Да будем мы прощены - Э. М. Хоумс

– Врачи говорят, я поправляюсь.

– Это здорово.

Я успеваю мельком подумать, понимает ли он, что находится не в каком-то профилактории для высшего руководства, а за решеткой в сумасшедшем доме.

– Скоро на ужин, – говорит он. – Ты остаешься?

– Да, я сегодня и завтра здесь.

Это несколько странно все, будто на свое тело со стороны смотришь. Его врачи послали меня в раздевалку увидеться с ним, пока он голый и плавает в чем-то вроде послеигрового кайфа, как следует сдобренного лекарствами.

– Я тебя тут оставлю, одевайся, – говорю я, готовясь выйти. Выхожу и встречаю Гервина, который передает мне поводок. С ним еще Розенблатт и тренер по теннису, они стоят и говорят друг другу, как это хорошо, что Джордж «снова в игре».

Когда из раздевалки выходит Джордж, Тесси, завидев его, изо всех сил натягивает поводок. Джордж приседает перед ней, отклячив задницу и расставив руки, – игровая стойка. Собака ведет себя возбужденно, но подозрительно-осторожно. Джордж валится на траву, начинает кататься на спине, болтая руками и ногами в воздухе. Собака ведет себя так, будто рада его видеть, но знает, что он псих. У меня отношение такое же: настороженно-оптимистическое.

– Умница, – говорю я собаке.

По дороге в столовую кто-то из обслуги берет Тесси и уводит – «на то время, пока вы будете есть».

Джордж оборачивается ко мне:

– Ты постарел.

– Со мной произошел небольшой несчастный случай.

– Так он же со всеми произошел.

– Со мной еще один. После того первого.

Вслед за нами в столовую входят Розенблатт, Гервин и тренер по теннису.

Мы рассаживаемся. Я кладу под себя папку-гармошку, которую привез из дому и тут всюду таскаю с собой. Официант спрашивает, кому из нас «ягодный взрыв». Они все поднимают руки.

– А вам да или нет? – спрашивает тренер, глядя на меня.

– А что такое «ягодный взрыв»?

– Красно-зеленый молочный коктейль, богат антиоксидантами, с добавкой «омега-три», – отвечает он на автомате.

– Тогда и мне, – говорю я.

– Батончик какой? – спрашивает Джордж.

– «Тоффи-мока-мушкетер».

Жаль, что я не знаю языка, на котором они говорят.

– Мне стейк, – говорю я.

– У нас вегетарианский стол, – отвечает официант. – Могу вам сейтан в петрушечном соусе принести. Говорят, что по вкусу как телятина.

– С удовольствием.

Официант собирает у всех заказы и извещает нас, что салатный бар открыт. Я смотрю на прочих посетителей. Трудно сказать, кто тут сотрудник, а кто пациент: все одеты так, будто в гольф играть собрались. По ту сторону салатного бара видна дверь, ведущая во что-то вроде отдельного кабинета. Вдруг в вихре движения целая группа пролетает через главный зал и туда, в отдельный кабинет. В окружении этих людей я успеваю заметить затылок седого мужчины. Видимо, это и есть бывший кандидат в президенты.

– Вы историк? – спрашивает меня Гервин, пытаясь завязать вежливый разговор.

– Преподаватель и исследователь. Сейчас тоже работаю над книгой.

– Мой маленький братик думает, будто на Никсоне собаку съел, – добавляет Джордж.

– Я вообще-то старше на одиннадцать месяцев. Старше, – повторяю я.

– И что вас интересует в Никсоне? – спрашивает Гервин.

– А что в нем не интересно? Он увлекает невероятно, и история все еще развивается, – отвечаю я.

– Вообще-то мой братец в Никсона влюблен. Не может на него налюбоваться, вопреки всем его недостаткам. Мне типа нравится, все время есть над чем поржать.

– Кстати, о тебе. Джордж остаток жизни проведет за решеткой?

– Такие решения принимаем не мы, – отвечает Гервин, будто беря Джорджа под защиту.

– Мы не юристы, – подхватывает тренер по теннису.

– Умеешь ты сразу быка за рога, – говорит Джордж.

– А ты им сказал, как тебя однажды отец вырубил так, что потом неделю искры в глазах мелькали?

– Напомни! Как это было?

– Ты насчет чего-то старика доставал, и он тебя попросил подойти поближе. Ты подошел. Он тогда сказал: «Ты только никогда не забывай, кто из нас главный», – и врезал тебе. Папочка у нас был как мафиози: чуть что – заорет и в морду. Примитивный был человек.

– Ты на него клепаешь, потому что меня он любил больше, – говорит Джордж.

– Мне плевать, любил он меня или нет. Думая о тебе, Джордж, задним числом, понимаю, что надо было увидеть письмена на стене. Разбитая о стену кофейная чашка, зазубрина в человеческий рост на штукатурке, погнутая крышка мусорного бака.

– Агрессия против неодушевленных предметов не всегда означает, что человек убьет свою жену, – замечает Розенблатт.

– Вы правы. Джордж, ты помнишь, тебя психиатр спросил: «Тебе случалось ударить женщину?», а ты ему ответил: «Только по заднице».

Джордж искренне смеется:

– Помню, как же.

– А игрушечное оружие помнишь? Когда играли на эстакаде над пляжем в карнавальные игры, стреляли шариками в мистера Магу, и ты вдруг повернул ружье на своего брата?

– Такое событие трудно оценить вне контекста, – говорит Розенблатт.

– А он вам не рассказывал, как сбил меня машиной?

– Ну, понес свою излюбленную байку, самую лучшую. И я тебя не сбил, а стукнул раз.

– Нарочно.

– Не стану опровергать, – пожимает плечами Джордж.

– В школе у него прозвище было – Победитель.

– Хватит, – говорит Гервин. – Смысл этого ужина – потрепаться ни о чем и просто притереться малость.

– Ага, – говорит Джордж. – Так что заткни фонтан.

Я зарываюсь в сейтан, напоминающий печеный картон в резиново-лимонно-каперсно-крахмальном соусе. За едой я спрашиваю у Розенблатта, когда у меня будет возможность поговорить с Джорджем наедине – о некоторых частных семейных делах, ремонте дома, собаке и кошке, детях, финансах.

– Этого нет в расписании? – спрашивает он озабоченно.

Я качаю головой:

– Я для этого и приехал, мне нужно с ним поговорить. Можно ли сегодня, после ужина?

Розенблатт смотрит на меня так, будто ему эта мысль и в голову не приходила.

– Можно устроить, – отвечает он, вынимает ручку и что-то черкает в расписании.

И вот после тофутти с фальшивой горячей помадкой и чайником зеленого чая, на вкус напоминающего воду из аквариума, Гервин, тренер и Розенблатт встают.

– Мы с вами прощаемся, – говорит Гервин, – на сегодня.

Тренер хлопает Джорджа по спине.

– Горжусь тобой, – говорит он. – Вот стараешься, так видно, что стараешься.

Они так чертовски оптимистичны, что аж тошнит.

– Так обращаются со всем пациентами?

– Да, – говорит Гервин. – Мы стараемся создать безопасную среду: очень много трудностей возникает из-за страха.

– Я буду здесь. – Розенблатт показывает на стол возле двери. – На случай, если понадоблюсь.

– Уродский цирк, чтоб их всех, – говорит Джордж им вслед, когда они уже не слышат.

– А ты в нем звезда арены.

– Как там мой котенок и собаченька?

– Нормально, – отвечаю я. – Жаль, не знали про невидимую изгородь, но разобрались.

– Ты даешь Тесси противовоспалительные и витамины?

– А которые ее?

– В кухонном ящике, большая банка.

– Я думал, это твои. Сам ежедневно принимал.

– Дебил, – говорит Джордж.

Я вытаскиваю из-под задницы папку-гармошку.

– Вот тут хочу у тебя кое-что спросить. Начну с мелочей: как действует внешнее освещение двора перед домом? И еще: я видел Хайрэма П. Муди, он приходил на похороны – это он оплачивает все счета? Есть ли что-то, за чем я должен присмотреть, вроде счетов? Какой у тебя пин-код? Да, и я пытался воспользоваться кредитной картой, а она защищена паролем. Спрашивают девичью фамилию матери. Я ввел «Гринберг», но это оказалось не то.

– Дендридж, – говорит Джордж.

– Это чья фамилия?

– Марты Вашингтон, – отвечает он, удивляясь моему вопросу.

– Забавно. Никогда бы не подумал. Я решил, имеется в виду девичья фамилия твоей матери, а не матери всей Америки.

– Иногда я забываю живых родственников, но никогда не забуду Марту, – говорит он. – Удивлен, что ты не знал. А еще называешь себя историком.

– Кстати, об истории. Пытался ввести место твоего рождения – Нью-Йорк, но тоже не угадал.

– Я всегда использую Вашингтон, округ Колумбия. Его мне проще удержать в памяти.

– Вот именно, – говорю я. – Да, и пока не забыл, – (слово «память» навело на мысль о компьютерах и их сетях), – я тут с твоей подругой виделся.

– Вот как? – удивляется он.

– Она сказала, что у тебя он на вкус как тесто для пончиков и что сзади ты ее знаешь лучше, чем спереди.

Морда у Джорджа в этот момент миллион стоит. Он тут же начинает суетиться:

– Вообще не понимаю, о чем это. Ты говорил, что хочешь меня спросить про какие-то вещи в доме, и вдруг кидаешься гранатами. Ты уверен, что не на врага работаешь?

– Откуда мне знать? Кто враг, назвался ли он врагом? И раз уж мы сползаем по этому скользкому склону, к тебе заезжал твой адвокат? Какую-нибудь линию защиты готовят? Тебе кто-нибудь звонил или писал?