Круги по воде - Аркадий Адамов

Игорь досадливо кивнул.

Он не мог подавить растущего беспокойства.

— Вас товарищ подполковник просил зайти, — добавил дежурный.

Игорь стал подниматься по лестнице.

С Раскатовым они пошли обедать.

— Заодно расскажешь, что там у вас на данный момент светит, — сказал тот по-хозяйски твёрдо. — И что ещё от нас требуется. Какая помощь.

Разговор продолжили уже в кабинете. Игорь, хмурясь, сообщил об исчезновении Лосева. Раскатов как-то по-особому взглянул на него и сказал:

— Плохо ты знаешь Томилина. И совсем не знаешь Углова. Положись как на себя. Они, брат, все сделают. Это же орлы, каких поискать. Понял?

Когда Игорь уже уходил, Раскатов, положив ему на плечо огромную свою руку и провожая до двери, задумчиво сказал:

— Дело Лучинина идёт вглубь и вширь. Хорошо копаете. И во всем я с тобой согласен. Так что давай, милый. Действуй, как решил.

А потом к Игорю пришла Лучинина, тихая, замкнутая, в строгом платье с узеньким белым воротничком вокруг тонкой шеи. Бледное, неподвижное лицо её было как мраморное. А высоко взбитые, очень светлые волосы казались совсем седыми.

— Извините, Ольга Андреевна, что пришлось вас потревожить, — сказал Игорь, чувствуя, как трудно становится говорить, даже дышать, глядя в эти потухшие, измученные глаза. — И ещё извините меня, что придётся касаться такой тяжёлой… таких тяжёлых воспоминаний.

— Пожалуйста, не извиняйтесь, — сухо ответила Лучинина, и её прозрачные, нервные пальцы в жгут свернули платочек, который она держала в руке.

— Так вот, — продолжал Игорь. — Я вам должен кое-что рассказать. И кое о чем спросить. Мой товарищ был у вас неделю назад, когда мы только приехали и ничего не знали. За эту неделю мы многое выяснили, — он помолчал, подыскивая слова, потом так же медленно продолжал, вертя в руке незажженную сигарету. — Я вам пока скажу только то, что можно сказать. Мы узнали, что в министерство, в редакцию газеты, в прокуратуру ещё до начала ревизии на заводе поступили анонимные письма с обвинениями в адрес Евгения Петровича. Мы уже почти убедились, что это клевета. И мы нашли их автора…

Лучинина вздрогнула и пристально посмотрела на Игоря.

— …Узнали, — продолжал Игорь, наконец закуривая, — что он не сам писал их, вернее, что ему подсказали их содержание. Кроме того, письма, которые нашли вы. Это он написал сам. Узнали и того, кто ему подсказал.

— Какая подлость… — прошептала Лучинина, опустив голову. — Я теперь понимаю…

— Это ещё не вся подлость, — возразил Игорь. — Часть её коснулась и вас.

— Меня?.. — она подняла голову. — Да, да… Я понимаю.

— Подлость и клевета.

— Нет! — нервно воскликнула Лучинина. — Это не клевета! Это правда, — и впервые бледное её лицо исказилось от страдания. — Это правда… — повторила она тихо.

Игорь молча покачал головой.

— Знаете что, — Лучинина пристально посмотрела ему в глаза. — Если так, то давайте называть вещи своими именами.

Она оказалась сильнее, чем он думал.

— Давайте, — согласился Игорь. — Так вот. Сна чала о том, что правда. Она… — Игорь не решился назвать Таню по имени, — она действительно любила Евгения Петровича. И он её, вероятно, тоже. Но… тут кончается правда. Начинается ложь. Он не обманывал вас. Он только мучился. Это могло и пройти. Она решила уехать из города. Это могло и не пройти. Тогда вы все бы узнали от него самого. И только после этого… он ушёл бы. Честно, открыто. Ведь он был именно таким, вы же знаете.

— Да, я знаю… — тихо подтвердила она. — Но я тоже измучилась… Мне обрывали телефон… Боже, что мне говорили… И подбрасывали мерзкие письма. И…

— И вы не знаете, кто это делал?

— О! Голоса были разные. Но потом… он пришёл ко мне. И даже назвался другом… Но я… прогнала его. Я ничего не могла поделать с собой… И ничего не говорила Жене… Ничего… до конца…

— Вот видите, — произнёс Игорь. — Теперь это уже вся подлость. И она идёт от него.

— Мне уже все равно, поверьте…

— Ну, не-ет. Тут я с вами не согласен. За подлость надо расплачиваться. — Игорь невольно сжал кулак, сигарета сломалась, и он бросил её под стол, в корзину.

…Вечером в гостиницу к Игорю пришёл Кучанский. Он молча слушал, покуривая сигарету, потом, вздохнув, сказал:

— Да-а. Напереживались вы, я смотрю. И было от чего, конечно. Проклятая работа! Но жить без неё я бы, например, не мог. Знаете, что сказал про нашу работу Квачевский ещё сто лет назад? Эх, умел сказать старик. Я даже выписал. Вот послушайте, — он вынул записную книжку и, полистав её, прочёл: «Следователь должен смотреть на горести других, не потрясаясь ими, на страшные злодеяния, не раздражаясь против них, чтобы в своих действиях и распоряжениях не увлечься, не поддаться этим впечатлениям в ущерб долгу и правде». Совершенно точно сказано.

Они помолчали.

Потом Игорь упрямо возразил:

— А я не могу не возмущаться. Я не счётно-решающая машина. Главное — не показывать этого, вот что.

— Нет, — ответил Кучанский. — Если на то пошло, то главное — чтобы ваше возмущение не мешало, а помогало узнать правду, добиться правды. Истина — вот бог, которому я поклоняюсь! — воскликнул он, и это почему-то не прозвучало у него высокопарно.

— Красиво говорите, — усмехнулся Игорь. — Вас бы мой Виталий заслушался.

— А главное — правильно, — запальчиво возразил Кучанский.

— Да-а, — протянул Игорь. — У меня завтра разговор с тем типом. Решающий. И Юра Савельев, как назло, опять занят. Попробуй тут быть спокойным.

В этот момент в дверь постучали. Игорь сорвался с дивана, словно только и ждал этого стука.

На пороге стояла запыхавшаяся дежурная.

— К телефону вас… просят… скорее…

— Я сейчас! — крикнул Игорь Кучанскому и устремился по тёмному коридору к лестнице.

Чёрная трубка лежала внизу на барьере.

— Слушаю! — закричал Игорь, судорожно прижимая её к уху. — Откаленко слушает!

— Томилин говорит, — раздался далёкий, еле слышный голос. — Нашёл твоего Лосева… Из Чудиловской больницы говорю…

— Что, что? — закричал Игорь. — Громче!

— Из… больницы говорю… — далёкий голос тонул в шуме и треске разрядов. — Здесь Булавкин… очень плох… Ты понял?.. Разбираемся… Завтра позвоню из Пожарова… Лучше будет… Пока…

По оконному стеклу шлёпали густые, нежно-зеленые ветви берёзы. Ветер задувал откуда-то сбоку, ветви шелестели, тёрлись о стекло, золотые солнечные блики скакали по столу и белым стенам маленького кабинета главного врача.

На стенах висели графики дежурств, отпечатанные на машинке инструкции, плакаты, рассказывающие, как оказать первую помощь при переломах, наездах и ожогах. В стеклянном с красным крестом шкафу на стеклянных полках были разложены коробочки и баночки с лекарствами. Остро пахло йодом, нашатырём и ещё чем-то специфично больничным.

Возле окна у стола сидела полная женщина в белом халате и белой шапочке, из-под которой выбивались короткие седые волосы. Женщина, щурясь, курила, и бесчисленные морщинки на её крепком, загорелом лице казались ещё резче и заметнее. Из кармана её халата выглядывали дужка и резиновые трубочки стетоскопа. С другой стороны стола разместился огромный, казавшийся неуклюжим Томилин в своём негнущемся синем плаще. А между ними верхом на табуретке сидел Виталий. Тугая марлевая повязка обхватила его голову, дыбом подняв клок светлых волос на самой макушке. На нем были больничные, из синего сатина штаны и тоже больничная нижняя рубашка с длинными рукавами и тесёмочками у горла. Тем не менее вид у Виталия был бодрый. Он энергично посасывал свою трубку и говорил хмурившейся женщине:

— Ну как же так, Тамара Анисимовна? Человек у вас пять дней в сознание не приходит, а вы…

— А мы, — перебила его женщина, — все делали, чтобы он хоть на шестой день в сознание пришёл.

— Да, но надо же ставить в известность милицию о таких случаях?

— Без вас знаем. Но телефон у нас не работает, вы же видите? Звоним с почты. Вот и получилось. Дежурный врач решила, что сестра звонила, а та, видите ли, была уверена, что врач звонил. Я же не сомневалась, что или та, или другая, но звонили. Словом, недоразумение получилось. Да ещё такой тяжёлый больной. Мы от него ни на минуту не отходили ни днём ни ночью. Сестра кровь дала, сама тут сутки потом лежала.

Женщина сердито курила.

— Это я все понимаю, — мягко возразил Виталий. — Но, согласитесь, непорядок. Мы же с ног сбились.

— Мы, между прочим, тоже. Только вы его искали. А мы его спасали. Небольшая разница.

— Тамара Анисимовна, я медицину глубочайшим образом уважаю, — Виталий приложил руку к груди. — Во-первых, у меня родители тоже врачи, сам чуть врачом не стал. Мне этого мама до сих пор не может простить. Во-вторых, — он дотронулся до повязки, — вы столько бинта для меня не пожалели. Я только надеюсь, что завтра утром вы его…