Записки о французской революции 1848 года - Павел Анненков

Г. Грандин{256} (Grandin) [работник, сделавшийся фабрикантом], другой богатый фабрикант, превзошел двух первых в увлечении, как часто бывает с выходцами (parvenu), ненависть его еще [была] сильнее к классу, из которого он вышел: «il y a des meneurs, – сказал он, – qui spéculent sur le désordre et sur l'agitation (très bien!) Il y a un gouvernement placé entre l'ordre et l'émeute, qui dit aux partisans de Tordre: comptez sur moi! et qui en même temps, dit à l'émeute: ayez confinance, je suis pour vous! (Violents murmures)… Dans cette assemblée, il y a d'excellentes intentions, mais une disposition dangereuse a laissé faire ou plutôt a attendu que les choses se fassent d'elles-mêmes. Il faut cependant en finir, il faut que cette situation ait un terme (oui, oui). Un grand nombre de manufacturiers en sont à ne plus savoir où reposer leur tête. Après avoir mangé leur dernière obole et même l'obole qui leur avait été confiée, ils se voient menacés, leur sûreté est compromise; telle est la situation que vous leur avez faite. Encore une fois, cela ne peut pas durer (vive sensation)»[275].

Так, эти три человека выразили враждебные станы, поставленные современностью в [каждом] всяком европейском государстве. Между тем министр публичных работ [Трела] печальным своим голосом, полным истинного добродушия, старался убедить, как взаимные их нападки несправедливы. Он своей честью клялся, что масса работников желает истинного труда, представлял многие черты из великодушия, благородства, прочел даже манифест большинства работников национальных мастерских, которым они заверяли министерство в своей привязанности к Республике и в уважении их к общественному спокойствию. Вместе с тем он обещал Палате свои проекты новых, серьезных работ и распределения [трудящихся] ремесленников на разных пунктах. Декрет комитета, однакож, прошел огромным большинством голосов, и исполнение его, разумеется, возложено было на Трела. В том-то и состоит вся задача. [Трела встретил сопротивление уже.] Через неделю после своего вступления в министерство Трела встретил уже сопротивление в простом намерении узнать истинное число работников в мастерских, которое определительно никто не знал, и должен был прибегнуть для достижения этой цели к странной мере – похищению начальника мастерских, г. Эмиля Тома. Этот молодой человек [недавно выпущенный], воспитанник Политехнической школы, поселился в прекрасном парке Моисеан вместе с друзьями своими и матерью. Там образовалось у них нечто вроде отдельного (неразборчиво). Тома, посредством своих агентов (делегатов от бригад), посредством особенного клуба (club des délégués centraux), посредством, наконец, товарищей, успел сделаться чем-то вроде князька. Он берег документ о мастерских при себе, требовал от казны денег по [простому] собственному назначению, не подлежащему поверке, и когда меры Исполнительной комиссии и министерства Трела, видимо, стали склоняться к уяснению дела и подчинению его всем формальностям служебным, он [взял] принял методу сопротивления, истинных и выдуманных затруднений, протестаций и неохотного исполнения приказаний. Действительно, прекрасное социальное положение [грозило], добытое им в марте, грозило падением.

Человек этот показался министру Трела так опасен, что он приложил к нему венецианскую меру предупреждения государственных преступлений. Вечером 26 мая он призвал его к себе для объяснения по делам службы, заставил его подать, во-первых, в отставку, а во-вторых, принять новое поручение в Бордо и тотчас же из своего министерства выслал его с двумя жандармами к месту назначения. Нелепо романтический оттенок этого акта еще увеличился, когда Э. Тома с дороги выкинул бумажку, где написал истертым карандашом несколько слов к беспокоящейся родительнице своей и прибавил: «10 fr. au porteur»[276] [когда потом Ташеро, известный редактор «de la revue rétrospective» хотел сделать из этого]. Между тем волнения, произведенные в мастерских исчезновением начальника, имевшего популярность, подняли на ноги Париж: в ночь били рапель национальной гвардии, на другой день Палату окружили войсками. Волнение не утихало, когда сам министр явился к работникам в их клуб объяснить свое поведение и оправдать [изложить им как свое намерение] намерение Трела касательно мастерских, говорят, он был довольно Дурно принят там и что комиссия подвинула отряд войска для выручки своего министра. С этой минуты уже Палата постоянно была окружена войском почти вплоть до июля месяца, и ее жаркие и пустые прения происходили под защитой штыков подвижной гвардии, расставленной [вокруг фронтом] бессменно перед фасадом здания под покровительством кавалерии, охранявшей мост, и линейного войска, занимавшего набережные и самый сад Президента.

Новый [начальник] шеф мастерских инженер Леон Леннан{257} принял уже с подчиненными своими грубый, повелительный тон начальника, свойственный французской администрации. Какая неимоверная перемена в течение одного месяца! Ревизия всех работников, декретированная Правительством, произошла сверх ожидания как в бригадах, так и на месте жительства их довольно тихо и дала следующую цифру – 106 тысяч! Но [вместе с тем] взамен мастерские, по крайней мере бригадные делегаты их, вступают в [какую-то страшную] явную борьбу с Парламентом. В желчных, кровавых пасквилях, прибиваемым ко всем углам Парижа, они [опровергают] критикуют меры его; отдают диффаматорам рабочего класса, находившимся в его недрах и вне, за брань – сильнейшую брань, за осуждение – угрозу и проклятие. Таковы были афишки их против клеветнического известия «Constitutionnel», будто в мастерских находится 20 тысяч освобожденных каторжников, против Севестра и против Дюпена. Последний еще в заседании 16 мая [сказал] подал мысль [превратить] поставить мастерские совершенно на ногу войска со строгой дисциплиной, «pour leur faire gagner en travaillant des salaires, qu'ils obtiennent aujourd'hui en ne travaillant pas»[277].

Мы выпишем несколько слов из ответа работников, чтобы дать некоторое понятие об этой полемике, на конце которой стояла междуусобная война: «Mieux eût valu, Mr Dupin, – говорила афишка, – dire à la bourgeoisie armée: fusillez cette canaille! Car c'est elle qui a chassé ce bon Philippe! C'est elle qui veut l'organisation du travail! C'est elle qui, victorieuse, nous tendit la main le 25 février, sans nous demander compte du passé!.. Cela eût été plus logique, plus franc.

Le reptile superbe,

Mord le talon de son maître et fuit en rampant dans l'herbe…. Vous demandez la décentralisation des Ateliers nationaux pour ménager les deniers de l'Etat. Non, seigneur Depin, non! – mais bien pour éloigner de Paris et de ses aimables faubourgs les vrais et vigoureux soutiens de la République, votre éternel cauchemar! Ah! Nous ne gagnons pas l'argent qu'on nous donne! Mais nos pères et nous, nous avons tué pour constituer un trésor capable de vous allouer annuellement 30,000 francs et par jour 25 francs de commission sur votre débit de paroles. Quand nous arrivons trop tard sur les travaux, on ne nous solde que moitié. Imitez – nous, grand économiste moraliste, ne recevez qu'en raison de votre aptitude et de votre travail. Ce sera justice, et le trésor public, le nôtre, serait moins grevé. Vous qui nous insultez, organisez le travail de manière à ce que l'homme ne soit plus exploité par l'homme… Que chacun de nous reprennent ses outils spéciaux, il ne sera plus obligé de mendier, comme on dit, sa pioche à la main. Sachez, sachez bien Mr Dupin, que si cette maxime: celui-là seul qui travail a droit de vivre, était exécutée, beaucoup de fonstionnaires seraient aux abois. (Suivent les signatures des délégués)»[278].

Афишка эта, наделавшая много шума, может служить теперь уже историческим документом: так хорошо она выражает, во-первых, волнение голов в мастерских, во-вторых, враждебные отношения к Палате и, наконец, политические воззрения работников на состав современного общества.

Покуда это все происходило, предвещая неминуемую компликацию в будущем, останавливая все попытки к восстановлению торговых транзикций и наполняя все сердца [сказать без преувеличения] неизвестностью и страхом ожидаемых событий, Трела, само собой разумеется, не хотел да и не мог привести в исполнение декрет Палаты от 16 мая с решительностью, какой последняя ожидала и требовала. Но чем медленнее и осторожнее он действовал, тем сильнее, разумеется, росло негодование и нетерпение Собрания. Положение Исполнительной комиссии и министра ее делалось нестерпимо. Поставленные между двумя анатагонистами, они вместо примирения их, как [задумали] надеялись в младенческой доверенности к добрым намерениям своим, заслужили только презрение и ненависть обеих сторон. В начале следующего месяца как Палата, так и журналы реакции [громко] говорили в услышание всем, что Правительственная комиссия не распускает национальные мастерские с целью держать эту угрозу над Собранием [Парижем] до тех пор, пока [Собрание] оно не примет проект о выкупе железных дорог к всего бюджета министра Дюклера.

И, наконец, [чтобы ни одна черта] словно для того, чтобы не пропала ни одна нота в этом всеобщем разложении, процесс Луи Блана показал анархию в недрах самого Правительства и министров его. – Исполнительная комиссия держала обвиненных 15 мая в крепости и тюрьмах, но следствие над ними шло медленно, а формальный суд казался уже многим невозможностью. Действительно, в мыслях народных Барбес, Альберт, Куртэ становились более и более мучениками народного дела, особливо первый, и отдать их криминальной процедуре – значило чуть ли не [отдать] приготовить им [последствие] насильственное освобождение или, по крайней мере, создать нравственно великий триумф. Комиссия еще медлила и потому, что при нисходящем направлении Парламента осудить радикалов – значило увеличить реактивное стремление его. Не так думали генеральный прокурор Республики при апелляционном суде Порталис и прокурор ее при первой Сенекой префектуре Ландрен{258}. По старым традициям французской магистратуры они, подчиняясь в общности направлению комиссии, считали, однакож, за дело чести (point d'honneur) внести как можно более света во все дело и миновать при этом всякие политические расчеты. Вследствие этого они потребовали как у министра юстиции Кремье, так и у Исполнительной комиссии согласия внести в Палату предложение об арестации Луи Блана как человека, который произносил 15 мая к народу речи, поощрявшие к возмущению, и который по слухам (распущенным, говорят, Марастом) находился в самый день этот в Ратуше с Барбесом и Альбертом. Министр и комиссия не имели твердости отказать требованиям этих судей (оно, правда, было и опасно, ввиду существовавших уже подозрений на Правительство), но они представляли себе [выход] в случае нужды [или исправления] выразить истинные [мнения] свои мнения по этому предмету [или откупить все дело за счет судей]. Бедный расчет, как почти все умеренные и ложно умиротворяющие расчеты этого Правительства!