Мучная война - Жан-Франсуа Паро

— Мария Терезия, бесспорно, заслуживает той блестящей репутации, которой она пользуется в Европе. Как никто иной, она обладает удивительным талантом покорять сердца надолго и навсегда. Подданные любят ее и, несмотря на критические высказывания в адрес своей повелительницы, искренне ей преданы. Она столь энергична и трудолюбива, что даже во время прогулок читает записки министров. Ежедневно в течение трех или четырех часов она дает аудиенции, куда допускаются все без исключения. Во время этих аудиенций она рассматривает любые дела, собственноручно раздает милостыню, выслушивает жалобы, претензии, проекты… и отчеты шпионов. Она задает вопросы, отвечает, советует, сглаживает углы и улаживает дела. К недостаткам же ее относится склонность к сплетням, а также поистине неистовое желание привязать жен к своим мужьям, что часто производит обратное действие. Стоит ей только намекнуть, что та или иная женщина склонна к галантным похождениям, она немедленно сообщает об этом ее мужу, внося тем самым в семью не мир, но раздор.

— А каковы ее отношения с сыном?

— С виду прекрасные; но она ревнует его к власти, ибо не намерена ни с кем ее делить. После смерти супруга она завела разговор о том, чтобы покинуть престол и передать бразды правления в руки сына. Но ее страсть к господству оказалась сильнее, и она больше не возвращается к мысли, рожденной в горестные минуты траура. Говорят, она дорожит союзом с Францией и рассматривает брак дочери как средство укрепить сей союз и обеспечить его стабильность.

— Прекрасно! Но где секретные депеши нашего посла? Вам удалось их провезти? Каким образом вы это сделали?

Когда Николя поведал ему о своей системе, министр ему не поверил. Встав из-за стола, Вержен позвонил; тотчас появился секретарь и, заточив перо, приготовился писать. В течение почти трех четвертей часа он записывал текст под монотонную диктовку Николя.

— «…общество обвиняет императора в том, что тот решил разом отобрать у землевладельцев власть над крестьянами. При этом все единодушно утверждают, что императрица хотела оставить все по-старому, а новшества, даже продиктованные соображениями человечности и справедливости, вводить постепенно и не сразу. Во всяком случае, при настоящем положения вещей Богемии угрожает повальная эмиграция ее жителей в Пруссию, что пойдет на пользу прусскому королю. Постоянное состояние войны между крестьянами и землевладельцами может сделать эмиграцию долговременной, нанеся тем самым большой ущерб Богемии и предоставив столь же большой выигрыш Силезии, принадлежащей Пруссии». Это все, сударь.

— Господин маркиз, — в восторге воскликнул Вержен, — никогда бы не поверил… Вашей системе надо обучать наших дипломатов!

Схватив записи, он вернулся в кресло и погрузился в изучение документов. Аудиенция окончилась, и Николя удалился.

Его вторая аудиенция у Вержена оставила после себя неприятный привкус. Из его доклада министр обратил внимание только на то, что затрагивало непосредственно интересы его министерства. Тут же Николя отругал себя за испытанное разочарование. Имея возможность много лет наблюдать за государственными людьми, он убедился, что из тысячи забот, их одолевавших, первейшей являлась забота о сохранении своей должности и положения. Вынужденный переходить от одной темы к другой, не имея возможности углубиться ни в одну из них, министр нередко не понимал сути дел. Без сомнения, точно так же действовал он и сегодня; для него, долгое время пребывавшего с дипломатической миссией вдали от двора, комиссар Ле Флок, каким бы известным он ни был, являлся всего лишь курьером, а потому ему не следовало рассуждать о материях, не входящих в его компетенцию. Способность комиссара распутывать сложные интриги и раскрывать загадочные преступления никак не давала ему права иметь свое мнение относительно вопросов, касавшихся всего королевства. При дворе не место сомнению и скептицизму, тем более по отношению к сильным мира сего.

Николя направился на поиски Сартина: по утрам тот работал в особняке, где размещалось Морское министерство, а после полудня отправлялся во дворец. Он надеялся, что бывший начальник полиции, более осведомленный о происках иностранных держав, должным образом воспримет привезенные новости и сумеет сделать из них необходимые выводы.

Войдя в министерское крыло дворца, он собрался попросить доложить о себе, как дверь кабинета приоткрылась, и из нее выскользнул субъект с невообразимым тюрбаном на голове. Только когда субъект с распростертыми объятиями бросился к нему на шею, Николя узнал шевалье де Ластира. Обмениваясь любезностями с шевалье, комиссар разглядывал тюрбан, видимо, тот самый, что произвел неизгладимое впечатление на Триборта. При ближайшем рассмотрении сей головной убор оказался повязкой, наложенной столь искусно, что она вполне могла обмануть невнимательного наблюдателя.

— Меня гложет совесть, — произнес шевалье. — Я не сдержал обещания и не передал ваши письма. Правда, вчера вечером я доверил их центральной почте, все, кроме письма, адресованного мадемуазель д’Арране; по дороге в Версаль я завез его к ней домой.

— Но что с вами случилось?

— Это слишком долгая история, чтобы рассказывать ее на ходу в коридоре. Скажу лишь, что австрийцы не позволили мне покинуть страну без приключений. Могу я вас пригласить сегодня на ужин? Я плохо знаю город, поэтому выбор заведения за вами.

— Проще всего встретиться в семь часов в гостинице «Бель-Имаж». Я часто там останавливался и могу утверждать, что кухня там отменная.

Они расстались, и Николя заторопился в кабинет, где, расхаживая от нетерпения из угла в угол, его ждал Сартин.

— Наконец-то! А вы не слишком торопитесь, господин путешественник! По Версалю пронесся слух, что вы предпочли перейти на службу к императрице, которая, не устояв перед вашим обаянием, решила, что не сможет обойтись без кавалера из Компьеня. А император Иосиф, несмотря на весьма мрачное место вашей встречи, расхвалил ваш дар вовремя подавать реплики.

К вящему удовольствию собеседника, Николя изобразил на лице удивление. Сартин обожал заставать людей врасплох и демонстрировать свою феноменальную осведомленность, плод созданной им службы осведомителей, равной которой не было во всей Европе. А когда ему удавалось еще и посмеяться над посетителем, он и вовсе пребывал в прекрасном расположении духа.

— О! О! Вы делаете вид, что удивлены?

— Приходя к вам, сударь, я готов к любым неожиданностям! Увы, если бы все зависело только от меня, я бы давно вернулся. Но обстоятельства сложились не в мою пользу. Позвольте же мне доказать вам, что время, проведенное в Вене, нельзя считать потерянным.

И он поставил на стол овальную картонную коробку.

В одно мгновение Сартин вновь превратился в мальчишку, гонявшего волчок на улицах Барселоны. Он сразу понял, о чем идет речь. Схватив коробку, он, словно бесценный дар, поднял ее на уровень глаз, затем поставил обратно на стол, склонился, словно обнюхивая ее, и только потом приподнял крышку, раздвинул шелковую бумагу и, заглянув внутрь, с блаженным выражением на лице закрыл глаза. Заметив, как Сартин весь дрожит, Николя подумал, что страсть к коллекционированию, видимо, действительно сродни болезни. С глазами, увлажнившимися от умиления, министр со сладострастным вздохом погрузил руки в коробку и извлек оттуда водопад серебристых кудрей, раскинувшихся, словно гибкие щупальца неведомого морского зверя. Не удержавшись, Сартин зарылся в них лицом.

— Николя, — выдавил он умирающим голосом, — я благодарю небо, что императрица предоставила вам время отыскать это сокровище. Какая красота! Какое чудо! Какие переливы, какое совершенство формы, какой блеск ниспадающих кудрей! Где вы его нашли?

— У одного постижера в Вене. Когда Жоржель еще честно служил секретарем принца Рогана, он рекомендовал мне его. Это единственный экземпляр, парадная прическа Magistrato Camerale города Падуи.

— О! — воскликнул Сартин. — У меня он будет появляться под музыку Альбинони.[23] Шевалье де Ластир рассказал мне…

Николя знал о привычке Сартина резко менять тему разговора, а потому остался невозмутим.

— Я знаю, что вы были у Вержена, и что часть вашей миссии завершилась весьма удачно, хотя мы и потерпели поражение. Вот что случается, когда духовному лицу не дают покоя лавры Альберони.[24] В сложившейся ситуации прибытие Бретейля стало своего рода фитилем… Оба сильно раздражены… Полагая, что он больший проныра, чем его бывший начальник, Жоржель хотел стать незаменимым. Но он забыл, что мы служим высшим интересам, ради которых обязаны ограничивать собственные амбиции, добиваться успехов не для себя, а для тех, кто над нами, и смиренно исполнять приказы.