Буря - Зина Кузнецова

– Слушай, ну это прямо цитата для статуса, – сказала я, усевшись на сиденье поудобнее.

– Наслаждайся.

Я не помню, сколько мы катались, да я и не наблюдала за часами. Сквозь открытые окна в салон машины проникал свежий весенний воздух. Играла песня, которую я знала когда-то очень давно и про которую к этому моменту уже забыла. Хорошая песня. Она всколыхнула во мне то простое счастье, о котором я и думать забыла. Я громко подпевала и танцевала верхней частью тела. Песни сменялись, а настроение оставалось таким же безмятежным. В салоне не замолкал смех. Вторя тексту, я перегнулась через консоль и тихо пропела Марку на ухо, смешивая слова со своим теплым дыханием: It’s only love and that is all. Мне показалось, что я могу ощутить трепет, охвативший сердце Марка. Ничто не делает человека таким счастливым, как осознание того, что тот, кто рядом с тобой, испытывает такие же сильные чувства.

Проголодавшись, мы заехали на заправку. Закатное солнце освещало нагретый за день, но уже остывающий асфальт. Я встала на свет и тут же увидела свою смешную вытянутую тень.

Мы купили по хот-догу и сели за столик у окна. Марк шутил, я смеялась, прикрывая рукой рот с недожеванным тестом. Это была сказка, сон, мечта!

Разговор наш постепенно выходил на задушевную дорогу.

– Знаешь, я никогда себя так не чувствовала, – сказала я. – Все, на что я ни посмотрю и о чем ни подумаю, выглядит так, будто солнце светит. Понимаешь?

Марк поцеловал мои ладони, пальцы.

– Мне кажется, что я ничего не боюсь и все смогу, – продолжила я. – И мне хочется жить во всю силу. Бегать, прыгать, громко кричать: «Вот она я, Вера!» И даже если какие-то беды услышат меня, я знаю, что сейчас справлюсь. Я чувствую в себе силы бороться за все, во что верю, и не переживать, что не получается, потому что борьба не ограничена временем.

– Я чувствую то же. Никогда не верил, что можно ощущать это по-настоящему, не лукавя и не придуриваясь, – сказал Марк.

Солнце село, опустились сумерки. Машин на заправке становилось все меньше. Мы выпили кофе, а затем чай, и уехали только ближе к полуночи. Родители встретили меня дома недовольные, но ничего не сказали. И даже если бы они как-то отругали меня, я бы не заметила этого: настолько непробиваемым был купол любви, который окутал меня.

4

Когда в школе поняли, что мы с Марком вместе, сразу же начались перешептывания и домыслы.

«А что случилось?», «Интересно, почему они расстались с Петей?», «Они что, за Петиной спиной?..», «Треш, я слышала, Петя с Марком даже дрались», «Вроде это Петя ее бросил», «Да она с Петей встречалась, только чтобы Марк приревновал».

Но волна сплетен быстро схлынула: настолько не до чужой жизни было одиннадцатиклассникам в мае, ведь им нужно было думать о собственном будущем.

Наша компания поделилась. Мы с Марком садились за отдельный стол, а Петя с друзьями сидел там же, где и всегда. Нас никто не выгонял и не устраивал нам войны, просто это казалось правильным. Я уверена, что ребятам было ужасно интересно, как так сложились обстоятельства, но никто не донимал нас вопросами. И когда мы пошли со Светой на традиционную долгую прогулку по городу, она ни разу не заговорила о Марке и Пете, хотя, даже ее, такую сдержанную, наверняка мучило любопытство.

– Свет, а какая у тебя была первая любовь? – спросила я ее, когда мы зашли в кофейню за какао.

Света долго молчала, и мне стало неловко, что я вообще задала этот вопрос.

– У меня ее еще не было, – призналась она смущенно. – Я и не целовалась никогда еще. И ничего вообще… – помотала головой. – А твоя – Петя? Или Марк и поэтому вы с Петей расстались?

Что ж, откровенность за откровенность.

– Хирург, который меня спас. Я рассказывала тебе про операцию? Перед самым десятым классом…

Света покачала головой, и я рассказала ей все, что долго держала только в голове и в сердце. Почему-то я знала, что с ней можно не таиться, что она поймет, а если и не поймет, то все равно будет сострадать и сопереживать совершенно искренне.

Я вытаскивала из глубин памяти и боль, и шахматы, и прогулки, и карты, и снова боль, но уже от расставания.

– А он что? – спросила Света и от волнения поджала губы.

– Ничего, – улыбнулась я. Почему-то было светло и грустно на душе, но не больно. – А что он мог бы сделать, Свет? Я для него маленькая. Он никогда ничего романтического не имел в виду. Просто пожалел меня, поддержал.

Она вздохнула:

– Да…

Мы помолчали.

– Ты меня извини, – сказала Света осторожно, – но неужели ты правда так сильно влюбилась в Марка? Я смотрю на вас и не верю тому, что вижу. Наверно, потому что я еще не любила, да?

– Я вспомнила Сергея Андреевича, потому что громадина первой любви – это что-то такое сильное и настоящее. И второй раз я испытала это, когда влюбилась в Марка. Я подумала, что если мои чувства к нему такие же большие, как и к Сергею Андреевичу, то в них есть что-то правильное. И от них не надо убегать. Понимаешь?

– Нет, но верю.

На время страхи и переживания действительно улеглись. И даже мысли о Дмитрии Николаевиче не мучили меня и не доставляли боль, но любовная таблетка успокоительного действовала недолго, и скоро беспокойство о будущем, тоска по ушедшему детству и непонимание, как быть со всей охапкой чувств, которые вдруг заорали, как тревожные сирены, и никак не могли замолчать, снова взяли верх.

Я пыталась попросить поддержки у родителей, но каждый раз слышала только рассуждения об успехе, о том, как они верят в меня, что сто́ит только взять себя в руки, как обязательно весь мир окажется у моих ног.

Я сжималась под тяжестью этих ожиданий и представляла, как разочаруются во мне родители, когда всего этого не случится.

«Как Света смогла пойти против семьи? Разве она не боялась их расстроить?» – думала я по ночам и вертелась в кровати от беспокойства.

В тот период я любила ходить в школу, потому что уроки и контрольные, на которых волей-неволей приходилось концентрироваться, спасали меня от бесконечных мыслей о будущем. Если урок был неважным, физкультура например, мы с Марком находили укромный уголок в коридорных закутках и подолгу сидели там. Я всегда клала голову ему на плечо, а он