Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945 - Райнхольд Браун

Мы шли, шли и шли, и вместе с нами шла уверенность, а с веток на нас падал комковатый снег. Но вот и свершилось! Над заснеженной землей разлился красноватый свет восхода.

Мы вышли к ручьям. Они стали более полноводными, чем в тот день, когда я шел здесь из деревни в обратном направлении. Ручьи проснулись, стали шире и длиннее. На их берегах появились промоины. Солнце, играя, обнажило губы и поры земли. Мы с восторгом вглядывались в эту картину: весна! Ты видишь? Весна! Ослепительно, волнующе, прелестно! Она опьяняет! Земля лежит перед нами, бесстыдно обнаженная. Ее можно потрогать. Какая она чувственная и теплая! Мы не смогли перейти ручьи, не замочив ног. На нас были опинчи, а не как у жандарма сапоги. О, эти потоки, о, эта капель с деревьев! О, этот конец зимнего оцепенения и спячки! О, эта готовность природы проснуться! Мы шли, шли, шли, и сердца наши бились в унисон нашей радости. На пути стоял кедр. Мы набрали множество мелких, пахнущих миндалем орешков. Они лежали на снегу, словно чья-то заботливая рука рассыпала их здесь специально для нас. Да, это было целое событие! Да, да, событие! Плоды в апреле! В снегу! Горьковатый лесной деликатес на зубах. Я вгляделся в пространство между сучьями. На зеленых, покрытых снегом ветках висели плотные шишки. Чешуйки были раскрыты, и с шишек падали орешки. О, как же ты прекрасно, голосеменное чудо! В твоих цветках нет нектара, только ветер — твое наслаждение! И теперь ты, не дождавшись конца зимы, разбрасываешь по ее савану свои семена. Ты зрелое, сильное создание, и каким же тебе быть, если ты стоишь здесь в полном одиночестве. Я мог бы еще долго описывать наш поход в свете рождающегося дня, описывать хруст наших шагов по покрывалу уходящей зимы. Из-под снега уже обнажились участки голой душистой земли. На некоторых склонах, подставленных жаркому солнцу, зияли пятна черного перегноя. По стеблям растений уже начали циркулировать живительные соки. Мы нашли подснежник! Он тянулся вверх, как знамение грядущих радостей!

Это настроение мы донесли до придорожного трактира. Еще не наступил полдень, когда мы услышали собачий лай. На пороге трактира стоял пес и лаял. Мы ударили его по морде и прогнали от двери. Мы не стали стучать в окно, не стали никого звать — мы просто вошли. Солнце померкло. В кабаке было полутемно. Воздух в зале был спертым, воняло тошнотворным табачным перегаром. В помещении не было ни одного человека. Трактир был пуст. На нас смотрела только лужа перед стойкой.

— Эй! Хозяин!

Господи, куда мы попали? Что мы делаем? Зачем мы сюда пришли, что за глупость? Но это были вполне естественные мысли, посетившие двоих людей, попавших со свежего весеннего воздуха в этот вонючий кабак. Но даже здесь, в этой затхлой конуре отметилась наступающая весна: о стекло вечно закрытого окна с жужжанием билась старая волосатая муха. Несчастный, уродливый ошметок жизни! — подумал я. Обитательница грязных щелей. Ты пережила зиму. Ты тоже чувствуешь то, что ощущаем мы. Ты ничем не отличаешься от нас, ты — такая же, как мы! Ах, эта грязная, никому не нужная, всеми презираемая муха! Я не смог бы ее убить, во всяком случае в тот момент!

— Cine acolo? [18]

Это появился хозяин. Грязный, неопрятный человек с кривой ухмылкой на лице.

— Puine! [19] — произнесли мы в один голос и протянули к хозяину руки. Пауза. Холодный, злобный взгляд.

— Cersetor! [20] — прошипел он сквозь гнилые зубы. — Пошли вон! У меня ничего нет!

Не было никакого смысла продолжать этот разговор, что-то объяснять, рассчитывая на понимание. Мы спешно ретировались.

На улице нам пришлось даже прищуриться от яркого света. Что дальше? Ждать, когда на дороге покажется дружелюбный лесоруб? И тут меня осенило.

— Идем к Францу! — воскликнул я. — Он нас не выгонит. Там нас накормят и оставят на ночлег. — А если завтра утром рабочие уйдут, как собирались? — возразил Бернд.

— Ну и не велика беда! Шинья скоро вернется. В случае чего мы разведем костер и переночуем, как возницы, во дворе.

— Ты прав! — сказал Бернд, влажно дохнув мне в лицо.

Как же мы избаловались! Избаловались! — понимаешь, дорогой читатель. Сырой снег, в котором утопали ноги, был для нас возбуждающим средством, погнавшим нас вперед по дороге. Это был какой-то зуд! Земля раскрыла свое лоно перед наступавшей весной. С неба жарко светило солнце. Надо было действовать, что-то делать! Проклятый кабак, это омерзительное гнездо, осталось далеко позади и скрылось из вида. Наша цель — Франц, и мы устремились к этой цели широкими торопливыми шагами. К вечеру мы уже были в деревне. Но моего друга не было дома. Он зарабатывал свой хлеб трудом каменщика и печника. Видимо, сейчас он был на работе. Жена его была еще жива, но глаза ее запали еще глубже, она исхудала еще сильнее с тех пор, как я — мнимый врач — видел ее последний раз. Рот ее превратился в узкую, едва заметную полоску. Она с трудом и едва слышно произнесла несколько слов. Мы недолго пробыли у ее постели. Я не уверен даже, что она меня узнала. Было ясно, что долго она не протянет.

Что делать? Нам нужно где-то переночевать, нам нужно что-то поесть! К обокравшему меня пастуху идти мне не хотелось. Где находился дом, где меня так радушно приняли, я не знал. Сейчас я его просто не найду. В тот раз я наткнулся на него в снежную бурю, а потом, в кромешной тьме, шел оттуда с Францем, наклонив голову и не глядя по сторонам. К тому же в голове у меня тогда царила полня сумятица. Но в доме Франца была только смертельно больная женщина, которой скоро предстояла встреча с вечностью. Между тем начало холодать. Краски дня растворились в вечерней дымке. Нас охватило чувство безысходности, оно незаметно подкралось с издевательским Bună seară. Весна только подступала к земному лону, она была еще слишком юна и слаба, она могла лишь опуститься на колени перед зимой, дрожа от нетерпения и страсти. Она не могла пока слиться с землей в неистовом, всепобеждающем экстазе. Весна со своим нежным ароматом отступила, прилегла отдохнуть до следующего утра. Стало холодно, а ночь сулила мороз.

Мы наудачу постучались в первую попавшуюся дверь. Нам повезло, мы выбрали нужную дверь. В доме жила добрая вдова, приветливо нас встретившая. Она окружила нас нежным сочувствием. Она досыта накормила нас и уложила спать возле печки. Да благословит ее Бог!

Ты думаешь, дорогой читатель, что утром мы пошли к лесопилке на Путне? Нет, случилось по-другому.

На дороге мы встретили старого румына. Было еще очень рано, день только начинался. Природа остекленела под тонким слоем намерзшего за ночь льда. Под ногами хрустели замерзшие лужицы. Мороз немилосердно щипал, не располагая к дружеским чувствам. Старик, однако, приветливо нам улыбнулся и повел за собой. Мы встретили его довольно далеко от деревенской околицы. Черт знает, откуда он там взялся. Должно быть, какой-то лесной дух спозаранку выгнал его из дома! Кэтчулэ его была похожа на громадную еловую шишку, а речь была медленной и тягучей, как смола. Он повел нас обратно в деревню. Мы узнали, что он много лет был солдатом, и мы сразу поняли, что общение с нами доставляло ему огромное удовольствие. Он изо всех сил старался вплести свои воспоминания в наши. И помимо всего ему страшно хотелось вернуться в свою молодость. Он хотел привести нас к себе и показать, каким замечательным парнем он был. Несомненно, с его помощью мы могли выиграть еще один день! Эта старая, просмоленная еловая шишка хотела привести нас к себе домой, тряхнуть стариной и накормить своими запасами!

Так оно и вышло. Но его жена оказалась настоящей бестией. Увидев нас, она начала ругаться на чем свет стоит, когда старик отправился в кладовую снять со стены шматок сала.

— Хлеба! — крикнул он своей взбесившейся фурии.

Она наконец замолчала и положила на стол хлеб. Тогда старик бросил на стол нож и потребовал зуйки. Только теперь я заметил на лице его жены огромную бородавку, этот жуткий нарост красовался у нее на носу. Бородавка была похожа на неуместный третий глаз из безобразного дикого мяса, угнездившийся прямо на кончике носа. Он был настолько безобразен, что я бы на месте жены попросил старого солдата его отрезать. Бородавка была настолько мне неприятна, что я старался не смотреть в сторону женщины.

— Франц-Иосиф? Ха-ха! Конечно, мы его знаем. Это император Австрии! Он носил усы и длинные бакенбарды. За едой разговор несколько оживился. Мы уписывали за обе щеки сало с хлебом. От такой вкусноты слюна текла рекой. Мне стало так хорошо, что даже уродливая жена старика стала казаться мне красавицей. Я перестал замечать бородавку на ее носу.

— Да, да! Франц-Иосиф! Да! Да! Чудо! Отличный был кайзер! Вояка! Артиллерист! Грандиозно!

Мы едва понимали, что он говорил, но зато хорошо понимали, что надо показать, с каким вниманием мы слушаем его россказни. Глаза старика горели, он без устали разливал самогон по стаканам и восклицал: «За здоровье!»