Убить Герострата - Татьяна Рябинина

Да, хороша бы я была, явившись к капитану Зотову…

Компанию мне и еще паре-тройке мошенников и грабителей составил, разумеется, КОРНИЛОВ АНДРЕЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ, 1973 года рождения, русский и т.д. Его тоже разыскивали “по подозрению в совершении особо тяжких преступлений”.

Ладно он, но в каких же это особо тяжких преступлениях, интересно, подозревают меня? Не иначе как в убийстве Ладынина и Ко. Хотя нет, по логике веще я могла убить только этого самого помоганца Семена. А еще – Крюгера. И того мужика на стройке могла в траншею столкнуть. И угнать машину. И забраться в чужую квартиру. И…

И тут меня как током ударило.

“Аллочка, ты уже вернулась?”. “Я шла на работу, а ты ловила такси. С большой синей сумкой”.

Они не просто мне врали. Они элементарно меня подставили. Все они – Корнилов с Ладыниной, Динка, Валерка, Антон. Может, и Кирюша руку приложил. Просто взяли и использовали меня. А говорят, что если человеку мерещатся заговоры – это паранойя. Теперь все скажут, что накануне того дня, когда убили Комиссарова, я куда-то уезжала. И алиби у меня нет, потому что сидела дома и писала статью.

Только вот непонятно, зачем Динка доказывала мне, что видела меня с дорожной сумкой? Впрочем, какая разница!

Я обернулась и посмотрела на Вадима. Он увлеченно ковырялся в моторе и не смотрел на меня. Простите, ребята, но я не могу вас так подвести. Спасибо за то, что хотели помочь. И не надо ничего объяснять.

Шаг, потом еще один, и еще. Они, конечно, удивятся, может, даже немного поищут меня, подождут. А потом вздохнут с облегчением и уедут. Что ж, счастливого пути!

                                               * * *

Я свернула во двор, потом в другой, в третий, вышла на пустырь с единственной протоптанной между кустов тропинкой. Мне было все равно куда идти. Потому что идти было некуда. Голова казалась пустой, как Великий Вакуум. Словно мысли вскипели на сильном огне и перелились через край. “Раз-два, голова, - бубнила я в такт шагам. – Три-четыре, прицепили”. Вот так, наверно, и сходят с ума.

Внезапно раздался звон и омерзительный скрежет.

- Твою мать, корова тупорылая, куда прешь!

Я повернула голову и увидела в полуметре от себя трамвай. Оказывается, каким-то ветром меня занесло на рельсы. Озверевший вагоновожатый высунулся в открытую переднюю дверь и поливал меня отборным матом.

Пожав плечами, я двинулась дальше – напрямик через Выборгское шоссе. Машины отчаянно сигналили, объезжая меня, а водители добавляли новые эпитеты в мой персональный банк данных.

Вот пойду сейчас и утоплюсь!

Странно, но до сих пор вполне банальная мысль о самоубийстве, которая нет-нет, да и постучит почти в каждое окошко, ко мне ни разу еще не приходила. Даже тогда, когда дела обстояли – хуже не придумаешь. Наверно потому, что крохотная, с ноготок, надежда никогда меня не покидала. А на что надеяться теперь? Все меня предали. Все, без исключения. Мама? Может, я и ошибаюсь, но, кажется, я никогда не была для нее главным в жизни. Погорюет и утешится. Будет рассказывать обо мне легенды.

Бог? А может, и нет его, Бога-то?

Где-то там, впереди, за деревьями – Суздальские озера. Грязноваты, конечно, но какая разница?

Раз-два, голова. Три-четыре, прицепили. Пять-шесть…

Вот и деревья. А за ними…

Вернее, под ними. Кладбище под ними, вот что. Шуваловское кладбище. Просто я слишком забрала вправо. Вернуться?

Только ноги сами несли меня по узкой дорожке на пригорок. Вдоль нее, сидя прямо на надгробьях, устроились нищие с пластмассовыми кружками и мисками для милостыни.

“Подайте, Христа ради!” - ныли они, разве что не дергая меня за штанину.

Еще несколько шагов, и за деревьями мелькнула светлая стена. Церковь!

Ну, кто там будет говорить, что Бога нет? Лежала б я уже на дне и пузыри пускала на радость пиявкам. Но пошла вот почему-то не влево, а вправо.

Мои отношения с религией были достаточно непростыми. Дедушка, хоть сам в Бога и не верил, бабушке не запрещал. Всех нас крестили. Но, упав на советскую почву, семена всходов не дали. И только я, приезжая в Ленинград, с удовольствием ходила вместе с бабушкой в церковь. Маме было все равно, а Эдуард утопал в еврейско-литовском скепсисе. И все сошло на нет: ребенку трудно сохранить веру без поддержки взрослых. Потом Мишка, который высмеивал каждую мою попытку приблизиться к церкви ближе, чем на километр. И только после развода я снова смогла почувствовать, как это – прикасаться душою к Изначальному. Но преодолеть свой стыд и страх, исповедоваться и подойти к причастию – так и не смогла. Какой смысл в исповеди, если нет раскаяния? А я ни о чем не жалела.

И все-таки, все-таки… Мне не хватало этой легкой внутренней дрожи, пахнущего воском и ладаном полумрака, не хватало того праздничного ощущения обновленности мира, когда после службы выходишь под колокольный звон на залитый солнцем церковный двор…

Идти дальше было некуда. Только по тропинкам между могил. Впрочем, и сил у меня тоже не осталось. Я присела на корточки около свечного ларька и опустила голову на колени.

Молодая женщина с маленькой девочкой на руках вышла из церкви и остановилась на крыльце, разговаривая с пожилым священником. Не знаю почему, но я не могла отвести от нее взгляд.

Моя ровесница или чуть постарше, невысокая, худощавая. Пепельные волосы под голубой косынкой заколоты в тяжелый узел. Длинная, по щиколотку, юбка, простая белая кофточка. Издали я не могла рассмотреть ее лица, но почему-то казалось, что она непременно должна быть очень милой. Девочка, одетая в пестрое платьице и белую панамку, нетерпеливо ерзала. Наверно, ей надоело сидеть на руках.

Священник говорил что-то наставительное, женщина кивала, потом сложила руки под благословение. Девочка тоже протянула свои сложенные ковшиком лапки. Наконец они спустились с крыльца, женщина повернулась в мою сторону, и я смогла рассмотреть ее.

Ни грамма косметики на круглом личике, голубые глаза в длинных ресницах и легкая тень усталости под ними.

Проходя мимо меня, женщина достала из карман юбки несколько монеток и протянула мне. Я покачала головой. Она остановилась и внимательно посмотрела на меня. Девочка с любопытством выглядывала из-за нее, цепляясь за юбку.

- Вам плохо? – спросила женщина.

Я не могла сказать ни слова – горло сжал какой-то истерический спазм.

- Может, позвать батюшку? Нет? Тогда давайте я отведу вас домой.

- Мне некуда идти, - выдавила я, проглотив колючий комок, и вдруг, совершенно неожиданно для себя, начала рассказывать ей все, путаясь в словах, повторяя одно и то же, торопясь, словно боялась, что она недослушает и уйдет.

Но она не уходила. Стояла и внимательно слушала, покусывая губу.

- Ну вот что, - сказала она, когда я закончила и замолчала обреченно: ну, высказалась, теперь что? – Пойдем.

- Куда?

- Со мной. Ко мне, домой.

- И вы не боитесь? Вы же меня не знаете. Мало ли что я могла наболтать.

- Пошли, пошли. Вика, хочешь к тете на ручки?

К моему удивлению, девочка смело подошла ко мне, обхватила колени ручками и задрала голову.

- Вот видишь? Она к кому попало не пойдет.

Я нагнулась и взяла Вику на руки. Девочка немедленно обняла меня за шею и довольно засопела в ухо.

- Тебя как зовут?

- Алла.

- Правда? – удивилась женщина. – Меня тоже. Ну, тем лучше.

Мы спустились с горки, перешли шоссе и через пустырь добрались до улицы Композиторов.

- Вот здесь я и живу, - показала Алла на облезлую типовую девятиэтажку-“кораблик”.

Знаю я такие дома. Под потолком окно-амбразура без подоконника и кухня размером со спичечный коробок. Не самые элитные хоромы. Наверно, там и без меня тесно.

- А… муж не будет против? – робко поинтересовалась я.

- А я не замужем, - махнула рукой Алла.

Квартирка на пятом этаже оказалась двухкомнатной, такой крохотной, как я себе и представляла. Прямо в прихожей стоял кошачий туалет с решеткой, но кошатиной не пахло, да и вообще было очень чистенько. Я топталась у порога, все никак не решаясь снять кроссовки и пройти дальше. Покрытые облезшим светлым лаком вешалка и комод когда-то, наверно, представляли из себя “солидные покупки”, как и выцветшие обои “под кирпич”. Наверно, лет десять-пятнадцать назад семья Аллы жила, по советским меркам, очень даже неплохо.

- Проходи в комнату, - подтолкнула меня Алла. – Что стоишь?

Я наконец разулась и прошла в “гостиную”. Все те же остатки прежней роскоши. Полированная стенка с чешским хрусталем и немецкой “Мадонной”, трехрожковая люстра с висюльками, похожая на торт. На полу потертый ковер с тигром. Я села было на диван, но он так жалобно застонал под моими невеликими килограммами, что мне просто стало его жалко. Поскольку кресла выглядели еще ненадежнее, самым безопасным показалось изучение книг на полках. Которые меня изрядно удивили. Ни детективов, ни дамских романов. Только классика – русская и зарубежная, а еще богословская и философская литература. Ничего себе! Кьеркегор, Сведенборг, которого я так и не смогла осилить, Флоренский. На столе лежали потрепанный томик Кнута Гамсуна с закладкой и еще какая-то книжечка на французском языке.