Следы на снегу - Георгий Брянцев

Петренко стал засыпать могилу комками мерзлой земли. Шелестов и Эверстова стояли тут же в глубоком молчании.

Майор почувствовал, что со смертью старого друга ушел в прошлое кусок его собственной жизни.

На месте могилы уже образовался холмик, и Петренко засыпал его снегом. Эверстова плакала. Петренко отвернулся, чтобы скрыть просившиеся наружу слезы.

- Прощай, отец, прощай, Василий Назарович, - только и мог выговорить Шелестов, держась рукой за сердце.

А северное утро сияло своими красотами. Мелькали в воздухе серебристые звездочки инея. Синевой отливала тайга. Уже вырисовывались на горизонте синие отроги хребта. Но это яркое утро и все прелести его только подчеркивали тяжесть утраты и были даже как-то оскорбительны. И только сознание еще не выполненного долга и гнев к врагам приглушали боль.

Шелестов подошел к березе, вынул из ножен нож, вырезал на атласной коре дату и сделал два пояска.

"Чтобы не потерять, - подумал он. - Я еще приду когда-нибудь к тебе, отец, проведаю тебя..."

Таас Бас не мог понять, что произошло с его хозяином. Он бродил, как побитый, не зная, куда приткнуться. Вначале его беспокоила неподвижная поза хозяина, его молчаливость. Он тыкался носом в ноги покойника, старался держаться около него или на таком месте, с которого можно видеть его. А когда хозяина не стало и тело его укрыла земля, Таас Бас заметался и стал жалобно выть. Он не мог понять, зачем спрятали в землю человека, которому он был так предан, которому так верно служил и которому был другом.

И немало усилий приложил майор Шелестов, чтобы успокоить собаку. Таас Бас, наконец, перестал выть, но от поданной ему еды отказался.

Когда Петренко и Эверстова запрягали оленей, Шелестов подозвал к себе пса, погладил его, думая в эту минуту, что вот так же совсем недавно гладил и ласкал собаку Быканыров.

- Верный друг, - проговорил майор, - будет теперь у тебя новый хозяин, потерял ты старого. Жить бы ему еще да жить, а он ушел. Ну, не горюй. Я тебя никому в обиду не дам. В Якутск заберу с собой.

Шелестов, Петренко и Эверстова стали усаживаться каждый на свое место на нарты. Нарты Быканырова теперь замыкали обоз.

Таас Бас заволновался опять, забегал вокруг, а потом взбежал на взгорок к березам, где возвышался покрытый снегом холмик, и застыл на месте. Он, казалось, думал: что предпринять? Куда побежать? То ли к далекой одинокой избушке, около которой он прожил много лет, где вокруг, в тайге ему известна каждая тропинка? То ли остаться здесь у этого холмика, где лежит его хозяин? То ли, наконец, последовать за новым хозяином?

Нарты тронулись и взяли курс на северо-восток. Таас Бас остался на месте. Шелестов повернулся и окрикнул собаку:

- Таас Бас... Таас Бас... Ко мне!

Пес жалобно взвизгнул и труской волчьей побежкой направился за нартами, низко опустив голову.

ОРОСУТЦЕВ ДОПУСКАЕТ ОШИБКУ

Холодный воздух был пропитан запахом хвои. Гигантские мачтовые сосны как бы подпирали низкое черное небо, усыпанное звездами. Четкие и острые стрелы елей высились над молодыми березками. Там, где ели сплетались ветвями и образовывали подобие шатра, горел костер. Огонь с треском выбрасывал вверх желтые языки пламени.

У костра сидели Оросутцев и Шараборин. Они только что расположились на ночевку, развели огонь и теперь ждали, когда сварится мясо.

Шараборин с болезненной гримасой оттопыривал опухшую нижнюю губу и осторожно мазал ее нутряным жиром оленя.

Оросутцев рассматривал длинный кож своего сообщника, пробовал прочность его рукоятки. Удовлетворенный осмотром, он бросил нож Шараборину.

- Да, от этой штучки дырка будет приличная, - сказал он. - И в руке лежит хорошо. Все-таки здорово у тебя получилось. Я опасался, что он тебя пометит пулей или зарядом дроби, а вышло, ты его пометил. И как это ты не растерялся?

Шараборин помял губу кончиками пальцев и проговорил своим сипловатым голосом:

- Чего теряться? Он крикнул: "Тохто - стой!" Я побежал, а он - бах! Я подумал: "Однако, плохой стрелок или не хочет убивать меня. Видать, живым хочет взять". И вижу, один он, никого кругом. Тогда я взял и упал. Пусть он думает, что убил меня. Он так и думал. Совсем глупый старик. Столько жил-жил, а глупый...

- Ну-ну, а дальше? - спросил Оросутцев, положил себе на колени ружье, когда-то принадлежавшее Быканырову, и стал осматривать его.

- А дальше... Он подошел, я его за ноги хвать - и на снег, а потом раз... и конец.

- Ловко придумал. Ей-богу, ловко. Я бы, пожалуй, не нашелся, молодец, - одобрил Оросутцев.

- Я не придумал. Я уже так делал. Когда сходишься в драку один на один, это самый верный способ.

- Да... - протянул Оросутцев, поглаживая отполированное до блеска ложе ружья. Ружье ему определенно нравилось, и он, по праву старшего, решил уже присвоить его себе. - А хорошо я все-таки сделал, что послал тебя вперед на лыжах. Если бы мы подъехали к перекрестку на нартах вдвоем, он мог бы нас перещелкать.

- Не знаю. Может быть, - отозвался Шараборин, а про себя подумал: "Тебя бы убил, ты впереди сидишь, а я бы опять прикинулся убитым".

Помолчали.

Костер и двух людей окутывал ночной мрак, сдавливала и обступала тайга. Тишину нарушало потрескивание огня, на котором доходило варившееся в котле мясо второго убитого оленя.

- Однако, они опять идут по нашему следу. Худо, - нарушил молчание Шараборин.

- И твоя хитрость не помогла, - уколол его Оросутцев.

- Да, не помогла. Убил я старика, и майор теперь, наверно, совсем злой стал.

Опять замолчали.

Оросутцева томили тревожные мысли. Он опасался, что Шараборин, в конце концов, откажется вести его до Кривого озера, до места посадки самолета. А больше всего Оросутцев боялся, что Шараборин ночью просто бросит его одного, а сам исчезнет. Сам он, конечно, не доберется до озера. Оросутцеву трудно тягаться с Шарабориным в знании тайги. Тот избороздил ее вдоль и поперек, знает все потайные воровские тропы, может завести куда угодно и откуда угодно вывести. И хотя до конечной цели, как говорится, рукой подать, но не достигнет ее Оросутцев без Шараборина.

Эта тревожная мысль закралась в голову Оросутцева с того самого момента, когда они покинули рудник. Страх возрос после того разговора, когда Шараборин прямо сказал, что не имеет желания идти вместе, и что у него есть какие-то свои дела. Он еще более усилился после неожиданного появления над ними самолета.

После расправы с колхозником Очуровым Шараборин все время ныл и твердил, что их уже преследуют, что за ними погоня, в то время как к этому не было еще никаких оснований. А потом Шараборин предложил сделать восьмерку. Они на восьмерке потеряли чуть ли не сутки, но зато стало ясно, что за ними в самом деле погоня.

И опять Шараборин заговорил о том, что нет смысла идти вдвоем до Кривого озера, что Оросутцев и сам не маленький и дорогу найдет, что вообще лучше разойтись, это спутает преследователей, собьет их со следа.

Оросутцев упорно думал над тем, как заинтересовать сообщника, чем привлечь его к себе, какое изобрести средство, что предпринять, чтобы Шараборин проникся, как и он, одной целью: к сроку добраться до озера.

В былые времена Оросутцев, что хотел, то и делал с Шарабориным, а сейчас он ясно понимал, что уже не властен над ним.

Шараборина также тревожили мысли. Он чувствовал, что не может докопаться до сути, не может объяснить себе поведения Оросутцева. Он рассуждал: самолет, наверное, прилетит за Оросутцевым, иначе зачем ему идти к Кривому озеру, в округе которого на добрую сотню километров нет никакого жилья. Конечно, прилетит. Видимо, говорит правду. Но почему улетает Оросутцев? Что его заставило так неожиданно покинуть рудник?

"Однако, это интересно, - думал Шараборин. - Спросить прямо? Но нет, он не скажет правды. Знаю я его. - И вдруг мелькнула мысль, от которой захватило дух и стало жарко. - А что, если я откажусь идти дальше? Не хочешь сказать правды, не пойду! Что он со мной сделает? Ничего. Без меня он заплутается в тайге. Пропадет вовсе. Никогда не найдет Кривого озера. Точно. А что будет со мной, когда мы дойдем? Оросутцев, однако, убьет меня. Убьет и заберет деньги. Все заберет. Зачем я ему нужен буду?" Перед Шарабориным возникла совершенно новая картина, словно до этого он был слепой.

Оросутцев прервал его размышления.

- Когда, по твоим расчетам, мы будем у Кривого озера?

Шараборин насторожился: правду сказать или соврать?

И подумав, что из его ответа Оросутцев ничего полезного для себя не извлечет, сказал правду:

- Осталось, однако, километров пятьдесят. Завтра в это время.

Оросутцев посмотрел на часы: стрелка подходила к цифре шесть. Он подумал: "Если так, то до прилета самолета останется в запасе не меньше шести часов. Да, не меньше. И этого времени вполне хватит для того, чтобы заготовить дрова для сигналов. Значит, до озера совсем недалеко. Остались сутки. Ну, а если Шараборин не захочет идти дальше? Тогда что? Доберусь ли я один? Успею ли к сроку?" - и опять спросил: