Под знаменем Льва (=Конан-Освободитель) - Лайон

У Конана готово было сорваться едкое словечко, но он прикусил язык. После землетрясения он предпочитал больше не спорить о могуществе магов и колдунов.

— Если бы мы заставили сатиров пойти с нами, — вставил Просперо, — численность наша не имела бы никакого значения.

— Но им же нельзя оставлять Броселлианский лес, — сказал Конан.

— Если бы ты взял в заложники старого Чудика, они бы постарались.

— А вот это уже подлость! Чудик доказал свою дружбу. И я не позволю, чтобы с ним так обошлись, — грозно рявкнул Конан.

Троцеро примирительно улыбнулся и пошутил:

— Не ты ли не так давно подсмеивался над герцогом за чрезмерную приверженность идеалам благородства?

Конан хмыкнул.

— Дикарей, — сказал он, — мало беспокоит судьба своих предводителей. Я среди них жил и знаю. Но даже если бы они и впрямь любили старика, сомневаюсь, чтобы эта любовь смогла выгнать их из леса на открытое пространство. И хватит о них. Лучше скажи, что говорят разведчики о приближении Ульрика.

— Ничего, — сказал Троцеро. — Правда, сегодня они заметили вдалеке нескольких всадников — неслись галопом и быстро исчезли. Не знаю, кто это был. Но скорее всего, северным баронам все-таки удалось задержать графа.

— Завтра я возьму отряд Гирто, и проверим — пройдем вдоль границы, а потом к Элимии.

— Ну нет, — возразил Просперо. — Ты же командующий. Командующий не должен подставлять себя под стрелы. Командующий должен находиться сзади, всеми руководить, а не рисковать жизнью подобно безродному наемнику.

Конан нахмурился.

— Если я еще здесь командую, — сказал он, — позволь мне делать все так, как я считаю нужным. — Но, увидев вытянувшееся лицо товарища, улыбнулся и хлопнул его по плечу: — Не бойся, я не собираюсь рисковать. Хотя иногда даже главнокомандующий армии должен разделять опасности, которые ежеминутно подстерегают его солдат. Кроме того, ты что, забыл, я ведь и есть безродный наемник?

Просперо обиженно проворчал:

— А по-моему, ты просто никак не хочешь отказаться от своей варварской страстишки подраться на кулачках.

Конан в ответ только улыбнулся, показав широкий волчий оскал, и ничего не сказал.

Конан двинулся в путь на следующее утро. Дорога лежала перед ним словно золотистая лента. Ехал он во главе отряда, поблескивая кольчужной рубахой, а рядом покачивался в седле капитан Гирто. Солдаты гордо озирали окрестности, и у каждого к ноге было пристегнуто длинное копье.

Селяне работали в полях и на виноградниках, при приближении воинов оставляли работу и, оперевшись о грабли или мотыгу, смотрели, как проезжают солдаты. Раза два повстанцам приветливо помахали рукой, но в основном — стояли молча и неподвижно.

— Ждут, кто выиграет, — сказал Гирто.

— И правильно делают, — ответил Конан. — Если мы проиграем, тем, кто поддерживает нас, несдобровать.

Поднявшись на следующий холм, они увидели прижавшуюся к земле в просторной долине деревушку Элимию. Среди сложенных из необожженного кирпича домов вилась маленькая речушка, лениво струившая свои воды на восток к Хорот. По берегам ее любовались своим отражением плакучие ивы.

Деревня, где жило не меньше двух сотен душ, явно нуждалась в защите. Обитатели ее до того разбаловались за несколько десятилетий мирной жизни, что совершенно запустили наружный вал — тоже из такого же кирпича, — который почти совсем обвалился. Самих жителей нигде не было видно.

— Что-то слишком тихо, — пробормотал Конан, вглядываясь. — В такой погожий денек кто-то должен же быть на улице.

— Может быть, спят после обеда, — предположил Гирто. — Или, наоборот, все, кроме младенцев и дряхлых стариков, работают в поле.

— Все до единого? — проворчал Конан. — Не нравится мне это.

Двое солдат спустились с холма по пологому склону и исчезли в кривой, узкой улочке. Вскоре они появились вновь, жестами показывая на скаку, что все тихо.

— Надо самому посмотреть, что там такое, — буркнул Конан.

Гирто сделал солдатам знак, и сотня двинулась вслед за Конаном.

Солнце походило уже на огромный оранжевый диск, медленно катившийся к западу, и в его радостных, ярких лучах черные немые дома казались особенно зловещими. Солдаты ехали и смотрели вокруг с нарастающим изумлением: нигде никого не было.

— А может быть, — продолжал строить предположения капитан, — жители узнали, что к ним подходят сразу две армии, и сбежали, не желая попасть между молотом и наковальней.

Конан только пожал плечами и поправил ременные ножны, чтобы меч ходил посвободней. По обе стороны улицы почти вросли в землю невысокие домики с крытыми соломой крышами. Дверь одного из них стояла открытой, и внутри виден был прилавок. Крашеная доска над дверью сообщала, что здесь пивная лавка. Назвать свое заведение постоялым двором хозяин, видно, не решился. В конце этой короткой улочки, чуть в глубине, стояло похожее на сарай здание. Судя по всему, это была кузница. Но внутри стояла мертвая тишина — ни стука молота, ни звона металла. У Конана — он и сам не назвал бы причины — волосы встали дыбом.

Конан приподнялся в седле, оглядываясь назад, как раз в тот момент, когда последняя пара солдат въезжала в деревню. Улица была настолько узкой, что, двигаясь в ряд по двое, лошади задевали боками стены домов.

— Отличное место для засады, — сказал Конан. — Скомандуй, чтобы они поторапливались.

Гирто махнул трубачу. Но в ту же секунду все двери одновременно распахнулись, и на улицу с громким кличем выскочили королевские солдаты. Они с двух сторон атаковали мятежников. Мечи их давно жаждали крови.

Впереди, перекрыв дорогу, встал тройной ряд копейщиков с длинными острыми копьями наперевес. Медленно они подвигались к Конану, и в глазах у них было желание драться до последнего.

— Кром! — взревел Конан и выхватил меч. — Мы в западне! Вели людям разворачиваться.

Шум сражения становился все громче: яростные крики людей, неистовое ржание, звон клинка о клинок, стук мечей о щиты и глухой стук падающих тел. Все преимущества были на стороне неприятеля. Застигнутые врасплох в тесной улочке, солдаты Конана не могли даже как следует развернуться.

Мятежники, подстегиваемые яростью отчаяния, отбивались копьями как могли. Кое-кто, бросив копье, хватался за меч. Люди ругались, посылая проклятия каждый своим богам. Раненые лошади вставали на дыбы с визгом, каким черти визжат в аду. Одной пропороли брюхо, и она упала, лягая воздух, едва не раздавив седока, на которого тотчас набросились со всех сторон, и он дрался, пока не лег рядом со своей гнедой.