Первое дело Матильды - Оливер Шлик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– По словам Шарлотты, её отец с Геральдом Шеделем, попивая виски, проводили тут иногда ночи напролёт, – информирую я сыщика. – Вы что… неужели есть сигнал?
Рори, не отвечая, берёт в руку один из бокалов и самозабвенно облизывает край. «Фу, какая гадость!» – думаю я, а сыщик внезапно резко оборачивается, словно его поразило током, и хриплым голосом говорит:
– Никто не должен об этом узнать. Никогда.
– О чём? – ошарашенно спрашиваю я.
– Э-э-э… нет-нет, – смущённо бормочет он. – Я… только что это услышал. Когда облизал бокал. Раздался чей-то голос. Мужской голос. Звук немного смазанный, словно человек пьян. Но он так сказал: «Никто не должен об этом узнать. Никогда».
– Но какое отношение этот бокал для виски может иметь к краже жемчужины? – спрашиваю я. – Вы узнали голос?
Рори качает головой:
– Нет. Но если старик Шпрудель часто сиживал здесь с Геральдом Шеделем… Это был не голос Шеделя. Значит, он может принадлежать только отцу Шарлотты.
– Но он умер четыре года назад, – говорю я, думая: «Что означают эти слова? «Никто не должен об этом узнать». О чём? Как эти слова связаны с кражей? И…»
– Обычно я вижу яснее после того, как нахожу вторую зацепку, – прерывает ход моих мыслей Рори. Вытащив из пиджака ополаскиватель, он быстро полощет рот, сплёвывает синюю жидкость в камин и в большой растерянности продолжает: – Но в данный момент я сбит с толку. Что общего между семейным портретом Шпруделей и словами отца Шарлотты? «Никто не должен об этом узнать. Никогда». – Сыщик погружается в глубокомысленное молчание, а затем, подняв голову, говорит: – Здесь речь о… какой-то тайне. О семейной тайне Шпруделей. И из-за этой тайны кто-то хочет упрятать Шарлотту в тюрьму. «Никто не должен об этом узнать». А ещё этот портрет, вызывающий у меня ощущение, будто в нём чего-то недостаёт… – Рори резко замолкает, и я вижу, как меняется у него выражение лица. Словно он смотрит на стену тумана, который очень медленно рассеивается. – О! – вдруг вырывается у него, а затем ещё раз: – О! – Сыщик, раскачиваясь на цыпочках, принимается шептать: – Возможно ли, чтобы… Что, если…
В эту минуту слышатся тихие быстрые шаги. Кто-то крадучись движется по коридору.
– За стол! – шиплю я, и мы, как вратарь за мячом, сигаем за монументальную кабинетную мебель и, поджав ноги, скрючиваемся на полу. Ноги у Рори длинные, он заезжает себе правым коленом по подбородку и вынужден закусить губу, чтобы сдержать стон.
Тут же открывается дверь, и в комнату беззвучно проскальзывает Лана Берг. Без обуви, в одних колготках. Не цокая каблуками. Выражение лица у секретарши затравленное. Она беспокойно мечется взад-вперёд у камина и, закурив сигарету, выпускает дым через ноздри.
Тут дверь открывается снова. Осторожно выглянув из-за стола, я вижу… загипсованный нос! Дориан Шпрудель! Всё ещё в пижаме. Это с ним она разговаривала по телефону? Я не успеваю додумать эту мысль до конца, как Дориан с Ланой кидаются друг другу в объятия. Лицо у меня перекашивается от ужаса. Они пара?! Разве Дориан не называл Лану вреднючей мегерой?! Что тут происходит?!
Тоже наблюдая за этими голубками, Рори густо краснеет, когда те начинают целоваться – чему несколько мешает загипсованный нос Дориана.
Затем я слышу, как Лана говорит:
– Жемчужина… Полиция считает, что это Шарлотта.
– Знаю, – откликается Дориан. – Мне рассказала эта одиннадцатилетка, что носится тут повсюду вместе с Рори. Но прозвучало это так, будто застенчивый сыщик в историю с обманом страховой компании не верит.
– Я боюсь, – дрожащим голосом говорит Лана Берг. – Даже если комиссар думает, что виновна Шарлотта… Во время следственных действий полиция проверила каждого из нас. Возможно, они уже знают, кто я. Может, меня уже давно разоблачили. И я опасаюсь, что Геральд Шедель тоже догадывается, что что-то не так. Он пытается меня спровоцировать и вынудить совершить какую-нибудь ошибку. А потом…
– Успокойся. Никто ничего тебе не сделает, Лана, – говорит Дориан мягким голосом, который звучит непривычно серьёзно и нисколько не разгильдяйски. – Я с тобой.
Благодарно улыбнувшись, Лана нежно гладит гипс у него на носу.
– Ты не должен был драться из-за меня, – шепчет она. – Я же тебе говорила, что Деннис занимается борьбой.
– Поверь мне, бэби: я бы его здорово отделал, если бы он… не был сильнее. И быстрее. И шустрее. Но если и есть женщина, ради которой стоит дать кому-то сломать себе нос, то это ты, мой ангел! Поверь мне: никогда прежде я ни для одной женщины этого не делал. И мне бы никогда не пришло в голову увековечить в виде снежного ангела какую-нибудь другую женщину.
Нежно погладив Дориана по голове, Лана вздыхает:
– Скульптура прекрасна. И всё же зря ты её слепил. Если в парке стоит двухметровый снежный ангел с моим лицом, он автоматически привлекает ко мне внимание. А я последние три года старалась, чтобы меня никто не замечал.
– Со мной, слава богу, тебе это не удалось, – широко улыбаясь, говорит Дориан. – И потом, когда я лепил ангела, я ведь и предположить не мог, что через несколько часов здесь будут кишмя кишеть полицейские. А кроме того: если я правильно помню, когда ты вчера утром увидела скульптуру, то пришла от неё в такой восторг, что специально прокралась ко мне в комнату и… выразила свою благодарность. – Он наклоняется к Лане, чтобы её поцеловать – и… сметает со стола графин, который с громким звоном разбивается о паркет. – Опля! – сокрушённо восклицает Дориан.
– Проклятье! На весь дом было слышно, – вырывается у Ланы. – Нельзя, чтобы нас видели вместе. Мне нужно вернуться в кабинет. Позже поговорим, – и, чмокнув Дориана в щёку, она убегает.
И очень вовремя, потому что сразу после этого кто-то быстрым шагом приближается по коридору с другой стороны: в комнату входит Торвальд и, обалдело взглянув на Дориана, а затем на осколки стекла у камина, гнусит:
– Я… я услышал звон. Что случилось? Что вы тут делаете?
– Забавная история, – с извиняющейся улыбкой говорит Дориан, указывая на книжные полки. – Я пришёл сюда взять что-нибудь почитать. Тут на меня внезапно напала жажда, и я подумал, что бокальчик виски не помешает. А когда
