Буря - Зина Кузнецова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы уже решили на сто процентов, куда будете поступать? – спросила Катя.
Ребята стали отвечать, а Света прошептала мне на ухо:
– Мне кажется, если я еще раз услышу этот вопрос, я взорвусь.
Я с удивлением на нее посмотрела: вот кто казался воплощением гармонии и спокойствия. На Светином лице никогда не отражалось никаких чувств, даже смеялась она сдержанно.
– А ты еще не решила? – спросила я тоже шепотом.
– Решила.
– И что?
– Тут останусь.
Я хотела уговорить ее не гробить свою жизнь и не идти на поводу у страха, а потом решила не лезть к Свете с советами, которые меня саму раздражали, и спросила:
– Почему ты так решила?
– А я никогда в Москву не хотела. Мне хорошо тут, спокойно. Тихонечко выучусь, буду работать.
– А родители что?
– Бесят. Настаивают, что надо к большему стремиться. А мне тут хорошо, Вер! Я же знаю себя, ну куда мне Москва. Зачем она вообще нужна? Почему счастье не считается успехом?
Я кивнула с тоской: «Как Света не побоялась взять на себя ответственность за решение остаться? Это же так важно, это же определяет жизнь…»
Мне было страшно спрашивать себя, чего хочу я, потому что в семье никогда не ставилось под сомнение мое большое, успешное будущее, а я никогда не спрашивала себя, нужно ли оно мне. И боялась, что если спрошу сейчас, то посыплется все, что хотя бы немного помогает держаться на ногах.
– А вы замечали, – сказала я задумчиво, когда ребята замолчали, – что, когда пытаешься объяснить родителям или другим взрослым, какую жизнь хочешь, они все улыбаются снисходительно и говорят что-то в стиле: «Тебе же семнадцать». Как будто мой возраст уничтожает весь смысл моих слов. А я вот думаю. Может, в семнадцать мы самые правильные вещи говорим и хотим? Не вообще и не всегда, но о будущем, об идеалах? И я не понимаю, почему от меня отмахиваются, как от мухи, когда я говорю о честности, порядочности, человечности? Будто это что-то несовместимое с жизнью. Знаете, как в детстве, когда после какого-то возраста перестаешь верить в волшебство. Как будто для взрослых важно, чтобы ты перестал верить в свои идеалы, и тогда ты будешь достоин того, чтобы к тебе прислушались. Но то, как я размышляю сейчас… Я не знаю, хватит ли у меня смелости и веры, чтобы не забыть об этом в сорок. Мне кажется, наш возраст самый честный. Нет никого смелее и одновременно уязвимее, чем семнадцатилетние.
Мне никто не ответил, как и всегда бывает после таких монологов. Марк стоял задумчивый и будто оглушенный. Я сбила всем веселье и совсем не попала в настроение. Кто-то пошутил о том, что «накипело», все подхватили, а мне стало невыносимо сидеть. Хотелось что-то делать, как-то строить жизнь, но я не знала, что делать и куда бежать. Мысли кружились в голове, и казалось, что голова накалилась.
Я встала со скамейки.
– Петь, я пойду, – сказала я.
– Погоди, я провожу, – отозвался он.
До моего дома мы дошли быстро и в молчании. По тяжелому Петиному дыханию я поняла, что он злится.
– Что? – устало сказала я, повернувшись к нему уже у самого подъезда.
– К чему была эта речь? Мы же нормально сидели, болтали. Зачем эти вечные самокопания?
– Потому что мне захотелось поделиться. Потому что я много думала о том, что сказала. Потому что это важно для меня. А почему ты постоянно хочешь выключить меня?
– Выключить?! Да я, Вер, только и делаю, что пытаюсь понять тебя! Но ты же вся такая уникальная, куда мне с моим рациональным мышлением?
Я удивленно посмотрела на Петю. Он еще никогда так не выходил из себя. И почему-то он казался мне не злым, а напуганным. Но чего Петя боялся? Этого я понять не могла. Он в последнее время был сам не свой.
Правильнее было успокоиться и поговорить начистоту, но меня так сильно захлестнули эмоции и чувства, которые я не могла понять, но которые накатывали только в те редкие моменты, когда начинаешь на долю секунды верить в себя безоговорочно, что я отвернулась от Пети, бросила сухое «пока» и вошла в подъезд.
– Я дома, – крикнула я, захлопнув входную дверь.
У родителей были гости, и в квартире стоял веселый галдеж.
– Вер, иди сюда, у нас тут курица запеченная! – крикнул папа.
– Сейчас!
Только я начала снимать босоножки, как телефон завибрировал.
Пришла СМС от Марка:
Спустись.
Я у подъезда.
Ссора с Петей позволила мне поставить точку в размышлениях о будущем с ним, а речь, в которую я вложила всю себя и свое мироощущение за последние два года, меня истощила, поэтому, когда я увидела сообщение Марка, все, что я смогла испытать, – это смирение. Где-то глубоко внутри я уже поняла, что произойдет между нами. Ничего не сказав родителям, я застегнула туфли и поспешила вниз.
Запиликала дверь. Теплый майский ветер подул в лицо. Я встала на ступеньках у подъезда. Марк протянул мне две руки и помог спуститься. Я посмотрела на наши сплетенные пальцы, затем провела взглядом по светлому рукаву рубашки Марка и, наконец, столкнулась с его взглядом.
Еще не было и десяти. На детской площадке играли дети, и их визг долетал до нас. Ветер шевелил листву молодых берез.
Мы так и стояли друг напротив друга.
– Ты вдруг стала для меня дороже всех на свете, – наконец сказал Марк.
– А ты для меня.
Он целовал меня умело, уверенно, целовал каждый сантиметр моего лица. Я отвечала искренне, откровенно, не стыдясь. Как в вальсе, наши тела тесно прижимались друг к другу, не позволяя даже бесплотному воздуху разделять нас.
7
На следующий день мы пропустили школу. Мне показалось, что мы оставили позади весь мир.
Мы пришли на старый пляж. Здесь в мае было пустынно. Усевшись на еще не прогретый песок, мы смотрели на пруд и думали, как быть дальше. И хотя в голове бродили невеселые мысли, день казался праздничным. Я не могла насмотреться на Марка и всегда улыбалась, когда наши взгляды встречались.
– Подожди, – сказала я, прервав поцелуй.
Я быстро полезла в сумку
