Избранное - Давид Самойлов

«Я был не слишком добрым…»

С. Н.

Я был не слишком добрым,Но доброго был нрава,Обязанности ставяВсегда превыше права.

Я предан был искусствуИ жил не очень густо…Себя молве вручаю,Которая стоуста.

Старая мама

Как червячок,Закутавшийся в кокон,ПолуслепаяИ полуглухая,Она грызет тихонькоДомик свой,Чтоб маленькою бабочкой взлететьИ, шелк судьбы оставив, умереть.

«Заскорузлые слова мои…»

Заскорузлые слова моимыслью истоми.Мой язык и груб и неподатлив.Разум мой и туп и непонятлив.

Я всю жизнь кляну себя, кляну.Все равно я у себя в плену.

И живу в том слове заскорузлом.В том солдатском, в том природно-русском.

Камень

Прежде я мог тесатьНа холмах обильных.Нынче я стал писатьНа камнях могильных.

Прежде, взойдя на холмы,Я пел.Нынче гляжу на холмы —Снег бел.

Все вкруг меня бело —Бел снег.Белым уже замелоРусла рек.

Можно из снега лепить,Тесать из льда.Можно из них летом испитьВода.

Что же! Можно испить —Вода сладка.Хочется в камень вбитьТебя, строка.

Нет! Тому уж не быть.Не та рука!

«Не преуменьшать…»

Не преуменьшатьИ не преувеличивать.Знаю я прилипчивостьПреувеличений.А преуменьшенийГлавная опасность —Целое, великоеПринимать за частность.

«О люди, о люди,— вопит Прометей…»

— О люди, о люди,— вопит Прометей,—Спасите меня из орлиных когтей!

Прожег меня уголь в корявых горстях,Болит моя печень в кровавых когтях.

Спасите меня от огня и орла! —Молчанье в ответ. И кромешная мгла.

«Куда мне деваться от этих забот ежедневных…»

Куда мне деваться от этих забот ежедневных,От детских хотений и частых простуд?Одно утешенье, что где-то в деревьяхЗакатные зори растут.

Куда мне деваться от ссор и от дома в разоре,От дружеских встреч и претензий родни?Одно утешенье, что позже вечерние зориПылают в деревьях и дольше становятся дни.

Куда мне уйти? И какие найти мне решенья?Не лучше ль идти, не противясь, куда поведет?Не знаю. Не знаю. Одно утешенье,Что шире зари разворот.

«Разрушена души структура…»

Разрушена души структура,Она познала жизни тленИ нынче прозябает хмуро,Не чая добрых перемен.И зябко ощущает шкураНеотвратимо-близкий плен.— Все прочее — литература,Как говорил старик Верлен.

Романс седьмого дня

Ю. Л.

Когда от всех твоих любвей неясныхРодится чадо — лучшее из чад,Прислушайся к звучанью детских гласных.Они гласят: зачем я был зачат?

В блаженном содроганье ты был богом,А в день седьмой вблизи твоих дверейТвое подобье в логове убогомЗаснет среди растений и зверей.

И ты засни на берегу вселенной,Спи, слабый бог, окутан сладкой мглой.И все, что сотворил душой нетленной,Замрет с тобою рядом в день седьмой…

Дари, творец, дитяти свет вечерний,Его судьбы кощунственно не трожь…И может быть, под ласкою дочернейКогда-нибудь навеки ты уснешь.

«Отвези меня в Грузию! Здесь я хочу умереть…»

Л. Л.

Отвези меня в Грузию! Здесь я хочу умереть.Но сначала хочу поглядеть со скалы над СигнахиНа долину, где осень кует виноградную медьИ стоят полукружием горы, надвинув папахи.

В Алазанской долине пои меня местным вином,Я потом буду долго жевать золотую чурчхелу.Увези меня в Грузию, друг, приведи меня в дом.Только здесь я сумею отдаться последнему делу.

Только здесь, где однажды запели Шота и Важа,Только здесь, где стояла препона всевластью ислама,Только здесь, где судьба доведет меня до рубежа,Только в Грузии, здесь, и начнется последняя драма.

Пусть я буду дыханием холмов ее освежен.Пусть я буду объят, опоен ее долей и волей,Византийскою нежностью тонких грузинских княжонИ медлительным вежеством добрых крестьянских застолий.

Отвези меня в Грузию! Здесь я хочу умереть.Здесь, с друзьями, окончится вдруг ощущенье чужбины.И еще я хочу, и еще я хочу посмотретьСо Сигнахских высот в глубину Алазанской долины.

«И встану я. И слово канет…»

И встану я. И слово канет.И больше ничего не станет.Рассвет, рассвет. Начало дня.Но это будет без меня.

И яблонь юное цветенье,И трав и злаков воскресенье,И пчел весенняя возня —Все это будет без меня.

И паруса нальются туго,И вы обнимете друг друга,На плечи головы склоня.Но это будет без меня.

И все, и все. Навеки кану.Уйду. И я уже не стануСидеть у вашего огня.Все это будет без меня.

«Нет слова ужасней, чем это…»

Нет слова ужасней, чем этоМучительное «никогда».Со дня сотворения светаВ нем времени к людям вражда.

Отбытие в нем без прибытья,Оно убивает и рвет,Как зверь на загривке событья,Ломающий лапой хребёт.

«Что за жалкие эти уловки…»

Что за жалкие эти уловки —Упованье на молодость духа,Если на постаревшей головкеБелизна, вроде детского пуха.

Что за скромное наше величье —Пиджаки в орденах и медалях.Нет, слова величавей молитвыУж начертаны в наших скрижалях.

Старость — это вселенское горе.Но сегодня, под стать новолунью,Обнимаю рассветное мореИ зарю молодую целую.

В. Соколову

Какая это все мура —Со смертью жалкая игра!Какая это робость мысли,Что смерть есть жизньВ известном смысле.

И вправду ли тебе известенТот смысл?И если будешь честен,Напрасно не произнесешьНас унижающую ложь.

О, жизнь есть смертьВ известном смысле.Вот, видишь, яблоки нависли,Вот, видишь, покраснел томат.Все это ты, мой бедный брат.

Ты жил, чтоб стать томатной пастой…А жизнь твоя была опасной.Ты был поэтом, Соколов!Теперь тобой заправят плов.

Напрасно, милый мой Володя,Надеяться на что-то вродеБессмертья. Ты — матерьялист.И даже я. И все нам ясно.И видимо, живем напрасно.И кажется, уйдем в навоз.Мы станем удобреньем роз.

«Познать свой век не в силах мы…»

Познать свой век не в силах мыМы в нем, как жители тюрьмы,Заброшены и одиноки,Печально отбываем сроки.

Потом историк и певецПреобразят тюрьму в дворецИ, всю эпоху перестроив,Отыщут в ней своих героев.

И на единый пьедесталТогда их возведет ученый,Чтобы палач иль заключенныйПеред потомками предстал.И, славы предков сберегатель,На них какой-нибудь ваятельУпотребит один металл.

«Вечность — предположенье…»