Принц приливов - Пэт Конрой

Мать разложила сэндвичи с ветчиной, яйца-мимозы и картофельный салат. Откуда-то появились муравьи; мать с удивлением наблюдала, как они стройными рядами движутся по белой скатерти.

— Буду скучать по нашим малышам, — обратился к ней отец. — Каждую неделю буду писать вам письма и запечатывать их миллионом поцелуев. Но поцелуи только для мамы и Саванны. Мальчишкам, я думаю, поцелуи ни к чему.

— Ни к чему, папа, — согласились мы с Люком.

— Правильно! Вас, ребята, я ращу мужчинами. Не хочу, чтобы из вас выросли недотроги. — Отец пальцами сдавил нам головы. — Надеюсь, за время, пока я на войне, вы не позволите матери превратить вас в неженок. Она слишком много сюсюкает с вами. Не разрешайте ей наряжать вас в кружевные костюмчики и водить на разные чаепития. Вы должны пообещать мне, что каждый божий день будете нещадно мутузить кого-нибудь из местных мальчишек. Не хочу вернуться из Кореи и узнать, что мои сыновья ведут себя как городские хлюпики и умеют только важничать и болтать. Договорились? Запомните: вы — сельские парни, а сельские парни всегда бойцы.

— Нет, — твердым, хотя и тихим голосом возразила мать. — Мои мальчики будут натурами тонкими, самыми обаятельными на свете. Вот твой боец, Генри, — добавила она, указывая на Саванну.

— Да, папа. Я боец, — кивнула Саванна. — Всегда могу поколотить Тома. И Люка, если он дерется одной рукой.

— Нет. Ты девочка. Девчонки всегда неженки. Мне драчунья не нужна. Лучше будь ласковой и сладкой, настоящей красоткой на радость своему папочке.

— Не хочу быть ласковой и сладкой, — заявила Саванна.

— Ты и так не ласковая и не сладкая, — вставил я.

Более сильная и проворная, Саванна вдруг с размаху ударила меня в живот. Я заревел и побежал к матери. Та закрыла меня руками.

— Саванна, прекрати задевать Тома, — потребовала она. — Ты вечно его дразнишь.

— Видел? — Саванна горделиво посмотрела на отца. — Я боец.

— Том, мне стыдно за тебя, парень, — произнес отец, не обращая внимания на Саванну и в упор глядя на меня. — Ноешь, когда девчонка-пигалица тебя дубасит. Это отвратительно. Парни никогда не плачут. Никогда, что бы ни случилось.

— Генри, Том — ранимый мальчик, — вступилась за меня мать, теребя мои волосы. — И застенчивый.

— Ах, ранимый, — передразнил ее отец. — По-моему, я не говорил ничего такого, что могло его ранить. Люк на его месте не стал бы нюни распускать. Я порол Люка ремнем, и никогда ни одной слезинки. Он и родился мужчиной. А теперь, Том, дай сестре сдачи. Проучи ее.

— Пусть только попробует. Еще получит, — пообещала Саванна, однако по голосу чувствовалось, что она и сама не рада случившемуся.

— Не надо, Генри, — попыталась остановить его мать. — Это не способ воспитания.

— Воспитывай дочь, Лила, — прорычал отец. — А сыновей оставь мне. Иди сюда, Том.

Я покинул материнские объятия. Пять ярдов по каменистой поверхности Стоун-маунтин показались мне бесконечными. Приблизившись к отцу, я замер.

— Перестань хныкать, младенец, — потребовал он, отчего я заголосил еще сильнее.

— Генри, не надо, — вмешалась мать.

— Прекрати реветь, иначе я дам тебе настоящий повод размазывать слезы.

— Я н-не м-могу, — всхлипывал я.

— Папа, это я виновата! — воскликнула Саванна.

Отец ударил меня по лицу, сбив с ног.

— Я велел тебе перестать реветь, девчонка! — заорал он, нависнув надо мной.

У меня онемело лицо; место отцовского удара пылало огнем. Я уткнулся в камень и разрыдался.

— Генри, отойди от него, — услышал я голос матери.

— Я не намерен слушать твою бабью брехню, Лила, — отрезал отец. — Ты всего-навсего женщина. Так и держи свой поганый рот закрытым, когда я разбираюсь с сыном. Я не лезу, когда ты учишь Саванну. Мне плевать, как ты ее воспитываешь. Мне важно сделать из сопливого мальчишки мужчину. Хуже всего, когда из парня вырастает черт знает кто.

Я поднял голову. Отец тряс мать за плечи. Из ее глаз текли слезы, не столько от боли, сколько от унижения. Никогда я не любил мать так сильно, как в тот момент. Отец стоял ко мне спиной. Я смотрел на него и чувствовал, как в одном из мрачных закоулков моей души рождается ненависть, возвещая о себе исступленными воплями запретного восторга.

— А ну отпусти маму, — потребовал Люк.

Отец и все мы повернулись к Люку и увидели в его руке небольшой разделочный нож, который он нашел в корзине для пикника.

— Люк, дорогой, не надо. Все в порядке, — торопливо проговорила мать.

— Нет, не в порядке. — Большие глаза моего брата пылали гневом. — Отпусти маму и не смей бить моего брата.

Отец поглядел на старшего сына и засмеялся. Я вскочил и бросился к матери, преследуемый отцовским смехом… Всю жизнь я буду бежать от этого издевательского, унижающего смеха, бежать туда, где есть любовь и нежность.

— Что ты задумал, парень? — спросил отец, обходя Люка.

— Люк, пожалуйста, не надо, — причитала Саванна. — Папа тебя накажет.

— Люк, не надо, — следом за ней умоляюще повторила мать. — Папа не сделал мне больно. Он просто пошутил.

— Да, Люк. Я всего лишь пошутил, — согласился отец.

— Ты не пошутил, — возразил Люк. — Ты жестокий.

— Отдай мне нож, пока я не исполосовал тебе задницу ремнем, — потребовал отец.

— Не отдам. Почему ты такой жестокий? Почему обижаешь маму? Зачем ударил Тома? Он ничего плохого тебе не сделал.

— Люк, положи нож, — велела мать.

Она встала между отцом и сыном. Отец грубо оттолкнул ее.

— Женщина вздумала защищать меня от семилетнего сопляка!

— Это его я защищаю от тебя, — крикнула мать.

Ее крик понесся вниз и замер в лесу.

— Люк, я ведь могу отобрать у тебя нож, — пригрозил отец.

Он пригнулся и стал приближаться к моему брату.

— Знаю. — Люк по-прежнему сжимал в руке блестевшее на солнце оружие. — Но только потому, что я еще мал.

Отец бросился на Люка, поймал за руку и выворачивал до тех пор, пока нож не упал на гранит. Тогда отец неторопливо высвободил поясной ремень и принялся хлестать Люка по заду и ногам. Отцовские руки — крупные, покрытые рыжими волосами, — так и мелькали в своей жестокой лихорадке. Мать, Саванна и я сбились в кучку и плакали в три голоса от ужаса и сострадания к Люку. А тот глядел в сторону Атланты, без единой слезинки перенося всю дикость и унижение отцовской порки. Только стыд и усталость заставили отца ее прекратить. Он вдел ремень в брюки и обвел взглядом место нашего загубленного пикника. Это был его последний день перед отправкой на войну.

Люк повернулся к отцу и с потрясающим достоинством (оно всегда было его отличительной чертой) произнес дрожащим детским голосом: