Золотой человек - Мор Йокаи

Одно время, помнится, кринолин подвязывали не к талии, а к плечам, рукава носили широкие, со складками, длина же платьев доходила до щиколоток, и по низу шли оборки. В дополнение к этой моде носили особую прическу: волосы взбивали и зачесывали очень высоко, скрепляя на макушке гребнем, а затем повязывали широкой лентой, свисавшей по спине почти до пят. Такая одежда была очень красива в разгар модного сезона, но четыре года спустя, когда уже никто эти наряды не носил, появиться в них можно было разве что на маскараде. Но Аталии нравилось играть в этот маскарад с безответной Тимеей.

А бедная девушка, никогда не видевшая европейского платья, носилась с дареными тряпками, как дикарка, и чем пестрее они были, тем больше нравились ей. Как радовалось это дитя, когда Аталия наряжала ее в свои яркие, вышедшие из моды шелковые платья, когда она высоко закалывала ей волосы гребенкой и повязывала пучок безвкусным пестрым бантом. Ей казалось, что в таком уборе она выглядит очень красивой. И когда люди при виде ее улыбались, она принимала их улыбки за чистую монету, как знак восхищения ею. Она стремглав проносилась по улицам, стесняясь этих взглядов и улыбок. Ей вслед пожимали плечами, видимо, думая при этом: «Ну и странное же существо!»

Смеяться над ней можно было сколько угодно — она не сердилась на это. Она была еще слишком неискушенной, чтобы понять, за что следует сердиться, а за что нет. Даже самую откровенную насмешку она не принимала на свой счет.

Очень нравилось Аталии ставить Тимею в смешное положение, особенно перед мужчинами. Когда в гости приходили молодые люди, она просила их для виду поухаживать за Тимеей и потешалась над тем, как серьезно та принимала эти ухаживания. Тимея была в восторге, что с нею обращаются как с настоящей барышней, что ее приглашают танцевать, извлекая из дальнего угла, где она обычно стояла, что веселые кавалеры преподносят ей огромные букеты, которые не полагалось дарить барышням. Если же ее удавалось вызвать на разговор, то все общество хохотало над тем, что говорил ей, дурачась, очередной кавалер. О, она прекрасно различала в общем смехе звонкий, захлебывающийся от радости голос Аталии.

Госпожа Зофия вела себя с Тимеей иначе. Она постоянно поносила ее. Что бы ни делала девушка, на ее голову беспрерывно сыпалась брань. Вполне понятно, что чем больше Тимею ругали, тем больше ошибок она делала: когда на нее начинали кричать, все валилось у нее из рук.

— Разве так учила я тебя подавать чашки? Ты, разиня, до сих пор не можешь запомнить ложки Аталии! Кто брал печенье из этого блюда? Не ты ли? Только попробуй мне дотронуться! А чем ты опять испачкала свое платье? Думаешь, тебе каждый день будут новое преподносить? Это так-то вытирают ножи, а? Кто разбил чашку? Что? Опять ты все берешь на себя, чтобы я не удержала жалованье у прислуги? Ну конечно, что с тебя возьмешь, ведь у тебя нет ни шиша!

Аталия и та изредка вступалась за Тимею.

— Помилуй, мама, да перестань ты вечно ее бранить! Ты обращаешься с ней, как с прислугой, хотя прекрасно знаешь, что Тимея — не прислуга и я не люблю, когда на нее кричат.

Тимея в таких случаях целовала руку г-же Зофии, чтобы та не сердилась на нее, потом в благодарность за защиту она целовала руку Аталии, а затем снова целовала руки им обеим, чтобы помирить мать с дочерью.

Это было воплощение кротости и благодарности.

Но г-жа Зофия только и ждала, чтобы Тимея вышла из комнаты, и не успевала за девушкой закрыться дверь, как она тут же давала волю своему языку и высказывала дочери все, что она думает о Тимее, да так, чтобы ее услышали гости — капитан Качука и Тимар:

— Ей-богу, правильней было бы сделать ее простой служанкой. Ты ведь знаешь, какое несчастье ее постигло. Те деньги, которые Тимар… то бишь господин Леветинци, спас для нее, мы отдали в рост под проценты одному помещику, а тот возьми и разорись, объявил себя банкротом, вот денежки-то и уплыли… Теперь Тимея ничегошеньки не имеет за душой, разве то платье, что на ней…

«Ах вот как! Значит, они вконец обобрали бедняжку!» — подумал про себя Тимар и почувствовал большое облегчение, словно студент, сдавший экстерном экзамены сразу за два курса.

— Меня бесит в ней то, что она абсолютно ни к чему не чувствительна, — сказала Аталия. — Ругают ли ее, высмеивают ли — она даже не покраснеет.

— Это присуще грекам! — заметил Тимар.

— О нет! — презрительно скривила губы Аталия. — В этом есть что-то ненормальное. А что касается белизны ее щек, то белизна эта искусственная. Любая воспитанница нашего пансиона при желании могла бы иметь такой цвет кожи, стоит только поесть немного мелу и сырых кофейных зерен.

Аталия отвечала Тимару, но взгляд ее был устремлен на Качуку.

Капитан же, словно забыв обо всем на свете, уставился в настенное зеркало, пытаясь не пропустить в нем отражение Тимеи, когда она снова войдет в зал. Аталия заметила это.

Не укрылся этот взгляд и от Тимара.

Тимея вошла, неся на подносе кофейные чашечки, все ее внимание было направлено на то, чтобы не уронить их. Но когда г-жа Зофия неожиданно резко крикнула ей: «Смотри не урони!» — поднос дрогнул в ее руках и посуда посыпалась на пол. К счастью, чашки упали на мягкий ковер и ни одна из них не разбилась, хотя они и разлетелись в разные стороны.

Госпожа Зофия готова была зашипеть, как злобный дракон, но Аталия приложила палец к губам: «Сейчас ты, мама, сама во всем виновата! Зачем тебе нужно было кричать на нее? Тимея останется здесь, а ужин пусть принесет прислуга!»

Разобидевшись, хозяйка дома демонстративно поднялась, вышла на кухню и вскоре сама принесла ужин.

В ту минуту, когда Тимея уронила поднос, господин капитан с ловкостью офицера подбежал к ней и, быстро собрав всю посуду, снова поставил ее на поднос, который растерявшаяся девушка продолжала держать дрожащими руками.

Тимея бросила на него благодарный взгляд из-под черных бровей, и этот взгляд тоже не ускользнул от внимания Аталии и Тимара.

— А почему бы вам, господин капитан, в самом деле не сыграть невинную шутку? — шепнула Аталия на ухо своему суженому. — Вскружите голову этому ребенку. Поухаживайте за ней. Это немножко развеселит нас. Тимея, ты сегодня останешься ужинать с нами. Садись сюда, рядом с господином капитаном.

Что это было: злая шутка, ехидство, ревность или коварство? Скоро мы это узнаем.

С робостью и плохо скрываемой радостью села Тимея за стол, напротив неотразимо прекрасной Аталии, которая, подговорив своего жениха поухаживать за Тимеей, приняла позу принцессы, подающей милостыню сироте. Пусть сирота хоть один день порадуется, принцессе от этого не убудет.

Капитан предложил Тимее сахарницу. Но серебряные щипцы не слушались ее рук.

— Да не стесняйтесь вы, возьмите сахар своими прелестными пальчиками, — подбодрил ее офицер.

Тимея еще больше смутилась и по ошибке бросила сахар вместо чашки с кофе в стоящий рядом стакан с водою.

Ведь никто в жизни ей еще не говорил, что у нее прелестные руки! Между тем вполне возможно, что капитан сказал это не просто из чистой галантности, а ради искреннего желания помочь ей выйти из щекотливого положения, — ведь нет ничего предосудительного в том, чтобы к сахару прикоснулись такие пальчики.

Но слова эти глубоко запечатлелись в сердце девушки, и она нет-нет да и поглядывала теперь украдкой на свои белоснежные руки: действительно ли они так белы, в самом ли деле они так прелестны?

Аталия едва сдерживала смех. Она получала огромное удовольствие, подтрунивая над этим ребенком.

— Тимея, угости господина капитана печеньем!

Девушка подняла хрустальную сухарницу и протянула ее Качуке.

— Ну, ну, выбери что-нибудь сама для него.

По случайному совпадению Тимея выбрала для капитана печенье в форме сердца; она, без сомнения, даже не знала, что эта штука называется сердцем, и тем более не имела представления о смысле, который обычно вкладывается в это понятие.

— О, это для меня, пожалуй, многовато! — пошутил капитан. — Я могу взять это только при условии, что поделюсь с вами.

С этими словами он разломил печенье на две половинки и передал Тимее половину «сердца».

Девушка положила печенье на свою тарелку, но есть его не стала. Нет, нет, она не съест его ни за что на свете! Уголком глаза Тимея то и дело поглядывала на этот кусочек и, не ожидая, пока г-жа Зофия или кто-либо из служанок сменит тарелки, сама принялась убирать со стола и вышла из комнаты, унося посуду. Половинку песочного сердца она наверняка возьмет с собой! Вот будет весело, если она положит его к себе под подушку!

Нет в мире ничего проще, как вскружить голову пятнадцатилетней девушке. Она верит всем и всему и больше всего верит первому галантному кавалеру, который уверяет, что у нее прелестные белые руки!