Цветы тянутся к солнцу - Лябиба Ихсанова

Один раз Матали зашел к своему другу в тот самый день, когда после ледохода на Волге похолодало и пошел дождь. На Матали тогда не было ни гимнастерки, ни ремня, ни фуражки. Он по-прежнему ходил в своих тесных ботинках, в стареньком бешмете и в штанах кое-как зашитых еще теткой Сабирой. В комнату он вошел тихим и грустным, будто и не Матали это был, а какой-то другой тихонький мальчик.

— Что с тобой, Матали? — встревожился Гапсаттар.

— Убежал я, — сказал Матали.

— Откуда?

— Из детского дома. Папа отдал меня туда, а я убежал.

— И правильно, — сказал Гапсаттар. — А теперь куда? Опять к тете Сабире?

— Ни за что. Умру, а к ней не пойду, — крикнул Матали, — никогда! И в детский дом не пойду.

— Ну, а куда же тогда?

— Не знаю…

— Слушай, Матали, — сказал Гапсаттар, — а ты оставайся у нас. Комната у нас теперь большая. Разместиться есть где. — И, не дожидаясь ответа друга, Гапсаттар крикнул: — Мам!

А мама уже поняла, что скажет сын. Поняла и подумала: «Ох эта война! Сколько сирот ты оставила на земле. Недаром в старину-то говорили: «Без отца сирота — полсироты, без матери — круглый сирота». Верно говорили. Мать детей соберет под крыло… Вот у мальчишки и отец живой, да человек он казенный. Что он может сделать?»

Мать Гапсаттара подошла к Матали, стоявшему у двери, взяла из его рук шапку, повесила на гвоздь.

— Давай, сынок, раздевайся, — сказала она ласково, — будешь у нас жить. Поживешь пока, а там придумаем что-нибудь. Вот Исхак придет, с ним вместе подумаем…

Но Исхака дождаться Матали не пришлось. На третий день Саляхетдин сам пришел за сыном.

— Ну что же с тобой делать? — сказал он, когда они пришли в казарму. — Со мной тебе тут жить нельзя. К тетке ты не хочешь. Из детского дома убежал. Что же, теперь бродягой станешь, по дорогам шататься пойдешь, неучем вырастешь?

Матали молча слушал эти слова и тихонько всхлипывал, готовый расплакаться. И Саляхетдин не выдержал. Он обнял сына, прижал его к широкой груди и, сам чуть не плача, сказал грустно:

— Дурачок ты мой родной, ну что же нам делать-то?

И тут к ним подсел кашевар Галиулла. Свернув самокрутку, он сунул ее, в рот и протянул кисет Саляхетдину.

— Ну-ка, Салях, закури, — сказал он, — а голову нечего вешать. Неужто мы целой ротой твоего мальчишку не прокормим? Теперь не старые времена. Командиры у нас такие же, как и мы. Попросим, поймут, оставят сынка твоего. И нам всем веселее будет. Мы-то, думаешь, о своих ребятах не соскучились?

Так и случилось, что Матали остался в казарме с отцом. Но зато с того же дня кончилась и его вольная жизнь. На другой день его отвели в школу. Когда он вернулся оттуда, его придирчиво спросили об уроках. А когда он выучил уроки, отправили на кухню помогать кашевару.

И хоть терпеть не мог Матали таскать дрова, чистить картошку, мыть котлы, теперь он старался помогать дяде Галиулле, понимая, что лучшего защитника нет у него в казарме.

Трудно было Матали привыкать к воинской дисциплине, но тут уж ничего не поделаешь. Приходится вставать вместе со всеми, и вместе со всеми идти на гимнастику, и завтракать вместе со всеми. У красноармейцев мало свободного времени, а у Матали еще меньше: ему-то еще и уроки нужно учить. Но он держался молодцом и только один раз сорвался, нарушил обещание, данное своим новым товарищам-красногвардейцам: сказав как-то раз, что уходит в школу, он убежал к Гапсаттару и просидел у него до конца уроков.

А на другой день откуда-то узнала об этом вся рота, и Матали стоял перед строем, и командир роты сам отчитывал его и объявил: «В случае повторения проступка отчислить из роты и снять с довольствия».

Перед Первомайскими праздниками Матали сшили форму, а в день праздника сам командир разрешил ему увольнение до двадцати двух часов.

Вот тогда он и по улицам побегал вволю, и дядю Хусаина видел, и листовок набрал, а друзей так и не пришлось повидать. Очень хотелось Матали покрасоваться перед ними в своей форме. Он и к Гапсаттару забежал, и к Газизе — да кто же в такой день сидит дома? На улицах Матали тоже не встретил ни Газизы, ни Гапсаттара, и в казарму вернулся задолго до положенного срока. Пришел усталый, расстроенный и, как только дали отбой, заснул как убитый.

А когда проснулся утром и глянул в окно, сразу понял, что и этот день не принесет, ему радости. Погода испортилась. В казарме было сумрачно, неуютно.

Весной так бывает: солнце светит, теплынь! Деревья уже оделись листвой, запели птицы. Окна распахнулись в домах… И вдруг налетит холодный ветер, подхватит пыль на успевших просохнуть мостовых, загудит, засвистит, загремит железом ветхих крыш. Кидается под ноги прохожим, срывает с них шапки, а потом зарядит дождь, и кажется, что не весна, а осень пришла на землю.

Так было и в том году. Когда Матали посмотрел на небо, ему показалось, что все казанские заводы и фабрики всю ночь наперегонки коптили небо. Серые тучи, как дым, ползли над городом, а ветер так бушевал за окнами, что слышно было, как он рвет флаги, вывешенные на улице.

В гимнастерке идти в город в такую погоду и думать нечего. Надевать старый бешмет тоже не хотелось. А шинель ему еще не сшили… Матали решил остаться в казарме. Он слонялся из угла в угол, ждал, когда дядя Галиулла позовет его на кухню и, наверное, умер бы от скуки, но тут, на счастье, нашлось и ему дело. Красногвардеец, свободный от наряда, подозвал его и спросил с сомнением:

— Ты, сынок, грамотный?

— Грамотный.

— Ну сядь тогда да прочитай, что мне из дома пишут. Я-то сам не могу…

Матали прилежно прочитал вслух все поклоны и все приветы, которые были в письме, прочитал о том, как трудно и как радостно жили в эти дни в деревне. А красногвардеец слушал, вздыхал, а когда Матали закончил чтение, помолчал и сказал:

— Вон, значит, какие дела… Ну спасибо, сынок, утешил.

Тут другой подошел, тоже с письмом, за ним третий… Когда дядя Галиулла позвал Матали чистить картошку, ему и уходить не хотелось. Вот ведь как бывает: то мечтал, скорей бы за дело приняться, а тут шел и думал: «И кто только эту картошку придумал?»

А наутро, сразу после завтрака, Галиулла стал собираться в штаб. Он уже и лошадь запряг и пакет получил. Совсем было уехал, да вернулся за чем-то в казарму, и тут тот красногвардеец, которому вчера Матали читал письмо, сказал кашевару:

— Эй, слушай, взял бы парнишку с собой. Пусть по городу прокатится.

— А чего же, поедем, — согласился кашевар, — давай собирайся.

Матали уселся в тележке, упершись спиной в широкую спину Галиуллы; Тот затянул вполголоса какую-то длинную песню, а Матали ехал и рассматривал дома, стоявшие вдоль улиц.

Ехали по центру. Тут стояли большие красивые дома, вдоль улиц тянулись тротуары. Казалось, что и люди здесь красивее, чем у хлебного базара. Нет ни мальчишек в грязных тюбетейках, ни женщин, закрывающих лицо платками. Матали казалось, что он в какой-то другой город попал.

Особенно понравился ему большой белый дом с колоннами. Никаких украшений, кроме колонн, не было на этом здании. Но само оно было величественное, спокойное и невольно привлекало внимание. А к тому же и тетя Тагира много рассказывала об этом здании. «Здесь, — говорила она, — можно выучиться и на врача, и на учителя, и на инженера… Здесь сам Ленин учился…»

Вот и сегодня, как только начали подниматься в гору, Матали как завороженный стал смотреть на это здание. И вдруг среди пестрой кучки ребят, собравшихся перед колоннами, он узнал тетю Тагиру. Сначала он глазам не поверил, думал, что ошибся, но тут рядом с ней он заметил Гапсаттара, и тут уж ошибиться было невозможно.

— Гапсаттар! — заорал он, спрыгнув с тележки, и помчался к друзьям.

— Эй, ты куда? — крикнул Галиулла, остановив лошадь.

Но Матали не успел ответить. Ребята окружили его со всех сторон. Они вертели его и рассматривали, как чудо. Его фуражка со звездой пошла по рукам и побывала на голове у каждого мальчишки. Девчонки: дергали его за ремень, все спрашивали о чем-то, а он, не успевал отвечать, только глазами хлопал от такой встречи.

Подошла Тагира. Она протянула руку мальчику, отступив на шаг, осмотрела его с ног до головы и сказала:

— Смотри какой ты стал! Настоящий боец. Ты не спешишь никуда? А то, может, с нами пойдешь, посмотришь, где Ленин учился?

Очень хотелось Матали пойти с ребятами. Но он вспомнил о своей самовольной отлучке, вспомнил о том, что на нем военная форма и покачал головой.

— Спасибо, тетя Тагира, — сказал он, — меня дядя Галиулла не пустит.

— А ну-ка, где он твой дядя, я сама попрошу, — сказала Тагира.

— Ну что же, — неожиданно согласился кашевар, — пусть посмотрит. В этом плохого нет. Пусть с дружками побудет, а я, как обратно поеду, его заберу. Только, смотри, никуда. Чтобы на месте был. Понятно?

— Понятно! — радостно крикнул Матали и затерялся среди ребят.