Черный Ферзь - Михаил Савеличев

— Утешаешь? — Планета глубоко затянулся и выдул дым в пол. — Утешай, утешай. Случайность… Как было бы здорово! Случайно открыли мир, случайно запустили машину, оставленную сверхцивилизацией десятки тысяч лет назад, случайно решили все же принять ублюдков в семью, случайно подружка одного из ублюдков оказалась хранительницей зажигателей. Мириады случайностей — это уже железная детерминированность, не находишь? Как там наш уважаемый Кудесник толковал? Видит горы и леса и не видит ни хрена? Прозорливец.

— Что такое зажигатели? — спросил Сворден Ферц. Нестерпимо захотелось курить.

— Бери, — Планета протянул пачку. — Не здешнее дерьмо, а земной табак… Пришлось восстановить небольшое производство для пристрастившихся специалистов по спрямлению чужих исторических путей.

— Спасибо, — вкус разительно отличался от дансельреховской отравы. Все равно что мед по сравнению с навозом.

— Зажигатели, черт их подери, — Планета забарабанил пальцами по ящику. — Знаешь сказку о Кощее Бессмертном? Ну, чья смерть — в сундуке, в утке, в зайце, в яйце, на кончике иглы? Вот это про них. Про ублюдков. Иногда мне кажется, что весь здешний невозможный мир создан лишь с единственной целью — защитить артефакт и его порождения. Я не говорю даже о физике, я имею в виду цивилизацию, не вылезающую из вяло текущей глобальной войны все исторически обозримое время. Воюют долго, жестоко, без какого-либо смысла и цели, даже номинальных, и ухитряются при этом не стереть себя окончательно, как-то управлять разрухой, прогрессировать, особенно в вооружениях. Разве такой мир может существовать? Его придумали, понимаешь? Его кто-то когда-то придумал — до нас и без нас. Вот поэтому у нас ничего здесь тоже не получается! Ни примирения, ни замирения, ни позитивной реморализации.

— Мрачная сказка, — честно признался Сворден Ферц, обхватил себя руками, почувствовав легкий озноб. Ему вдруг показалось, что у стен появились глаза — тысячи глаз, которыми они рассматривают двух нежданных гостей — не как люди, а именно как стены — тяжко и немо. — А зажигатели, значит, и есть пресловутая иголка? А посмотреть-то на них можно?

Планета подтолкнул ящик к Свордену Ферцу:

— Да сколько угодно.

— Здесь?

— Здесь.

— Так значит она… Сотрудник отдела предметов…

— Догадливый.

— Это невозможно! Она здесь ни при чем! Она…

— Остынь, — холодно пробурчал Планета. — Не будь бабой. Надоели уже эти истерики.

Странное, почти неестественно чистое, как бы пропущенное через призму, а не замутненное действительностью чувство потери, пустоты, куда нечего поместить, потому что ничего больше не осталось. Кто-то ледяной рукой сжал сердце, и пронизывающая боль неожиданно показалась облегчением, ведь она лучше, чем непроглядная тьма абсолютного вакуума.

— Я все сделаю сам, — сказал Планета и вытер пот со лба рукой с зажатым пистолетом. — Ты только подстрахуешь. Надеюсь, навык еще не потерял?

Сворден Ферц вцепился ногтями в гладкую крышку ящика и сдвинул ее в сторону. В аккуратных гнездах покоились продолговатые предметы, на вид сделанные из грубого, необработанного металла. Каждый имел собственную маркировку — расплывчатый значок, более похожий на язву ржавчины, начавшей поедать непонятные штуковины.

— Осторожнее! — каркнул Планета, но не обращая на него внимания, Сворден Ферц ухватился за одну из них и потянул из гнезда. Она оказалась невероятно тяжелой и какой-то неустойчивой, словно внутри имелась пустота, где переливалась ртуть. Вслед за штуковиной потянулись розовые волосинки, которыми она крепилась в выемке.

Сворден Ферц хотел поднять выскальзываюший из пальцев зажигатель повыше, но Планета перехватил его запястье:

— Не стоит.

Сворден Ферц посмотрел ему в глаза, и откуда-то пришло совершенно ясное понимание — да, не стоит.

— Для чего они нужны?

Убедившись, что предмет возвращен на место, Планета тяжело затянулся:

— Никто толком не знает. Но каждый из ублюдков помечен соответствующим знаком — один на зажигателе, другой на теле. По баклашке на ублюдка. По ублюдку на баклашку. И еще… Между ними имеется связь. У баклашки и ублюдка идентичные ментососкобы.

— Как такое возможно?!

— Наверное тот, кому первому в голову пришла идея засунуть этот дурацкий предмет в ментососкоб, тронулся умом… Причем дважды. Первый раз — задумав произвести такой эксперимент, а второй — убедившись, что оказался прав, — Планета тяжело закашлял, но Свордену пришла в голову мысль, что таким образом тот пытается скрыть истерический смех. — Представляешь? Решить прослушать сердце у мертвой деревяшки и обнаружить, что оно действительно бьется!

— Что же это? — растерянно спросил Сворден Ферц.

— Наверное, душа, — пожал плечами Планета. — Очень, кстати, удобно, не находишь? Тело отдельно, душа отдельно. А совесть вообще непонятно где…

Воздух содрогнулся, вспучился и как-то неловко, даже нехотя подхватил Свордена Ферца и уложил его на спину. Вроде бы ничего не произошло, ни боли, ни ноющего неудобства, какое обычно возникает при попадании под удар, но сил и желания шевелиться не возникало. Лишь одинокая мысль навязчиво жужжала в опустевшей голове: «Как же меня так…» И еще — обида за пропущенный «поворот вниз» — прием простой, классический, особенно если его проводит настоящий профессионал. А провел его даже не профессионал, а мастер экстра-класса, нанеся удар из такой позиции, из какой его вроде бы невозможно нанести.

Планета устоял. Он успел сделать крохотное движение и увернуться от атаки. Хотя по асматическому дыханию чувствовалось — уход дался ему тяжко, очень тяжко. Руки висели плетьми, массивная голова склонилась, плечи сгорбились. Лишь пальцы крепко удерживали пистолет.

— Я все слышал, — предупредил Навах и вытер кровь с подбородка. — Отныне я сам буду решать — что мне делать и как жить.

— Не будь патетичным, сопляк, — сказал Планета.

— Вы искалечили мне жизнь! — жуткая усмешка исказила лицо Наваха, сделав его похожим на первобытного человека, встретившего стаю волков и решившего дорого отдать жизнь. — Вы, вы, мерзкий старик… Своими руками… — ярость душила Наваха, не давая произнести ни слова.

Сворден Ферц физически ощущал, как в кровь молодчика закачиваются чудовищные порции адреналина. Выдрессированный, вышколенный, отлаженный механизм убийства работал на пределе, и лишь последние защитные блоки Высокой Теории Прививания не давали ему запустить смертоносную программу. Моральный императив «не убий» сдерживал колоссальный напор желания «убий, убий, порви на части, вырви сердце!» Так долго продолжаться не могло. Энергия требовала выхода, или механизм грозил перегореть.