Шоколадная медаль - Валерий Цапков

Последняя проверка документов на пересыльном пункте, пограничники брезгливо за кончики держат документы больных. Побелевшего Тарасова под руки заносят в АН-24, который только разгрузился от кочанов капусты и хранит ее свежий запах, рампа захлопывается и… прощай, Кабул!

ГЛАВА 27

И опять Олегов не мог избавиться от ощущения, что он превратился в колесико какой-то машины, невидимой, но реально существующей. Чьи-то интересы, как зубья шестерни, крутят его, а он в свою очередь влияет еще на кого-то. Один оборот — и исчез американец, другой — исчез начальник особого отдела. И вот еще один оборот — перед ним сидела с растерянным и напуганным видом Гаури.

Убогость обстановки комнаты вызывала досаду у Олегова. Ему почему-то казалось, что если бы в этой комнатке были бы хотя бы стол, два стула и занавески на окнах, он бы нашел, что сказать девушке. Неловкости прибавило и поспешное исчезновение с виноватым видом деда Платона.

— Я сейчас, чайничек соображу…

Олегов еще раз скользнул взглядом по стенам, убожество которых лишь местами было прикрыто яркими пятнами вырезок из журналов.

— Что-то Платоныч долго не идет, — озабоченно произнес он, внимательно глядя на девушку, Гаури, сидевшая поджав ноги на коврике в соседнем углу, чуть шевельнула плечами. Олегов понял это, как нежелание отвечать и нежелание обидеть гостя молчанием. Он почувствовал себя еще более неловко за затянувшуюся паузу, как вдруг Гаури, не поднимая глаз, спросила:

— Зачем ты меня купил?

— Я тебя не покупал, я заплатил долг твоего деда, — торопливо, как бы оправдываясь, ответил Олегов. — Что, было бы лучше, чтобы тебя в публичный дом продал Маскуд?

— Зачем ты потратил так много денег? Я тебе нужна? — Гаури первый раз подняла на него глаза, видимо, на этот раз ей было интересно, что думает этот непонятно откуда взявшийся, как сказал дед, «шурави- поручик» . Ей была непонятна его нерешительность, она знала, сколько был должен дед и знала, что человек, так легко разбрасывающийся сотнями тысяч, должен чувствовать себя более уверенно, чем этот парень в выгоревшей на солнце форме и неловко сидящий на циновке. Черные форменные ботинки с высокими голенищами явно мешали ему подогнуть ноги под себя.

Олегов смутился, любой из ответов — «нужна» или «не нужна» — показался ему чрезмерно определенным, он не готов был ответить на этот вопрос даже себе. В конце концов, перед ним сидела подданная другой страны, хотя и довольно милая и с половиной русской крови.

— А что, разве это нормально, что человека можно продать? Двадцатый век, а тут, в Кабуле — все еще четырнадцатый, все еще калым платите…

— Махр.

— Чего?

— Махр. У нас калым махром называется, — Гаури улыбнулась.

— Пусть как угодно называется, все равно это несправедливо.

— Махр нужно платить, — убежденно сказала девушка.

— Почему? Коран велит?

— Если муж бросает жену, махр остается жене.

Олегов удивился:

— Так это что же, вроде алиментов? Вот уж не знал…

Беседа снова угасла, но теперь Олегов чувствовал себя более уверенно. В очередной раз скользнув взглядом по серым стенам, он спросил:

— Слушай, а кем ты себя сама считаешь? Русской или афганкой? Ты, к тому же, родилась в Пакистане?

— Я выросла с пуштунскими девочками, играла с ними, но совей они меня не считали. А Россия — это только дед и язык, которому он меня научил. Если дед умрет, я стану вообще ничья… Не надо было меня выкупать, женщине плохо никому не принадлежать…

Гаури захотелось плакать, она вдруг поняла, какой бедой грозит ей нелепая доброта этого парня. От жалости к себе уже готовы были проступить слезы, как вдруг он спросил:

— Хочешь принадлежать Маскуду?

Она вспомнила щетину черных волос на груди и спине Маскуда, как он требовал их гладить, и она гладила и мечтала о том, что хорошо бы поднести к этой шерсти зажигалку, чтобы огонек, весело потрескивая, разбежался по всей груди…

… Если чего-то очень хочешь, желание обязательно сбывается. Пройдет немного времени, и пронесутся над Кабулом слухи о том, что русские снимают с должности Бабрака Кармаля. Смена лидера — это смена команды. Маскуд окажется в толпе коммунистов, то есть членов НДПА, которые ворвутся во дворец, громко скандируя: «Да здравствует Бабрак! Шурави — домой! «Умрет Маскуд через три дня после этих событий, после того, как его живота коснется язычок пламени, вырывавшегося из паяльной лампы, и огоньки, весело потрескивая, разбегутся в разные стороны. Умрет он не от этого, от этого не умирают, просто раздуется и лопнет в самом тонком месте крохотный сосудик в головном мозге…

— Нет! — голос девушки дрогнул.

Если бы в этот момент Олегов спросил: «А кому? «, Гаури бы ответила: «Тебе…»

Однако он не спросил, а она не ответила. Вместо этого за дверью послышалось кряхтение, дверь распахнулась, и на пороге появился дед Платон с чайником и балалайкой.

— Ну-ка, Горяша, давай гостя чаем поить. Без чая у нас в Азиях никакой беседы быть не может, — улыбаясь, прошепелявил дед и подмигнул Олегову.

Гаури вскочила со своего места, перехватила из рук деда чайник с кипятком, наклонилась к его уху и что-то сердито шепнула. Дед насупился, махнул рукой, досадуя на что-то, и уселся рядом с Олеговым.

— Ладно, поручик, пока Горяша накрывает, ты хотя бы рассказал, кто ты, откуда. А то по-русски я только с таким старичьем, как я, и могу поговорить.

— И что, много в Кабуле таких, как вы, служивших до гражданской?

— Теперь-то почти ничего, а еще лет двадцать назад, как соберемся в «Питере» , так мы свой трактирчик называли, да за чайком и вспомним, и споем… А скажи, правда, что Буденного кто-то из наших…?

— Знаешь, дед, я не интересовался. Слышал, что кто-то в окно из обреза шарахнул, — пожал плечами Олегов.

— Вот те на, не интересовался, — обиженно удивился дед Платон. — Ну да ладно, у вас другие войны на уме. Сам — то ты откуда родом будешь?

Олегов искоса глянул на Гаури, которая расставляла перед ними пиалы и раскладывала по жестяным тарелочкам сладости, делала она это тихо, явно прислушиваясь к разговору.

— Отец живет в Усть-Каменогорске в Казахстане, с матерью — в разводе, где она — не знаю, про дедов своих ничего особенного и не упомню. Как говориться, жили — были…

— Не густо, — пожевал губами дед Платон. — Стало быть, поручик, родословной у тебя нет, и начальником тебе не быть.

— Ну, это ты, дед, напрасно, у нас всем дорога открыта, — возразил Олегов и, улыбнувшись, подумал, что замполит роты Найденов сейчас бы порадовался за него, слушая, как Олегов то против калыма агитирует, то за равные возможности для всех классов.

— Вот тут-то ты не прав, — убежденно сказал дед. — В Самарканде мой командир полка, когда слышал, что у большевиков из крестьян в генералы выходят, говаривал, что сын вора должен быть вором, а сын генерала — генералом.

— Довольно мудрый был у вас командир, как в воду глядел, — ухмыльнулся Олегов, — а что с ним потом сделалось, с командиром полка?

Чашки и тарелки были уже расставлены, Гаури стояла у окна, дед жестом велел ей сесть, но она отрицательно качнула головой.

— Подстрелили его, за один переход до того кишлака, где я Варю оставил. Ночью в горах в засаду попали, а кто стрелял, даже и не знаю, за нами по пятам отряд шел, останавливаться нельзя было.

— А что за кишлак, как назывался?

Дед Платон с досадой махнул рукой.

— Они там все одинаково называются, я и не упомню, а как туда пройти- помню. Недалеко от границы, кишлачок, как кишлачок: в котловине, ручей там есть, а дальше, за перевалом — пустыня, граница…

Олегов взял с блюдечка щепоть грецких орехов, пропитанных медом, пожевал.

— Да ты угощайся, — спохватился дед, плеснув Олегову в пиалу чуть-чуть чая. — Давай по-нашему, без умывания…

Олегов кивнул головой, поднял пиалу, отхлебнул. Гаури по-прежнему стояла у окна, опустив голову. «Что я здесь делаю, «— подумал Олегов. — Зачем я здесь? Он глянул на часы.

— Спасибо за гостеприимство. Мне пора!

— Пора, значит, пора, тебе виднее, — вслед за Олеговым поднялся, покряхтывая, дед Платон. — Ты уж извини, провожать тебя нам нельзя.

Олегов понимающе кивнул головой, нерешительно глянул на Гаури, поцеловать, что ли? Нет, не решился и, махнув рукой, вышел за дверь. Он бежал вниз по грязной узкой лесенке, выбежал во двор и широкими шагами, на ходу нацепив темные очки, через подворотню вышел в переулок. Люди в переулке останавливались и недоуменно смотрели вслед офицеру, неизвестно откуда взявшемуся в этом старом квартале. Под этими взглядами Олегов чувствовал себя голым, чувство досады и неуместности своего нахождения лишь усилилось, когда из окна третьего этажа высунулось несколько физиономий и что-то восторженно закричали ему вслед.