Исполнительница темных желаний - Галина Романова

– Разберись в документах… – просила его жена перед смертью.

На что она намекала? Что имела в виду? Почему просила не забыть об этом пустяке, если что? Могло ли это означать, что среди груды бесполезных по большому счету бумаг Верка могла спрятать что-то? Что?!

На разборку бумажных завалов, которые приходилось вытряхивать из пластиковых упаковок, перелистывать, что-то даже перечитывать и снова засовывать обратно, у Прохорова ушло более трех часов. Ну, немало у них в доме было техники, что делать! Он и злился, и бросить все хотел. Потом снова вспоминал прощальный телефонный звонок своей погибшей жены, и снова листал, читал и перетряхивал.

И ведь нашел! Нашел, когда уже и найти отчаялся. Когда уже просто зубы сводило от желания послать покойницу ко всем чертям. Сдержало суеверное уважение к умершим, про которых: либо хорошо, либо никак.

Крохотную записку Верка втиснула в самую сердцевину паспорта на его автомобильную магнитолу, которую он из каприза поменял в начале года. Вроде и старая была нормальная, но увидал в рекламе, захотелось. Жена все фыркала и называла его избалованным. А он не обращал внимания, и сегодня не обратил, ведь с третьего раза нашел записку.

«Витальча, – писала Верка красивым размашистым почерком. – Я не очень уверена, что поступаю правильно, оставляя тебе это послание. Но у меня нехорошие предчувствия относительно того человека, с которым я сегодня собираюсь встретиться. Так получилось, что больше мне обратиться не к кому. Отец привычно отмахнется. Подругам это будет неинтересно, это за рамками их гламурного понимания. А ты… Ты хоть и не очень хорошим был мужем, но все же старался и терпел меня. И за это я тебе благодарна. Если ты сейчас читаешь эту записку, значит, у этого монстра все же получилось сделать то зло, не делать которое он уже не может. Учти, он не остановится! Назови это сумасшествием или манией величия, но человек этот страшен. Поэтому, береги себя. Если ты читаешь мое послание, значит, меня уже нет. В противном случае, я его просто уничтожу, вернувшись домой. Если не вернусь, значит… Живи потом без меня, и постарайся быть счастливым. Женись, наконец, удачно. Денег у тебя в случае моей смерти будет предостаточно, так что ищи себе по душе, а не по достатку половину. Знаешь, а ведь мне страшно, Витальча! И умирать не хочется. Но и раньше времени болтать языком не привыкла. Вдруг я ошибаюсь! Как-то сумбурно получилось написать обо всем. Как жизнь моя с тобой была сумбурной и неправильной какой-то, так и посмертное послание таким же. Надеюсь, что ты его все же не прочтешь. А если прочтешь, то имя этого человека –…»

– Господи, Вера! Бедная моя, глупая Вера!!

Прохоров упал на пол, с силой сжал записку в руке, несколько минут бездумно смотрел на бумажный ворох, горбатой горой высившийся на полу в гостиной, а потом глухо застонал, скорчившись.

– Глупая, глупая моя… Зачем же ты?.. Зачем одна?.. Взяла и оставила меня, глупая!..

Прежняя жалость к Верке забила легкие, утопив на время даже страх, который колотился в жилах, когда он читал ее предостерегающее послание. Он не мог простить себе сейчас, что не выслушал ее тогда. Что отмахнулся из-за вечной своей занятости и из-за того, что его секретарша нетерпеливо дрыгала в тот день ногами, подгоняя его с диктовкой.

Ведь в какой-то момент он даже мечтал об избавлении от избалованной, изнеженной супруги. Она же жаловалась ему на Воронова, клещами тянувшего из нее показания. Призналась, что никому ничего не расскажет за бесплатно. И он тогда преступно смолчал, попросту струсил, сочтя что из ее упрямой алчности сможет извлечь выгоду для себя. Мечтал, что вот останется один…

Вот и остался. Остался один с чужими деньгами, свалившимися ему на голову за просто так. С грузом чужой тайны, которую на него невыносимо тяжелым ярмом возложила его покойная жена.

Ах, Верка, Верка! Кто бы мог знать, что без тебя ему так тяжело станет! Кто мог представить, что ему была нужна как раз такая женщина, как она. Они же одинаковыми были – он и она. Одинаково избалованными эгоистами, желающими снимать жирные сливки с бурлящей страстями жизни, тяготившимися любой кабалой и обязательствами и вечно думающими, что чужой край каравая непременно пышнее.

Они были совершенно одинаковыми. Поэтому и сошлись так быстро. Поэтому и просуществовали так долго рядом. Поэтому и не считали себя никогда счастливыми. Думали, что врозь будет много лучше. А врозь-то и не получается. Врозь-то худо…

– Иван Сергеевич, это я, – обмякшим от горя голосом обронил Виталий, когда тесть соизволил ответить ему на четвертый раз. – Не желаете говорить со мной?

– По-моему, мы все уже выяснили. – Терехов показался ему прежним, твердым, как кремень, горя его будто и не бывало. – Веры больше нет. И нас с тобой ничто не связывает, Виталий.

– Мне очень нужно увидеться с вами. Очень! В моих руках сейчас… В моих руках сейчас бомба!

– Ты пьян?! – воскликнул бывший тесть с негодованием. – Стоило затрачивать на тебя столько средств и времени, чтобы ты так вот… Почему ты не на работе?

– У меня горе, Иван Сергеевич, – сказал Виталий. – Я понял, как много потерял с ее смертью.

– По-моему, ты только приобрел, – уколол его Терехов.

– Вы снова о деньгах!

– А ты готов от них отказаться! – фыркнул недоверчиво бывший тесть.

– А вы готовы их принять! – тем же тоном ответил Прохоров.

Повисла пауза. Терехов соображал. Прохоров ждал его ответа.

– Что ты хочешь от меня? – нехотя отозвался Иван Сергеевич.

– Я хочу, чтобы вы ко мне приехали сейчас, – потребовал Виталий.

– Зачем? Разве нельзя решить все по телефону?

– Нет! Это не телефонный разговор. Я же говорю, сейчас в моих руках бомба. И я не могу взорвать ее в одиночку.

– Не понял! – Стало ясно, что Терехов разволновался. – О чем ты, Виталий?

– Я теперь не только подозреваю, я знаю, что Вера была убита.

– Откуда?! – Голос старика заметно осип.

– Я… Я знаю имя человека, который убил Веру. Который убил старика Крякина. Который убил Зою и ее мужа. И который теперь дышит мне в затылок.

– А ты тут при чем?! – не понял старик.

– Я? Я держу в руках записку вашей дочери, где она написала имя убийцы.

– Кто он?! – просипел старик через силу. – Кто это, говори, я задушу его своими руками!

– Одних ваших рук может оказаться мало, Иван Сергеевич. – Виталий глупо захихикал, падая спиной на ковер. – Может понадобиться все ваше влияние, чтобы призвать это существо к ответу.

– Имя!!

– Не по телефону. Я жду вас у себя. Все…

Глава 21

Татьяна Теплова – здоровенная бабища под метр восемьдесят, с хмурыми неулыбчивым лицом и надбровными дугами коромыслом, рубила во дворе топором только что ощипанного гуся.

Мухин долго стоял возле калитки и наблюдал, с каким мастерством орудует женщина топором. Ни одного лишнего движения, ни одного промаха. Раз за разом – и точно в цель. Вот отлетели в глубокий эмалированный таз крылья, следом туда же отправилась и шея. Еще пару взмахов топором – и две здоровые лодыжки с мягким чавканьем отправились в таз.

А она ведь запросто могла вскрыть старику горло, подумал Мухин и невольно поежился. Такая баба не только топором, голыми руками способна убить. Сомкнет сильные пальцы на хлипком старческом горле, стиснет покрепче, да еще коленкой в спину упрется. И все, хана старику.

– Чего топчешься, входи! – окликнула его с деревенской грубой прямотой Татьяна. – Не боись, не зашибу! Я сегодня добрая…

И смелая чрезвычайно, нахмурился Мухин. При таком дефиците подозреваемых… Нет, при таком переизбытке, как раз, эта бабища вполне подойдет для того, чтобы отмести подозрения от вполне уважаемых людей. Они их дергают, без конца снимают показания, подписками о невыезде снабдили, а эта тут шутит, понимаешь.

– Мухин Александр Викторович, – представился он, сунув Татьяне Тепловой под нос удостоверение, и для чего-то добавил с улыбкой: – Прошу любить и жаловать.

– Вот уж не обязана, – без должного уважения отозвалась Теплова. – Пускай вас ваши бабы любят и жалуют.

Задвинула ногой таз под скамейку, покрутила в руках топор. С силой вонзила его в большущий деревянный пенек, вытерла руки об окровавленный передник и мотнула головой в сторону крыльца.

– Входите, – буркнула неприветливо. – Чего народ тешить! Это они кого надо не видют, а тут вмиг всей деревне станет известно.

– О чем?

– О том, что до меня мужик пожаловал. Их все зло жевало, что Васька по мне вдруг сохнуть начал на старостях-то своих лет. А тут еще один повод для болтовни. Входите, я сейчас руки только ополосну.

Полоскалась она долго. Успела и руки вымыть, и платье переодеть, и волосы по новой зачесать в тяжелый пук на макушке. Села на скамейку в кухне напротив Мухина, посмотрела с ухмылкой, потом вздохнула:

– Ну, спрашивай. Чего в молчанку-то играть?

– О чем разговор пойдет, думаю, догадываетесь. – Мухин выложил перед ней на столе фотографии с места преступления, где был убит Крякин. – Этого человека узнаете?