Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

«Я уверен, Макс понятия не имел, откуда оно взялось и как от него избавиться».

Все дочери Перкинса сходились во мнении, что за рулем их отец превращался в настоящую угрозу. Пэгги говорила:

«Он мог нестись на сумасшедшей скорости, а потом вспоминал о чем-то интересном, сбрасывал скорость и начинал плестись. Если мимо проходили люди – начинал беситься. Отказывался гасить фары. Говорил, что это глупо. Однажды впереди нас по дороге шли рука об руку мужчина и женщина. Он подъехал очень близко к ним и крался следом, чтобы мы могли с художественной точки зрения оценить, как отличается мужская и женская походка. Мы умоляли его проехать, потому что бедные люди были ошарашены, но он не слушал. Его слишком увлек вопрос того, как можно зарисовать эту разницу».

Но Перкинс-горе-изобретатель все же верил, что даже величайший в мире технарь не идет ни в какое сравнение с поэтом. Однажды он написал Луизе: «Инженер делает жизнь проще и приятнее, так как имеет дело с удовольствиями внешними. Он вносит улучшения – если это можно назвать улучшениями – в наше окружение. И меняет нас. Поэт же пристраивает немало кубит[130] к нашей духовной фигуре, благодаря чему мы видим, слышим и понимаем вещи куда более отчетливо, глубоко и широко. Даже если он не касается нас напрямую, мы все равно меняемся под его влиянием, так как он оказывает его на других людей, а они – на нас. Так и выходит, что целая нация может стать совершенно иной благодаря поэту всех времен, как английская нация изменилась благодаря Шекспиру, как, впрочем, и весь мир. Ну и благодаря Гомеру и Данте тоже».

Ван Вик Брукс написал в своей автобиографии:

«Мой самый старый друг, друг всей моей жизни Максвелл Перкинс часто повторял, что в каждом человеке живет роман. Оригинальная идея этого, правда, принадлежала не ему, она была довольно общей, но, будучи человеком темпераментным, он ее присвоил. И я всегда считал, что он мог бы написать первоклассный роман, если бы окинул взглядом свою жизнь. В своем роде он был прирожденным писателем, но, вместо того чтобы удобрять этот росток в себе, он вкладывал все силы во взращивание чужих».

И вновь эта гражданская война – Перкинсы против Эвартсов, кавалеры против круглоголовых.

«Одна часть его личности высоко ценила писателей, другая – помогала им, и это была та самая двойственность в нем, благодаря которой Макс сам не стал писателем, но вместо этого обратился скалой, на которую могли опереться другие».

VIII

Немного честной помощи

С приходом осени 1928 года с охапкой рукописей в издательстве появилась энергичная француженка Мадлен Бойд – жена литературного критика Эрнеста Бойда[131] и нью-йоркский агент многих европейских авторов. Она хотела видеть Перкинса. Во время их беседы она говорила о невероятном романе огромной величины, написанном неким громадным господином из Северной Каролины по имени Томас Вулф. После она переключилась и на другие книги. Когда же Перкинс снова напомнил о рукописи Вулфа «О, потеря», она как будто заколебалась.

– Почему вы не принесли ее, Мадлен? – спросил он, наклонившись к собеседнице.

Она согласилась показать рукопись, но только после того, как Макс пообещал прочитать все до последнего слова. Они договорились, что он заберет рукопись в пять тем же вечером.

– Но, – с улыбкой молвила миссис Бойд, – вам придется выслать за ней грузовик.

В пять грузовик подъехал к ее дому, и она указала водителю на гигантский ящик. Он спросил, неужели это все одна книга, и, когда она сказала «да», тот воскликнул:

– Го-о-осподи Иисусе!

«Когда я впервые услышал о Томасе Вулфе, у меня сразу возникло дурное предчувствие. Не зря я люблю поговорку “Каждая хорошая вещь приводит с собой проблему”».

«О, потеря» добралась до Макса, но у него было полно работы. Сотни и сотни страниц было довольно легко проигнорировать в пользу дюжины более мелких предложений или первых черновиков книг, которые прибывали на стол Макса каждую неделю. Однако рукопись сопровождала трогательная записка в адрес того, кто прочтет ее в издательстве, и в ней автор объяснял некоторые моменты из текста. В частности, там говорилось:

«По моим оценкам, книга содержит от двухсот пятидесяти до трехсот восьмидесяти слов. Конечно, книга такого объема от неизвестного писателя, без сомнений, пример отчаянной попытки, демонстрирующей полное незнание издательских процессов. Это правда. Это моя первая книга…

Но я считаю, что было бы несправедливо думать, что это слишком длинная книга, раз она такая длинная… Возможно, ей чего-то недостает в сюжете, но точно не в содержании. План крепко и плотно сшитый. И мне не кажется, что в книге много “воды”. Все, что должно быть, выстраивается в ней часть за частью, а не предложение за предложением. Я не считаю этот роман многословным, нудным или чрезмерным.

Я никогда не считал эту книгу романом. Как по мне, это книга, которую каждый человек носит у себя в душе. Она соткана из моей жизни и выражает мое видение оной в двадцать лет.

Я написал все это не потому, что хотел вас умилостивить… но для того, чтобы умолить вас потратить на нее столько времени, сколько потребуется, чтобы прочитать все внимательно, а затем потратить еще немного – чтобы высказать мне свое мнение. Если в таком виде она не годится для печати, что нужно сделать, чтобы привести в надлежащий?… Все, что мне нужно, – немного честной помощи. И если вы достаточно заинтересуетесь, чтобы хотя бы дочитать книгу, не могли бы вы мне помочь?» Макс пролистал первые страницы, и его сходу поразило вступление, в котором отец главного героя, Оливер Гант, будучи маленьким мальчиком, смотрит на процессию марширующих солдат Конфедерации. За ним следовало сто страниц о жизни Оливера задолго до рождения сына Юджина – реального рассказчика.

«Это все, что Вулф слышал, не имело реальной связи с событием и сильно уступало первому эпизоду, как, впрочем, и остальной книге», – вспоминал Макс.

Позже его отвлекла работа над другими книгами, и он передал рукопись Вэлесу Мейеру, подумав при этом: «Ну вот, еще один многообещающий роман, который, скорее всего, пойдет в корзину».

Десять дней спустя Мейер пришел к Перкинсу, чтобы показать очередную выдающуюся сцену из той же гигантской рукописи, и этого оказалось достаточно, чтобы Макс снова обратил на книгу внимание. Он вновь взялся за чтение. Вскоре они с Мейером уже листали страницы взад и вперед, а Джон Холл Уилок и остальные сотрудники в момент расхватали рукопись по главам. Когда же Макс наконец выполнил свою часть сделки с Мадлен Бойд, у него уже не было и тени сомнений в ценности произведения. Но все же он нашел в книге несколько камней преткновения, которые мешали ей отправиться в печать. Например, он знал, что такая напряженная книга вызовет возмущение у многих сотрудников Scribners, так как это было «очень крепкое мясцо». Кроме того, книга требовала серьезной «реорганизации» и большой переработки. Макс понял, что нет смысла даже пытаться заставить Scribners ее принять, пока он не выяснит, что представляет собой автор и насколько сложно будет привлечь его к переделке. Но он был полон решимости увидеть рукопись напечатанной. И, вспомнив бои, которые он вел ради того, чтобы согласились напечатать Фицджеральда и Хемингуэя, на секунду переполнялся огорчением, что сам не является издателем.

В конце октября миссис Бойд отыскала Томаса Вулфа и послала Максу мюнхенский адрес, где, как она думала, его можно найти. Редактор написал автору письмо, в котором сказал, что «не уверен, есть ли возможность испробовать на деле план, благодаря которому рукопись может быть переработана в формат, который они могли бы издать. Но уверен, что, отложив в сторону все практические аспекты дела, можно сказать, что это выдающаяся работа и что все прочитавшие ее редакторы переполнялись восторгом и восхищением от количества поворотов и разнообразных частей… Единственное, что бы мы хотели знать наверняка, – когда в ближайшем будущем автор будет в Нью-Йорке, он обязательно должен увидится с нами, чтобы мы могли обсудить его рукопись».

Когда Вулф получил письмо, перенаправленное из Германии в Австрию, он уже знал, что несколько издательств отказались печатать его вымышленную автобиографию. Некоторые высказали парочку приятных вещей по ее поводу, но никто не выразил заинтересованности в ее печати.

«Не могу передать, как приятно мне было прочесть ваше письмо, – написал Вулф Перкинсу 17 ноября 1928 года из Вены. – Ваши добрые слова наполнили меня надеждой, и для меня они ценнее, чем их вес в бриллиантах». Он предполагал, что вернется в Америку незадолго до Рождества и, так как не видел свою книгу много месяцев, верил, что сможет вновь взглянуть на нее «более свежим и критическим взглядом». Он признался: