Негасимое пламя - Катарина Причард

Но когда Дэвид сел писать, он не мог избавиться от неприятного чувства тревоги. Прав ли человек, стремящийся к некоей возвышенной цели, к достижению далекого идеала, если он остается глух к призывам о немедленной помощи? Человеческое горе требует отклика, доброй поддержки. Откликнуться на такую мольбу отнюдь не означает изменить своему делу. Вникать в человеческие нужды, не отдаляться от людей, относиться к ним с добротой и сочувствием столь же важно, как стремиться к осуществлению высшей цели. Нельзя хладнокровно проходить мимо жестокости и горя, голода и отчаянья, если случится столкнуться с ними. Фанатики сжигали людей заживо, чтобы спасти их души. Не должно быть больше инквизиции, не должно быть кровавых жертв во имя идей.

Разница между человеком гуманным и фанатиком заключается в том, что возлюбивший род человеческий дает возможность смертному, умерев, спасти свою бессмертную душу. Цель же движения за мир во всем мире — сохранить человечеству жизнь, дать возможность всем людям стать сильными и прекрасными; но из этого не следует, что можно спокойно проходить мимо горя и страданий отдельных людей, не пытаясь облегчить их.

Дэвид решил в тот же день навестить Тони и его бабушку.

Утренняя почта доставила ему записку от Карлайла, в которой тот сообщал, что он берет первую из статей Дэвида; кроме того, в дневном выпуске «Эры» была помещена передовая, принадлежащая перу Карлайла, как сразу определил Дэвид.

Читая ее, взволнованный Дэвид не мог удержаться от восклицаний, и, хотя статья писалась явно с оглядкой, Дэвид понимал, что Карлайлу потребовалось немало мужества, чтобы сделать решительное и честное заявление:

«Смертоносное действие современного оружия дошло до предела. Если разразится война, не спасется ни один человек, рожденный или нерожденный…»

— Ах ты, старый черт! — радостно посмеивался Дэвид. — Вылез-таки из своей скорлупы!

Он чувствовал радостное возбуждение при мысли, что его разговор со старым приятелем возымел свое действие. Во всяком случае, передовая Карлайла доказывала, что каменную стену печати можно пробить, когда находятся люди достаточно честные и мужественные, чтобы сдвинуть камень, загораживающий свет истины. Радуясь за Карлайла, он радовался и тому, что его собственные усилия не пропали даром.

Вместе с тем статьи, которые он сам писал за последнее время, не удовлетворяли его. Он чувствовал, что его рассказы о встречах и разговорах с людьми не имели прямого отношения к проблемам мира и войны. Он ставил себе в вину, что не выделил в них главного: стремления людей к миру и значения общественного мнения как огромной движущей силы, направленной на защиту великой идеи.

Он обвинял себя в том, что уступил инстинкту журналиста, толкавшего его на поиски интересного материала, который привлек бы редакторский глаз скорее, чем грозные факты гонки вооружений и последствий радиации при испытаниях ядерного оружия.

— Пустая болтовня! — восклицал Дэвид, просматривая отпечатанные на машинке листы. Его бесила собственная беспомощность, и он то и дело мысленно бранился, испытывая искушение комкать страницу за страницей и швырять их на пол. Однако рука его не поднималась выбросить, как ненужный хлам, литературные шедевры, над которыми он трудился в течение нескольких недель, уверенный до последних дней, что они найдут отклик среди бесчисленных читателей.

Подправляя текст то здесь, то там, меняя слова для вящей убедительности, Дэвид приободрился. У него появилась надежда, что в конце концов его статьи окажутся не столь уж пустыми и бесполезными. Стараясь сделать их более энергичными, искусно используя разоблачающие цифры, Дэвид с головой ушел в работу и не слышал, как в дверь постучала Мифф. Он не заметил, что она вошла в комнату, и увидел ее только тогда, когда она подошла к нему вплотную.

— Папа, нужно ехать домой, — тихо сказала она. — У мамы сердечный приступ, и она зовет тебя.

— Бог мой! — Дэвид вскочил со стула. — Есть опасность для жизни?

— Мы не знаем, — мягко ответила Мифф. — Но доктор Бартон считает, что да. Несмотря на все его старания, ей не становится легче.

Дэвид схватил шляпу и пальто. Они сели в машину, которая ждала на улице. В машине Мифф коротко рассказала, что в последнее время мать несколько раз жаловалась на боль в сердце, подумала, что это связано с несварением желудка. Сегодня боль началась внезапно, когда она возилась в саду. Герти помогла ей дойти до дома, уложила в постель и позвонила Мифф на работу, Мифф вызвала доктора Бартона. Он принял нужные меры, сделал укол, чтобы успокоить боль. Сейчас там Нийл, Оба они с доктором Бартоном опасаются, что она может не дожить до вечера.

— Клер, бедняжка моя! — горестно воскликнул Дэвид. — И я причина этого, да, Мифф? Она сильно тревожилась обо мне?

— Я не сказала бы. — Мифф не отрывала глаз от дороги, осторожно ведя машину. — По-моему, она больше тревожилась за Гвен.

— За Гвен?

— Да. Гвен ждет ребенка, а Арнольд вернулся к жене.

Потрясенный трагизмом ситуации, в которой он внезапно оказался, Дэвид в первую минуту был не в силах вымолвить ни слова. Потом спросил:

— Мама знает?

— Гвен была в таком отчаянии, что скрыть это от мамы было нельзя.

Дэвид застонал.

— Если бы я был дома, этого могло не случиться. Я в ответе за все. Да, Мифф?

— Ты все равно не мог бы помешать Гвен сходить с ума по этому негодяю, — ответила Мифф как всегда рассудительно и трезво, — или маме терзаться из-за этого. А сейчас мы должны по мере сил облегчить участь обеих.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

Едва Мифф и Дэвид свернули в подъездную аллею и остановились у ворот в тени старого эвкалипта, как навстречу им из дома выбежала Герти.

— Она умерла! — донесся до них ее возглас среди взрыва рыданий.

В отчаянии они молча устремили взгляд на старый дом, где только что свершилось таинство смерти. Его осевшие стены и крыша из шиферных плиток, покрытых лишайником, сливались в туманное пятно. Предвечерние тени от сосен, темнеющих вдоль ограды, окутали их своим сумраком.

Было невероятно то, что произошло. Невероятно, что Клер умерла, что ей суждено было умереть именно так — внезапно и неожиданно. В течение многих лет она но предпринимала ничего, не посоветовавшись с семьей, никогда не пыталась даже поступать по собственному почину. А сейчас вдруг сделала решительный шаг: умерла и оставила их без единого слова предупреждения.

Почему? Что послужило главной причиной ее смерти? Этот вопрос возник у обоих — Дэвида и Мифф, когда они переступили порог гостиной, где их уже ждали Нийл и Гвен. Удрученные горем, они заключили друг друга в объятья и дали волю слезам. Увидев свою младшую дочь, Дэвид тотчас привлек ее к себе и прижал к груди; переживания оставили на ее лице такой глубокий след, что она казалась тенью прежней Гвен. Дэвид чувствовал свою вину перед ней и Клер; это не поддавалось определению, но он знал, что несет ответственность за то, что случилось с ними.

Когда он увидел Клер, недвижно лежащую в постели со слабой улыбкой на устах, он опустился перед ней на колени, мучительно сожалея, что уже не сможет испросить у нее прощения в том, что еще недавно пренебрегал ею; уверить в своей нежной любви и благодарности за ее преданность ему и семье в течение долгих лет, проведенных вместе. Хотя у них и были разные взгляды на жизнь, все же они жили счастливо до последних месяцев. Но и тут разрыва не произошло, их дружеские отношения не были нарушены.

Раскаянье мучило Дэвида, и все же он не мог сожалеть о принятом решении, которое заставило его покинуть Клер и их узкий домашний мирок.

«Бедная Клер!» — думал Дэвид. В воспоминаниях ему явилась хорошенькая, изящно одетая девушка, в которую он влюбился когда-то. Она была пятью годами старше его, но казалась моложе. Когда они поженились, Клер была настолько не искушенной в житейских делах, что имела весьма слабое представление о том, как достаются деньги. Она знала, что их нужно зарабатывать, но каким образом — никогда не давала себе труда поинтересоваться; не интересовалась она и тем, почему их не удавалось заработать в том количестве, в каком хотелось бы.

В первые же годы супружеской жизни, когда начались всякого рода трудности, она поняла, что не может распоряжаться их деньгами с той легкостью, как теми, что получала прежде от своих состоятельных родителей. Того, что зарабатывал Дэвид, вначале не хватало, чтобы обеспечить ее потребности и нужды их растущей семьи. Когда же финансовое положение Ивенсов несколько упрочилось, она стала меньше беспокоиться о семье, но по-прежнему не знала цены вещам и беспечно относилась к расходам. Лишь бы она и дети имели все необходимое — о большем она не тревожилась.