Сценарист (СИ) - Син Айкава

Злодей, в буквальном смысле, был полностью покрыт кровью — его лицо было искажено от боли, покрыто многочисленными разрывами и царапинами, из которых текла кровь, его глаза были красными от слез и крови, его волосы были залиты красной жидкостью, его тело было облито этой нечистотой, словно он сам стал воплощением своего собственного кошмара. Он был как жертва, покрытая кровью, борющаяся за последние мгновения своей жизни, он был как символ страдания, что пронизывало его существо до самых глубин.

— В твоих руках было множество жизней, Син Айкава, — продолжал свою тираду Клаус, даже не думая сбавлять напор, — И ты не ценил ни одну из них.

— Неправда! — резко ответил Айкава, что отдалось ему болью в груди, от чего он болезненно поморщился, — Я до сих пор ценю каждую из них! Я даже пытаюсь отомстить за них!

— Не лги мне! — оскалился Густавсон, — Тебе всегда было плевать на всех, кроме себя. Ты хочешь отомстить лишь за себя! За своё испорченное детство! За боль, что причинили тебе! Ты всегда был эгоистом!

— Я пошёл по пути зла лишь из-за того, что хочу отомстить за остальных, — вновь попытался убедить противника в своих словах злодей.

— Ты пошёл по этому пути, потому что сам так захотел! — не уступал Потрошитель, — Ты бы мог стать героем, что спасает тех, кого не спасают другие! Ты бы мог дарить им надежду на светлое будущее! Ты мог стать их спасителем! Но глубоко внутри тебя таится обида на всех! Что никто из них не пришёл спасти тебя! Да, именно тебя, а не всех! Всё, что ты хочешь — это увидеть этот мир в крови! Ты хочешь, чтобы он утонул в ней! Только так ты хочешь отомстить абсолютно всем людям, которые не пришли спасти тебя, — говорил он, смотря в потерянные глаза противника, что медленно заполнялись страхом, — Не пытайся прикрыться благими целями! Ты никогда их не преследовал! Ты просто обиженный мальчик, психопат, нарцисс и эгоист! Не смей прикрываться теми, чьи жизни тебя никогда не заботили!

— Это… неправда, — неуверенно промямлил Син.

— Реально? — ухмыльнулся Густавсон, — Если так, то ответь мне на вопрос: ты помнишь их имена? Помнишь ли ты имена тех, кто делил с тобой боль, ужас и отчаяние? Помнишь ли ты их лица? Их глаза? Их голоса? Помнишь ли ты, как их звали?

Син почувствовал, как замешательство охватывает его существо, он начал вспоминать лица, начал вспоминать моменты, начал пытаться вспомнить их имена, но его ум был пуст, словно чистый лист бумаги. Он пытался сфокусироваться, но его воспоминания казались ему пустыми и бесконечными, словно он терял себя в этой бездне забвения и страха.

«Их имена...» — мыслил он, отчаянно пытаясь собрать в своей памяти обрывки воспоминаний, — «Их имена... Их имена...»

Но он не мог ничего припомнить. Ни одного имени, ни одного лица, ни одного голоса. В его голове была лишь пустота, лишь бескрайний безмолвный мрак, что заставлял его чувствовать себя полностью беспомощным и одиноким. Злодей пытался оглядеться вокруг, пытаясь найти что-то, что поможет ему вспомнить, но всё, что он видел, были лишь обломки и кровавые следы его собственного разрушения. Его враг, что лишь недавно был полон гнева и ярости, теперь улыбался ему, улыбка его была как насмешка, как презрение к тому, что осталось от него, от Сина Айкавы, что самолично провозгласил себя величайшим злодеем последнего времени, и который до этого момента всем своим нутром верил, что поступает правильно, что мстит не только за себя, но и за всех остальных детей, что были заперты с ним в том ужасном экспериментальном комплекса.

С неподдельным страхом, что он давно не испытывал, Син понял, что он ничего не помнит. Абсолютно ничего.

— Будто бы ты их помнишь! — лишь это смог выдавить из себя отчаявшийся злодей, удерживая на лице истеричную улыбку, — Тебе же тоже плевать на всех тех, кто был рядом с тобой тогда. Пытаешься играть правильного передо мной, а сам такой же, да? Лицемер! Не смей судить меня, если сам такой же! — он уже не ведал, что несёт, ибо страх практически полностью завладел его телом и сознанием.

В ответ на слова Сина, Клаус бросил оба металлических серпа на землю и медленно начал избавляться от бинтов на руках, что покрывали их полностью. С каждым разворачиванием бинтов открывалась кожа, покрытая темными и таинственными узорами. Айкава не мог отвести от них глаз, чувствуя, как ужас охватывает его существо еще сильнее.

Руки Густавсона были полностью покрыты татуировками в виде имён — имен тех детей, что были с ним в том мрачном экспериментальном комплексе.

На правой руке, начиная от запястья и до локтя, в строчку были выведены имена Джейсона, Элизы, Люка, Ханны, Эдди и Романа. На левой же руке, вдоль всей её поверхности, можно было прочитать имена Макса, Норы, Лиaма, Мии, Карла и Марка. Всё это можно было прочесть лишь беглым взглядом, а если присмотреться, то имён окажется намного больше. Каждая буква, каждая черта татуировки казалась живой, словно они напоминали о жизнях, что были унесены слишком рано, о детствах, что были лишены радости и света, о тех временах, что заполнились лишь ужасом и муками.

— Я никогда не забываю их, Син, — разочарованным тоном произнёс Потрошитель, — И я никогда не забуду никого из них, в отличие от тебя, что лишь бездумно прикрывается умершими соратниками, пытаясь обосновать местью за них свои злодеяния. Ты убил Всемогущего только потому, что сам так захотел, и ты убил Звезду и Полосу по той же причине. В твоих поступках никогда не было ничего благого — лишь ожесточённая месть всему и вся.

Син буквально начал буквально захлёбываться страхом, его грудь поднималась и опускалась в нерегулярном ритме, его глаза расширились от ужаса, заполняясь темной паникой. Каждое слово Клауса пронзало его сущность, вытаскивая на поверхность бесконечную пустоту и ничтожество его поступков. Окружение стало казаться ему тесным и давящим, а взгляд на Густавсона превратился в изображение монстра, чья тьма превосходила всякое воображение. Черты его лица стали искаженными и огромными, его руки казались гигантскими и угрожающими, а его глаза светились яростью и ненавистью, словно заглядывая прямо в самые темные уголки души Айкавы.

Злодей начал задыхаться, чувствуя, как воздух плотно облегает его легкие, как сердце бешено колотится в его груди, как каждый нерв его тела пронизывает ощущение неминуемой гибели. Он пытался отступить, но его ноги отказывались слушаться его команд. Он пытался закрыть глаза, но видение линчевателя только усиливалось, захлестывая его существо все сильнее и сильнее. Монстр, что казался ему ранее просто человеком, теперь стал намного больше, чем должен был. Его темные контуры переливались в бредовых цветах, его руки превратились в гигантские когти, его глаза стали светиться огнём ненависти и жажды мщения. Он стоял перед злодеем, словно воплощение его собственных кошмаров, чёрный демон, что пожирал его душу медленным и беспощадным огнём.

Изнемогая от страха, Син вдруг ощутил одно единственное желание, что не ощущал с самого детства.

«Надо бежать! Надо срочно бежать! Если я хочу жить, нужно срочно уходить!», — пронеслось в его голове.

— Это что, страх? — с улыбкой на лице спросил Клаус? — Я обожаю запах страха!

Айкаве хотелось убежать от этого кошмарного зрелища, убежать от своей же тьмы, убежать от бесконечного страдания, что было результатом его собственных действий.

И он быстро решился на это.

Он повернулся и побежал, пытаясь выбраться из этого адского мира, где он был лишь маленьким зернышком пыли в лице всепоглощающего безумия и ужаса. Каждый шаг его был отчаянным, каждый вздох был прерывистым и испуганным, его глаза были наполнены страхом и беспомощностью.

— Хочешь поиграть в догонялки? — изумился Клаус, чьи глаза вновь загорелись красным цветом, — Хочешь сбежать? Ну попробуй!

Син не медлил и неловкими прыжками спустился с крыши, его ступни неуклюже касались каждого выступа и неровности, заставляя его несколько раз падать и снова вставать в спешке. Он чувствовал, как страх наполняет каждую клетку его тела, пронизывая его сущность как острый клинок, заставляя его бежать быстрее, чем он когда-либо бежал раньше. Тесные улочки города стали его лабиринтом, из которого не было выхода, а в каждой тени, в каждом углу, он видел силуэт Потрошителя, который, казалось, неустанно следовал за ним, словно неотвратимо приближающийся призрак.