Создатели небес - Фрэнг Герберт

На миг эта мысль застыла в мозгу Келекселя. Он никогда прежде не рассматривал ее с такой точки зрения. «Вечность. Что она значит на самом деле?» — подумал он.

Он попытался вообразить себя покинутым, предоставленным самому себе на нескончаемо долгое время. Разум отверг эту мысль, и Келексель почувствовал укол жалости к Фраффину.

— Сейчас, — сказал Фраффин. — Время подошло.

«Неужели он подстрекает меня обвинить его? — удивился Келексель. — Это невозможно!»

— Имею удовольствие сообщить вам, — сказал Фраффин, — что у вас будет еще один отпрыск.

Келексель сидел с вытаращенными глазами, ошеломленный. Он попытался что-то сказать, но язык не подчинялся. Через некоторое время он вновь обрел дар речи, прохрипел:

— Но откуда вы…

— О, конечно же, это произойдет не законно утвержденным способом, — сказал Фраффин. — Не будет ни маленькой деликатной операции, ни оптимального выбора донора яйцеклетки из банков в яслях Главенства. Ничего столь обыденного.

— Что вы…

— Ваша туземная наложница, — сказал Фраффин. — Вы оплодотворили ее. Она будет вынашивать ваше дитя… старинным способом, как мы делали когда-то давно, еще до того, как Главенство не упорядочило этот процесс.

— Это… это невозможно, — прошептал Келексель.

— Отчего же, — возразил Фраффин. — Видите ли, дело в том, что это планета, полная диких чемов.

Келексель сидел молча, пытаясь постичь зловещую красоту откровения Фраффина, видя жизнь за этими словами, видя все происходящее здесь таким, каким должен был увидеть с самого начала. Преступление было таким простым. Таким простым! Как только Келексель преодолел ментальный барьер, не позволявший думать о подобных вещах, как все стало на места. Это было преступление, соответствовавшее уровню Фраффина, преступление, которое никакому другому чему и в голову бы не пришло. На Келекселя нахлынуло чувство извращенного восхищения Фраффином.

— Вы думаете, что вам стоит лишь обвинить меня, как Главенство все устроит, — сказал Режиссер. — Подумайте о последствиях. Существ с этой планеты стерилизуют, чтобы не портили родословную чемов. Планету забросят до тех пор, пока мы не сможем найти ей достойное применение. Ваш новый отпрыск, полукровка, разделит судьбу остальных.

Келексель неожиданно ощутил, как в нем начали воевать забытые инстинкты. Угроза в словах Фраффина открыла резервы таких чувств, которые казались Келекселю надежно запертыми. Он никогда не подозревал опасного могущества сил, считавшихся скованными — навечно. В мозгу, как птицы в клетках, бились странные мысли. Что-то свободное и дикое взвилось в нем, и он подумал: «Представить только — неограниченное число отпрысков!»

Затем явилась другая мысль: «Так вот что случилось с другими Расследователями!»

Келексель осознал, что проиграл.

— Неужели вы позволите уничтожить вашего отпрыска? — спросил Фраффин.

Вопрос был излишним. Келексель уже задал его себе и ответил на него. Ни один чем не смог бы рискнуть отпрыском — редчайшей Драгоценностью, единственным связующим звеном с утраченным прошлым. Он вздохнул.

В этом вздохе Фраффин увидел свою победу. На его губах расцвела улыбка.

Мысли Келекселя обратились внутрь. Главенство проиграло Фраффину еще один раунд. Точность и простота замысла, заставившего его принять участие в этом поражении, открылась Келекселю во всей красе. Он с закрытыми тазами (а действительно ли с закрытыми?) угодил в расставленную ловушку. Фраффин столь же легко манипулировал им, как и любым из своих невежественных созданий в этом чудесном мирке.

Осознание того, что ему придется признать поражение, что он должен сделать выбор, наполнило Келекселя странным ощущением счастья. Это была не радость, но запоздалое сожаление, такое же глубокое и пронзительное, как горе.

«У меня будет бессчетное количество наложниц, — подумал он. — И они подарят мне отпрысков».

Затем разум Келекселя омрачился одной мыслью, и он заговорщицки спросил у Фраффина:

— А что, если Главенство пришлет женщину-Расследователя?

— Они облегчат нам задачу, — сказал Фраффин. — Женщины-чемы, лишенные способности размножаться, но не лишенные инстинкта, находят здесь огромное удовольствие. Они погружаются в плотские радости. У туземных мужчин на удивление отсутствуют комплексы. Но магнетическая приманка для наших женщин очень проста. Стоит один раз показать им роды, и они больше не могут без этого обходиться! Они получают от этого какое-то извращенное удовольствие, компенсирующее то, чего они сами никогда не могут пережить. Я лично не могу понять, но Инвик уверяет, что ничего лучше и быть не может.

Келексель кивнул. Очевидно, сказанное являлось правдой. Женщины в этом заговоре должны быть связаны крепкой цепью. Но Келексель все же не мог подавить в себе инстинкты Расследователя. Он заметил, как двигались губы Фраффина, как появлялись крошечные морщинки у его глаз — маленькие предатели. Был один момент, который Фраффин отказывался признать. Этот бой все равно когда-то будет проигран. Вечность — слишком долго для Главенства, чтобы проигрывать каждую схватку. Подозрения перетекут в твердую уверенность, и тогда любые средства будут хороши, чтобы раскрыть секрет Фраффина.

Поняв это, Келексель ощутил, что его разрывает боль, как будто неизбежное уже произошло. Это был аванпост смертности чемов, и она тоже придет — в свое время. Здесь была часть всех чемов, восставших против Вечности. Здесь было доказательство того, что где-то в глубине души каждый из чемов не принимал бессмертие. Но улики будут уничтожены.

— Мы найдем вам собственную планету, — сказал Фраффин.

Когда он заговорил, подумал, не слишком ли торопится. Келекселю может понадобиться время свыкнуться с тем, что он узнал. Казалось, он умер, но уже возрождался, и вежливый чем исчез, признав поражение, — несомненно, собираясь получить омоложение. Он, конечно же, быстро поймет необходимость этого.

16

Келексель лежал на кровати, обхватив голову руками, и смотрел на Рут, которая шагала по комнате. Она ходила вперед и назад, вперед и назад, шелестя подолом зеленого халата. Теперь она ходила так почти каждый раз, когда он приходил — если только он не устанавливал манипулятор на до омерзения сильное воздействие.

Его глаза неотступно следовали за ней. Халат был перевязан на талии поясом из изумрудов, оправленных в серебро и скованных друг с другом серебряной цепью, блестевшей в желтом свете комнатных ламп. Беременность уже заметно изменила ее тело — живот округлился, кожа налилась ярким румянцем. Она, конечно, знала о своем состоянии, но за исключением единственной истерики (с которой манипулятор быстро справился), не упоминала о ней.