Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская

работе дехкан, живительные каналы орошения; наблюдал сбор урожая, рисовал сады с плодами, к которым тянулись руки сборщиков. Его картины, по воспоминаниям Энны Аленник, выставлялись в Ташкенте, посылались в Москву на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. А еще он перерабатывал народные орнаменты и впечатления от местного ландшафта в виньетки (заставки и концовки) для журнала «Литературный Узбекистан» — в 1935 году с группой художников (В. Н. Гуляев, Вл. Кайдалов, В. Рождественский, П. Щёголев и др.), в 1936-м — единолично.

Усто Мумин. Мужской портрет. 1938

Фонд Марджани, Москва

Усто Мумин продемонстрировал знание узбекского быта, культуры, с одной стороны, с другой — выполнил требуемую функцию популяризатора национальных достижений. Власть оценила труд художника: он был командирован в Москву для оформления интерьера павильона «Узбекская ССР» на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке 1937 года[398] под руководством Стефана Николаевича Полупанова.

Усто Мумин. Абысбай Минкулов и мальчик с мешком хлопка. Набросок. 1930-е

Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус

Тем не менее излюбленными образами Николаева остаются юноши. В повести Энны Аленник описан эпизод, произошедший в конце 1930-х:

«Мы пили чай на террасе и пришел Усто. Он осторожно держал за край подрамника свою свежую работу и повернул ее в нашу сторону. Когда ему нравилось то, что он сделал, он показывал. На этот раз был не этюд, была законченная картина: на песчаном холме стоял на редкость нежный, стройный — не мальчик, но и не взрослый узбек, в халате с лиловыми и голубыми полосами, и так красиво смуглой рукой протягивал нам розу. Ну полное впечатление, что нам. Он был босой. Ноги — тоже нежные, как у мадонны.

Алексей Платонович посмотрел и сказал: „Неотразимой красоты юноша. Но… бездельник. Он будет на иждивении обожающих его“.

Усто не обиделся, сказал, что это его не интересовало. Его интересовала только гармония облика. „А как вам?“— спросил он у Варвары Васильевны.

Она нехотя ответила: „На мой вкус, он слишком томный… не мужественный“.

Я вглядывалась в эту фигуру. Правда, все в ней струилось, в каждой линии была гармония. Но что-то было в ней мне неприятно. Даже неловко было, сама не знаю отчего.

„Нина мне что-нибудь скажет?“ — спросил Усто.

Я очень глупо выпалила: „Не понимаю я его!..“

А Саня сказал: „Поздравляю, Усто. Из всего, что у вас видел, это самая тонкая живопись. Как вы назовете?“

„Я уже назвал: `Венец творения`. Подразумевается, что гармоничный человек — венец творения“.

„Не чересчур пышно? — спросил Саня. — И, по-моему, не совсем верно. А почему не цветок, не олень, не бабочка? Что, в них меньше гармонии?“

Теперь Усто обиделся: „Ну, знаете! Не случайно бог создал по своему образу и подобию не бабочку, не оленя, а человека“»[399].

Какие верные характеристики этому юноше с картины Усто Мумина дает автор! Они своего рода обобщение, так выглядят все юноши на картинах художника: томный, не мужественный, в каждой линии — гармония.

Накануне отъезда Николаева в Москву в 1937 году в газете «Правда Востока» появилась информация:

«Художник Усто Мумин заканчивает работу над картиной „Гранатовый сад“, которая будет выставлена в павильоне субтропиков на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Материалом для картиныхудожнику послужили колхозные гранатовые сады Намангана и Андижана»[400].

Вспоминает Ольга Мануилова:

«В 1937 году меня пригласили принять участие в оформлении Узбекского павильона на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве. В конце года я поехала в Ташкент, чтобы на месте собрать материал и сделать эскизы. Художник О. К. Татевосян любезно предложил работать в его мастерской. На ташкентском базаре нашла я первые типажи.

Старый друг-художник А. В. Николаев (Усто Мумин), с которым мы работали в Ташкенте вместе еще в двадцатые годы, предложил познакомиться с танцором Алиевым, когда-то ставившим танцы при дворе бухарского эмира. Вечером в комнате, убранной коврами, нас уже ждал чай на низком круглом столике. Пришли и друзья хозяев дома. После чаепития Алиев стал танцевать под звуки дутара, и не верилось, что ему — за семьдесят. В порыве танца Алиев неожиданно извлек свою искусственную челюсть. Прищелкивая пальцами, как кастаньетами, он запел: „Я был стар, но советская власть дала мне новые зубы, и я помолодел!“ Под наше прихлопыванье он танцевал задорно, легко и весело, а я, забыв о зарисовках, впитывала его движения, наблюдала за позой и выражением лица дутариста»[401].

Усто Мумин. Сбор хлопка. 1935–1938 (?)

Фонд Марджани, Москва

Усто Мумин в этом фрагменте воспоминаний предстает эстетом, ценителем танцевального искусства. Ольга Мануилова продолжает:

«Все эскизы для образов дутариста, бубниста, сборщицы хлопка и поливальщика были приняты главным архитектором павильона Полупановым и главным художником Николаевым. Для лепки бубниста в натуральную величину я нашла красивого юношу Пазилжана Халматова. Правление колхоза согласилось отпускать его в Ташкент для позирования. Для дутариста позировал известный музыкант Шарахим Шаумаров. Показалось мне подходящим и лицо одного старика, подметальщика улиц. В перерывах мы пили чай с булками и конфетами, объяснялись, как могли, и в конце концов старик заявил, что эта работа ему нравится. Он готов ехать со мной в Москву, если нужно, и там будет с удовольствием подметать улицу у моего дома!

Первые экземпляры эскизов я оставила Ташкентскому музею и, упаковав все ящики с заготовками, поехала в Москву. Работа на выставке была очень срочной. Делать каркас мне помогал форматор Перфильев, а накладывать глину — скульптор Алтухов. Мы даже на ночь не уходили домой, а устраивались в большом сарае, подложив под голову мешки из-под гипса, цемент до крови разъедал руки.

Как-то подошла к моей работе группа рабочих-узбеков. И вдруг один из них взмахнул руками, прищелкнул пальцами и пустился в пляс. А товарищи ему подпевали. Это очень подбодрило меня, убедило, что работа получается правдивой.

Со всей страны для оформления Узбекского павильона пригласили лучших мастеров. Рядом трудились резчики по дереву и ганчу, приехавшие из Самарканда, Хивы, Бухары и Ташкента. Работа кипела по всей громадной территории. А. В. Николаев выполнял по ганчу огромный барельеф площадью более ста квадратных метров. Для ускорения дела барельефы вырезались сразу на гипсовых плитах, отлитых на гладком стекле. Такой способ применялся древними египтянами. Вместе с нами резали гипс мастера Якунин и Литвинов. Николаев выполнял самые ответственные фрагменты. У него был большой альбом узбекских орнаментов, которые он собирал многие годы, множество фотографий узбекской архитектуры. Все очарование Узбекистана, его солнце, его краски связались у меня с этим прекрасным художником. После его внезапного отъезда