. Признаюсь, я предпочитаю холод, нежели слякоть, в которой мы вязли по дороге в Вену. Проявляя осторожность, я часто сворачивал на пустынные проселочные дороги и приближался к жилью, только чтобы сменить коня. Уверенный, что о моем отъезде тотчас станет известно австрийским шпионам и они попробуют меня задержать, я петлял, как заяц. На первых порах у меня все получалось. Обстановка усложнилась, когда дорога пошла по наследственным владениям императора; проверки и патрули преследовали меня буквально на каждом шагу. Дважды я избежал ареста только благодаря резвости своего коня. Необходимость менять лошадей выводила меня на тракты, ведущие к почтовым станциям. Погода ухудшилась, участились метели…