Хэда - Николай Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но теперь Кавадзи стар, хотя есть еще цвет лотоса... И в голову не приходило, что может явиться такая красавица, что глубокие служебные царапины в душе будут исцеляться лишь при мысли о ней. Тут много помогает прошлая политика изоляции. Если бы ее не было, то и американские женщины не были бы такой прекрасной тайной, к которой рвешься. До сих пор прекрасней его жены Сато для стареющего Кавадзи не было никого. Конечно, бывали увлечения мелкие, незначительные, – кажется, более по привычке и для оправдания мужского самолюбия. Сейчас даже Сато, со своим прошлым при дворе, где ей, как самой красивой, пришлось быть в юности любовницей старого покойного шогуна, женщина – награда от двора для расторопного чиновника, с ее тактом, образованием и великосветскими привычками, казалась лишь чем-то вроде антикварной драгоценности. Дар, подобный халату с государева плеча.
«Я должен увидеть американскую красавицу!» – сказал себе Саэмон.
Кавадзи самому приходилось казнить за годы службы, его руками правительство укрощало восстания и расследовало сложные финансовые аферы.
Ему и теперь дано секретное поручение его старым покровителем, одним из пяти членов горочью – верховного совета. Вменялось в обязанность дело, которого цель ясна, но суть и способы исполнения пока даже для Кавадзи не совсем понятны. По этому делу не будет указаний из Эдо. Решить самому! Конечно, если бы Саэмон чувствовал за собой вину, то боялся бы и не думал об американской красавице.
Где-то послышалась песня:
Ты, моря-я-як, уедешь в море,меня-я оста-авишь на горе...
Среди лесов и садов к морю шагали моряки Путятина. Шхуна «Кароляйн» готовилась к отходу на рассвете.
...У ворот храма Гекусенди прохаживается русский матрос с ружьем. Завидя офицера, подходившего с командой с берега, он вытянулся и звякнул оружьем.
– Эйли! – воскликнула Сиомара, разгибаясь. Она полола цветы на грядке. – Разве вы не ушли на шхуне?
– Как я рад видеть вас, – вырвалось у Алексея.
– Я также очень, очень рада. Но где вы были?
– Я исполнял приказание адмирала. Ждем американскую гидрографическую экспедицию.
Сиомара сделала вид, что хочет взять его под руку, но не взяла, показала, что ее руки в земле.
За храмом, на заднем дворе у кухни, тоскливо поют в два голоса молодые повара, – напоминает протяжные песня стряпух и кухарок.
Неуже-ели полагала в сердце ве-ерно-ость на-а-авсегда,Неуже-ели про изме-ену не слыха-ала никогда.
Стучат посудой. Слышно, как рубят кости и мясо топором на колоде.
«Как тут хорошо!» – подумал Сибирцев. После свиста ветра и качки такая тишина. Волны цветов вместо волн моря.
Американки и их дети высыпали в сад и на террасу, приветливо замахали руками.
У грядки Сиомара сломила на кусте красный цветок и поднесла Алексею к лицу. Цветок роскошный, пышный, с гигантской чашей и с мягкими, горящими на солнце лепестками вокруг высоких тычинок.
– Этот цветок растет и у нас, он называется мар де пацифико, – оказала она, отдавая цветок Сибирцеву. – Тихий океан! Это твой цветок, Эйли!
Многое почудилось Алексею в этом прекрасном комплименте, и он был растроган. Милая испано-американка предвещала ему будущее. Ему, сыну помещика в Новгородской губернии... Кажется, все они верят в наше будущее на Тихом океане больше, чем мы сами.
Тишина воздуха, теплынь, пение где-то за домом, дети играют в саду. В храме Гекусенди с его садами и квартирами священников, отведенными для гостей, жизнь за эти Дни, прошедшие после ухода «Кароляйн», видно, сложилась и текла, как в глухой деревне.
– Сегодня господин Посьет приглашает всех обедать...
...Цветут рододендроны желтым, оранжевым и розовым.
Китаец гладит у террасы белье. На веревке сушатся детские платьица-рубашечки и кружевные кофточки.
Маленькая девочка-японка, размахивая ручками, тянулась к щекам мальчика госпожи Доти.
– Чила-коу... чила-коу... – смеясь и кивая на девочку, восклицает китаец.
– Что такое «чила-коу»? – спросил Алексей.
– Это исковерканное «child cow», -ответила госпожа Вард. – То есть «ребенок-корова», так он называет девочку. Это гонконгский жаргон, a «child ox» – «ребенок-бык», это по-гонконгски – мальчик.
Рулевой Джон ушел спокойный. У него хорошие предчувствия. У Джона были небольшие деньги, к ним все же надо что-то прибавлять.
В храм, где жил Кавадзи, быстро вошел Константин Николаевич Посьет.
– Саэмон-сама... Вы ее сейчас увидите... После обеда она идет на остров погулять с детьми. Явитесь как бы для осмотра острова.
Кавадзи перешагнул из красивой лодки с гребцами в голубых халатах и со значками высшего представителя правительства на древках, которые заполаскивал ветер в руках самураев.
На лужайке посреди острова прогуливалась высокая американка в шляпе под вуалью.
Кавадзи был холоден, как скала.
По траве бегали ее дети – мальчик и девочка – в ярких курточках и чулочках. Степенно шагала гладкая и длинная собака в белых и коричневых пятнах на боках. При виде Кавадзи она насторожилась и немного склонила голову, словно сознательное и воспитанное существо. Все это в самом деле было совершенно как на картинках, которые подарил Путятин.
Анна Мария подняла вуаль и почтительно поклонилась. Саэмон впервые в жизни увидел такие нежные, прекрасные синие глаза. Ее кожа свежая и белая, как мрамор или молоко.
«Действительно... Накамура прав... Душа отлетает...»
Не будь он японцем, Пегги подошла бы поближе и хотя бы жестами могла объясниться. Но у них всюду глупости и предрассудки. Все же интересно увидеть грозного японца, который всех терзает и тиранит и хочет выселить. Но он не так уж страшен!
Господин Доти снял шляпу, но не наклонил голову почтительно, а вздернул ее вверх. Кавадзи приходилось слышать про бесцеремонные приветствия. Это американский «джерк»-кивок. Сам Саэмон еще не видел никогда. Так американские матросы здороваются друг с другом. С Кавадзи даже высшие американские дипломаты не позволяли себе ничего подобного, всегда были почтительны, никто не вздергивал вверх носа, становясь похожим на рыбу тай.
У Доти и на уме не было обидеть. И, как бы ободряя японца от всей души и призывая его не вешать носа, торговец еще раз кивнул ему, опять вздернув вверх голову, и так весело, словно при встречах с полезными людьми или с поклонниками супруги.
«Какой герой! Какой герой!» – подумал Кавадзи.
На другой день Саэмон заехал на лодке к Посьету в храм Гекусенди под предлогом, что обязан сам осмотреть все помещения. «Я с ней под одной крышей!» – думал он, поглядывая на сад.
Посьет берет кофейник и наливает Саэмону и себе, откидывает штору.
Саэмон, вместо того чтобы выселить и наказать всех иностранцев, ждет, ждет, как юноша. Хочет увидеть ее опять, только увидеть. Он сносит болтовню Посьета и пьет маленькими глоточками непривычный черный напиток...
...Кавадзи вернулся к себе взволнованный, вытирая лысину платком. Он еще раз видел прекрасную, невиданную, чудесную красавицу, которая пленяет и побеждает всех, она была почтительна и вежлива.
– Впервые в жизни говорил с европейской женщиной!
Опять пришел Посьет. Опять сидели на террасе храма и пили чай.
По деревянным стойкам и перекладинам расползлись тонкие побеги с голубыми звездочками цветов.
– Вы прекрасно держались, – сказал Посьет. – Кажется, произвели на нее впечатление.
– Нет, я в душе испытываю неловкость. Я робел.
– Что же робеть? Когда вы, Саэмон, поедете в Америку или в Париж, ведь вам придется там разговаривать с дамами.
– Я бы хотел... в Петербург... И в Париж. После войны...
– Раньше ее звали Изабель.
– Изабель? – шире открыл глаза Кавадзи.
– Да, под этим именем она выступала на сцене в Америке и пользовалась большим успехом... Но сама она испанка... Католичка.
– Да, вы говорили. О-о! Католичка? – спохватился Кавадзи. Все смешалось в его голове.
– Или, кажется, лютеранка, – поправился Посьет.
Его считали искусным дипломатом, а он делает оплошности одну за другой. Японцы боятся католиков. Они два века тому назад убили и сожгли всех португальцев и испанцев и обращенных ими японцев.
– Она очень красива! – сказал Кавадзи задумчиво. – И молода.
– Молода, но очень опытная.
– Что это значит?
– Она знает все. Везде бывала и все видела.
– Все?
– Да, все... Кроме бамбуков...
– О-о... – Саэмон поражен циничным ответом.
Он непрерывно получает донесения от своих чиновников о каждом шаге американцев. В том числе и об американской красавице. Все напоминает ее и разжигает...
Кажется, Посьет досадует на Саэмона. Он ревнует?
Сам не рад, что познакомил! Поэтому сказал, что она католичка? Что она кокетка, что видела все! «Да, но это теперь мне уже безразлично!»
– Действуя умело, ты можешь сделать больше, чем все посольства Европы, – сказал Посьет вечером Анне Марии.
