Да будем мы прощены - Э. М. Хоумс

– Двадцать минут вам хватит?

– Сьюминуту.

Я тащусь в ванную, чувствуя, что теперь мне понятно, каково было бы прожить двести пятьдесят лет. Принимаю холодный душ, разговаривая вслух сам с собой, четко артикулируя слова. Через двадцать минут я уже одет, сижу на стуле, которым подпирал дверную ручку, жую батончик из корзинки и гадаю, что принесет этот день.

– Вы меня напугали до потери пульса, – признается Розенблатт, заходя после повторного стука в дверь. – Я подумал, вы самоубийство совершили.

– Это было бы слишком просто. Не мог заснуть, неуютно было без собаки. Принял много снотворного.

– Похоже, подействовало. Кофе хотите?

– Да, спасибо.

Мне дают большую чашку кофе, а потом Розенблатт говорит:

– Ну, что же, будем продолжать. Джордж сейчас работает с тренером, а я вам тем временем покажу одну штуку.

Мы идем в какой-то конференц-зал, где есть машина, очки-консервы с проводами и экран.

– Мы попросим вас надеть очки. Они всего лишь отслеживают движение глаз. А вот на этом экране будут появляться слова. – Он подает мне какое-то устройство с кнопкой, провода от которого ведут к той же машине, что и провода от очков. – Когда какое-нибудь слово напомнит вам о взаимоотношениях с вашим братом, щелкните кнопкой. Готовы?

– Готов.

Появляется первое слово. «Цветы». Щелк.

– Вы не ошиблись? – спрашивает Розенблатт.

– Нет. Джордж любит цветы.

Второе слово: «Доброта». Нет щелчка.

«Сочувствие». Палец отдыхает.

«Гнев». Щелк.

«Антагонизм». Щелк, щелк.

– Вы нарочно щелкнули дважды?

– Сам не знаю.

«Враждебность». «Злоба». «Ярость». Щелк, щелк, щелк.

«Добродушие». Чуть по инерции не щелкаю.

«Ласковость». Отдыхаю, не шевеля пальцем.

«Чистосердечие». Пальцы немеют от бездействия.

«Рана». «Уничтожение». «Задира».

Тут все просто: щелк-щелк-щелк.

«Преданность». Щелк.

Экран гаснет.

– Вы знакомы с термином «перемежающееся эксплозивное расстройство» – ПЭР? – спрашивает меня Розенблатт.

– Похоже на нарушение работы кишечника?

– Его еще называют «частичное безумие». Встречается чаще, чем вы могли бы подумать. Неспособность противостоять агрессивному импульсу, выражение гнева в крайних формах, неконтролируемая ярость. Мне кажется, именно с этим мы имеем дело.

Почему я жду от него слов «праздный мозг – мастерская дьявола»?

Розенблатт говорит дальше:

– В такой ситуации ясно, что действует не один фактор, а много – химия, стресс, наркотики, перепады настроения, иные виды ментальной нестабильности. Наш подход – точный многофакторный диагноз и длительное лечение.

– Вы будете лечить его электрошоком?

– Нет, но я думаю, он может стать кандидатом на получение нашего нового психохирургического лечения, вроде гамма-лучевого ножа или, что вероятнее, глубокой мозговой стимуляции. Мы встраиваем в мозг нечто вроде ритмоводителя – сверлим отверстие, просовываем три проводка, встраиваем нейростимулятор на батарейках и калибруем воздействие. Не без побочных эффектов, конечно: некоторое падение исполнительных функций. И, естественно, мы вполне осознаем, что мог бы сказать суд, если бы представили согласие вашего брата на экспериментальную операцию на мозге.

Для меня его слова – шок. Я понимал, что какой-то необычный козырь в рукаве у них спрятан, но что это все тот же удар по тыкве топориком для льда – такого я не ожидал.

– То есть вы описываете нечто подобное лоботомии?

– Я бы не назвал ее так, но это явления близкого порядка.

– А как вы считаете, в суде эта операция на мозге будет в плюс или в минус?

– Естественно, это означает, что мы действуем активно. Я бы назвал это плюсом.

– А что говорит Джордж?

– Он еще не знает. Никто не знает, я даже Гервину не говорил. Сначала я кое-какие исследования проведу, потом уже выступлю с предложением.

– А вы бы сами согласились на психохирургию? – спрашиваю я, зная, что я бы ни в жизнь.

– В мгновение ока, – отвечает он. – Даже сам бы на себе ее выполнил.

– Интересно, – говорю я, и это очень преуменьшено, потому что на самом деле я думаю: «Ну, ты и псих!» – Итак, какова дальнейшая повестка дня и как там Тесси?

– Отлично. Позавтракала в кухне и пошла погулять. По нашему плану вы с Джорджем разыграете некоторую структурную пьесу, предназначенную для организации связей и создания команды.

– А именно?

– Очень забавная вещь.

Я становлюсь подозрительным. Появляется Джордж после утренней тренировки. От него воняет потом, одежда прилипла к телу.

– Как ты? – спрашиваю я.

– Потрясающе.

– Рад слышать, – говорит Гервин, заходя в комнату вслед за ним и неся нечто вроде картонной шкатулки для драгоценностей. – Итак, сегодня мы поиграем в некоторые игры.

У Джорджа загораются глаза:

– «Риск»? «Монополия»? «Тривиал персьют»? «Мафия»? Мы в детстве играли в «Убийство мячом». Бросаешь здоровенный резиновый красный мяч изо всех сил. Если кому в лицо попал – убил.

Я до сих пор помню, как это было больно.

– Там не полагалось целиться в лицо.

– Давайте начнем с воздушного шарика, – предлагает Гервин, доставая смятый желтый шарик из кармана. Несколько раз его растягивает и надувает.

– Я вообще-то к игре не склонен, – говорю я в ужасе перед тем, что будет дальше.

– Заверяю вас, мы это знаем и учитываем, – отвечает Гервин, завязывая горловину шарика узлом. – Теперь я просил бы вас встать лицом друг к другу.

Мы послушно становимся.

– Я сейчас помещу шарик между вами, – говорит он, устраивая шарик точно между нашими телами. Шарик медленно падает на пол. – Так, еще раз пробуем. Вы не могли бы сдвинуться теснее, нос к носу?

Джордж делает шаг вперед. Я – шаг назад, рефлекторно. Джордж еще ближе, я снова отступаю. Танец.

– Эх! – говорит Гервин.

– Дело в том, что я его не вижу, когда он близко. В глазах все расплывается.

– А вы смотрите куда-нибудь за спину Джорджа, – предлагает Гервин.

Я так и делаю. Мы стоим, зажав шарик телами, я чувствую на лице горячее дыхание Джорджа, запах его пота.

– Ты регулярно моешься?

– Вроде да, – отвечает он, будто точно не знает.

– Хватит, – говорит Гервин, и мы замолкаем. – Цель игры в том, чтобы вы совместными усилиями перенесли шарик отсюда туда, – он показывает в дальний угол комнаты, – не дав ему коснуться пола. Capisce?[5]

– Capisce, – отвечает Джордж и идет в угол. Я делаю два шага боком, чтобы не отстать. Шар, который мы держали грудинами, опускается до уровня диафрагмы.

– Может, стоит скоординироваться? – говорю я Джорджу. – Перед каждым шагом говорить «шаг»?

– Шаг. Шаг. Шаг.

Мы отлично идем, но потом Джордж отвлекается и идет не через комнату, а на меня.

– Мы слишком забираем на север – надо взять на юг.

Шар соскальзывает ниже, мы его чуть не теряем. Джордж коленом заезжает мне в пах – пытаясь подтолкнуть шар вверх. Я сгибаюсь пополам, и шар опускается еще ниже.

– Ты можешь хоть что-нибудь сделать правильно?

Я не отвечаю. Вихляюсь одним бедром, потом другим, прижимая шар к Джорджу, подталкивая вверх. Мне удается его поднять от колен до паха.

– Давай ты теперь.

– Шаг. Шаг. Шаг.

У нас получается, мы переносим шар через всю комнату.

– Есть! – провозглашаю я, хлопая Джорджа по ладони. – Есть!

Лишь когда мы перешли через комнату, до меня доходит, что были, наверное, люди, у которых это не получилось. А я такой вариант даже не рассматривал.

– Можете выбрать себе приз, – говорит Гервин, поднимая шкатулку. – По одному на каждого.

Я запускаю туда руку и вытаскиваю бумажный самолетик – такой, как мне в детстве давали, если я у дантиста хорошо себя вел. Джордж получает звезду шерифа – с острой булавкой, и его заставляют ее на что-нибудь поменять. Он выбирает резиновую змею.

– Следующая наша игра… – начинает Гервин, и тут Джордж прыгает на желтый шарик, который мгновенно с треском лопается. Розенблатт наклоняется, подбирает обрывки, а Гервин повторяет: – Следующая наша игра…

Так и идет дальше: игра за игрой, приз за призом. А потом Гервин приносит перчаточные куклы.

Я надеваю одну и поворачиваюсь к Джорджу:

– Я не мошенник, – говорю я.

Джордж надевает на руку куклу и поворачивает ее к себе:

– Доброй ночи и удачи всем!

Надевает еще куклу на другую руку:

– Спасибо, Эдуард Р. Мэрроу!

– Ну уж нет. Спасибо, мистер Кронкайт! А не пойти ли нам в «Тутс шорс» и не съесть ли по стейку?

– Выберем что-нибудь другое, – предлагает Гервин.

– Ладно, – говорит Джордж, показывая на меня. – Я буду Ф. Скотт Фицджеральд, а ты можешь стать Хемингуэем и застрелиться.

– А не хочешь стать Уильямом Берроузом и убить жену? – отвечаю я.

– Стоп-стоп-стоп! – Гервин вспрыгивает между нами, а мы тем временем набираем по охапке кукол и швыряемся ими через всю комнату, как ругательствами.

– Уинстон Черчилль! – говорит Джордж.