Красавица в Эдинбурге - Люсилла Эндрюс

— Подниму изножье кровати, на которой лежит мать, насколько возможно высоко и насколько возможно быстро… — Я остановилась. — Ребенок?

Она ответила очень серьезно:

— У вас всего пара рук. Иногда они могут справляться с двумя делами одновременно, иногда — одно дело должно подождать. Вы будете обучены, вам будет известна стандартная процедура, которой необходимо следовать в подобных экстренных случаях. Однако, когда вы столкнетесь с чрезвычайной ситуацией, ответственность будет лежать на вас. Поэтому вы должны быть уверены, что делаете правильный выбор. Вы спасете сначала мать?

— Я… я не думала об этом, сестра.

— Думали, девочка. Вы можете этого не осознавать, но вы думали, что и продемонстрировала ваша автоматическая реакция. Если вы сомневаетесь в собственных мыслях, взгляните на свои поступки. Они лучше всего расскажут вам, что у вас в голове и на душе. А теперь подумайте. Почему вы, как личность, спасли сначала мать?

— У нее еще будут дети?

— Скорее всего.

— И… ее смерть разрушит семью.

— Это факт. Смерть младенца — ужасное горе. Но смерть здоровой молодой матери может стать ужасным горем с множеством трагических последствий. И вам придется жить, зная о них. Поразмышляйте над этим. Легких выходов не бывает. А нам с вами пора отдохнуть! Мне бы не помешала хорошая чашечка чая перед тем, как мы снова приступим к работе!

Я вспомнила свое первое впечатление о мисс Робертсон с отчаянием и стыдом, когда наблюдала утром, как она трусцой убегает от моего поезда. Отчаяние было вызвано тем, что своим напичканным стереотипами сознанием я мгновенно отметила ее бесформенную одежду и грубоватый вид, проигнорировав черты ее лица и выражение глаз. Пока поезд набирал скорость, я думала о ней, о других женщинах, друзьях моих родителей и матерях моих друзей, которым уже под шестьдесят. У всех были мужья, дети, часто внуки, уютные дома и, судя по всему, наполненная жизнь. Но ни у одной я не видела такого безмятежного выражения лица, как у мисс Робертсон. Из всех знакомых мне женщин этого возраста она была единственной, кто излучал не просто удовлетворение, а счастье. Мне это показалось столь же достойным размышлений, как многие профессиональные дилеммы, которыми она намеренно меня озадачила.

Знакомого проводника на обратном пути я не видела, и, хотя мне была приятна его компания, я обрадовалась первой со времени отъезда из Эдинбурга возможности побыть наедине со своими мыслями. Чай никогда не взбадривал меня, и после обильных ужинов, которые мисс Робертсон называла «небольшими закусками», я каждую ночь засыпала, едва успев коснуться головой подушки.

На прошлой неделе Робби водил меня на больничную вечеринку. Такие вечеринки обычно проходили очень даже неплохо, и эта не стала исключением. Но по взаимному согласию мы ушли с нее довольно рано. Робби смущенно улыбнулся:

— Раньше я считал, что на свете нет ничего лучше хорошей вечеринки.

— И я тоже. Выросла, наверное.

— Вот и у меня такое же чувство.

Было еще рано, когда он проводил меня домой, и мы оба решили, что хоть изредка очень приятно пораньше лечь спать.

Сегодня вечером Робби должен быть свободен. Он попросил позвонить ему, если я к этому времени вернусь и у меня появится настроение пойти на свидание. Время было, но звонить я ему не собиралась. Мне показалось, что для Робби это не будет иметь большого значения, хотя он, может, и попытается убедить себя в обратном. Нелегко ему приходилось с самим собой. Робби надо было все время напоминать себе о том, чего же именно он хочет, и следить, чтобы ни одна мысль, противоречащая этому, не выжила.

Я поверила, когда он сказал, что приходил ко мне, а не к Катрионе. Я все еще верила, что он хотел сам в это верить. Катриона — другое дело. Ее мне понять было легче, ведь мы — женщины. Что бы ни произошло в Глазго, остановив свой выбор на Кейтнессе, она доказала, что собирается как-то бороться со своей нерешительностью. Мне стало интересно, какой будет реакция Робби. Потом я задумалась над тем, как у меня все сложится в Инвернессе. Хотя, судя по всему, место было замечательным, я пыталась понять, почему мне так не терпится сделать прыжок в неизвестность.

Наверное, я хотела уехать отсюда, чтобы избежать брака с Робби, который ни ему, ни мне не был нужен. Но мы спокойно могли решиться на этот шаг, если бы чаще стали видеться.

Джон… Я по-прежнему была такой трусихой, что отказывалась позволять себе думать о Чарльзе. Когда его образ непрошено завладевал моими мыслями, я старалась избавиться от них осознанно и очень радовалась тому, что он богат, — это мне помогало. Король Кофетуа никогда не был моим любимым героем, а я в роли нищенки нравилась себе еще меньше[5].

При подъезде к Эдинбургу поезд сбавил скорость. На зеленой, красно-коричневой и серой горе стоял более бледный красно-коричневый замок. Старый город праздновал разгар лета, нарядившись в один из своих розовых нарядов под ясным и нежно-голубым небом. Судя по мокрым домам и лужам на привокзальной площади, недавно прошел ливень. Я поймала себя на том, что глупо улыбаюсь, глядя на лужу, и думаю еще более глупо: «Как хорошо, я дома!»

От вокзала я пошла пешком, чтобы избавиться от этого чувства. Специально размышляла о самых явных различиях: о поразительном количестве банков и книжных магазинов, о людях низкого роста, которые здесь встречались чаще, чем в любой подобной толпе в южной части Англии, об изредка попадающихся пьяных, поддерживаемых с двух сторон друзьями или одиноко прислонившихся к стене… Я не могла вспомнить, когда в последний раз видела пьяного в Вест-Энде в Лондоне в такой час в будний день… но я помнила печальных, вечно молодых пьяниц вокруг «Ковент-Гарден», утром, днем и вечером.

Я остановилась, чтобы посмотреть на разные оттенки серого, которые околдовали меня, на постоянно меняющееся небо, на толкающуюся толпу добродушных людей, игнорирующих как постовых, так и маленьких красных человечков на светофорах, на дикое веселье на дороге в час пик. Стук торопливых шагов по каменным плиткам казался более отчетливым, чем шум машин. Для меня звук Лондона был механическим ревом, а звук Эдинбурга — человеческими шагами.

Я подумала о Бетховене и о том, что теперь никогда не смогу избавиться от ассоциаций, которые вызывала у меня его Седьмая симфония с Северным мостом… и Чарльзом. Затем я повернула за угол, и он вышел из нашего дома. Чарльз заметил меня, поэтому сбежать у меня не получилось. Мы одинаково медленно шли по направлению друг к другу.

— Вернулась из путешествия в глубинку? Давай донесу твой чемодан. На вокзале не оказалось такси?