Какая удача - Уилл Литч

Мне нужно поспать.

35.

Дэниел,

Спасибо, что честно сказал свое настоящее имя. Это все упростит. Я подозревал, что тебя зовут не Томом, Дэниел. Звучало как-то неправильно. Это странно, не так ли? Мы ничего друг о друге не знаем, мы никогда не встречались, и все же имя «Том» почему-то тебе не подходит. Ха. В любом случае, приятно знать тебя настоящего. Учитывая этот наш общий секрет, мы больше ни с кем не можем быть честными. В каком-то смысле, Дэниел, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было.

Вот в чем дело с девушками: они смотрят все эти фильмы, где все закончится чудесно, где это сплошная сказка и им просто нужно встретить своего идеального длинноволосого парня, который заботится о них и слушает их. Эта любовь – единственное, что имеет значение в этом мире, чтобы все жили долго и счастливо. А затем, когда они видят какого-то высокого красивого парня, они мгновенно забывают обо всем этом и делают то, что он скажет. Они игнорируют все ужасные аспекты его характера и оправдывают все его дерьмовые поступки. Или винят в этом себя. Или просто сдаются. Я как-то видел фильм с Райаном Гослингом, и он сказал, что мужчины более романтичны, чем женщины.

Они делают вид, что хотят эту красивую жизнь. Но это на самом деле не так.

И это раздражает, потому что становится только сложнее. Оглянись, Дэниел: мне кажется, что каждая девушка, которую я вижу на улице, смотрит на меня, будто я собираюсь ее изнасиловать или еще что. Почти не имеет значения, хороший ли ты парень, потому что теперь женщины всех мужчин считают подонками. Я всю жизнь был милым, обходительным и пытался дать этим девушкам понять, как хорошо им будет со мной, а теперь оказывается, что они отправляют тебя на свалку только потому, что ты парень. Если это было неизбежно, может, мне стоило бы быть говнюком с самого начала.

Ты понимаешь, каково это? Могу поспорить, что да. Ты хороший. Мы хорошие. И все же мы одиноки. В этом есть что-то фундаментально неправильное.

Вот чем так сильно отличается Ай-Чин, Дэниел. Ты это видел. Как она выглядела, идя по улице, такая свободная от… злости. Она не задирала нос, не винила всех парней во всех своих проблемах. Она не злилась на мир. Она не хотела сжечь его дотла. Она просто шла по улице своей жизни, открытая миру, открытая к знакомству с кем-то приятным, открытая к любви. Ты видел, каково там, Том. Девушки больше не такие. Но она такая. Я видел это. Я видел это каждый день.

Она до сих пор немного растерянна из-за всего произошедшего в последние пару дней, и, если честно, я не могу ее винить. Столько всего! И у нее не очень хороший английский. Чудо, что она вообще прошла курс ветеринарии. Ты знал, что она хочет стать ветеринаром? Она будет таким потрясающим ветеринаром. Мы работаем над ее английским. Она начинает понимать немного лучше. Скоро она уже поймет, что происходит. Я медленно заставляю ее понять. Скоро она поймет. И тогда она не будет так сильно бояться.

Странно писать тебе об этом. Но я могу снова сказать, что мне приятно говорить об этом с тобой? Все случилось так быстро. Я рад, что ты есть, чтобы послушать. От этого я чувствую себя менее одиноким. Давай насладимся нашим быстротечным временем вместе.

Всего наилучшего,

Джонатан

У Джона яркие и детализированные фантазии, в каком-то смысле это дезориентирует и немного пугает. Но когда ты учитываешь выдумку об Ай-Чин – и черт, какая же это ужасно детальная выдумка – многое… сходится? Я понимаю, как сложно бывает в одиночестве. Я понимаю, как помогает чувствовать себя важным и нужным, когда каждый вечер в новостях видишь что-то, к чему ты причастен. Я понимаю, когда нужно с кем-то поговорить. И я понимаю, когда нужен кто-то, кто послушает.

Я выключаю компьютер. Позже, санитар Чарльз, не другой (Ларри, или Джимми?) поплотнее задергивает шторы во время своего ночного визита, немного выбитый из колеи тем, что я еще не сплю.

– Надвигается шторм, – говорит он, переворачивая меня. Мне грустно из-за Джонатана и его жизни. Я также странно ему благодарен. Я сплю порывисто, глубоко, но с резкими пробуждениями. Я вижу, как она машет мне во сне. Я думал, она желала доброго утра. Может, она прощалась.

Суббота

36.

Однажды у меня была девушка.

Не удивляйтесь так. Я использовал кресло большую часть своей жизни, но я не всегда был немым и слюнявым. Я был таким же шестнадцатилетним парнем, как все остальные. Я глазел на сиськи, я целовался с подушкой, я начал потеть, когда думал о маминых студентках, у меня случались стояки. Я не разложился физически настолько, чтобы меня нужно было усаживать в кресло, до тех пор, пока не выпустился из Восточного Иллинойса, что было одной из причин моего настолько срочного переезда в Атенс, где жил Трэвис. Я чувствовал, что начинаю слабеть, что мне сложнее притворяться обычным человеком, и я знал, что если не выберусь оттуда в ближайшее время, то не выберусь никогда. Если тебе достаточно повезло иметь промежуток времени, когда ты независим, болея СМА, то он маленький, и я хотел воспользоваться его наличием, пока не поздно. Если бы я остался, мама бы увидела, как я начинаю затухать, и она бы отложила свою жизнь в сторону, чтобы помочь мне, чего я как раз и не хотел. Не было бы тенниса или чем там они занимаются на Ямайке, если бы я остался. У меня еще оставались силы. Благодаря им я оказался в Атенс. Лучше я буду слабеть здесь, чем там.

Итак. Девушка. Ее звали Ким. Она была из Салливана, примерно в получасе езды на северо-запад от Маттуна, очередного медленно загибающегося городка Центрального Иллинойса, без промышленности, без работы, без будущего, с центром, когда-то бывшим сердцем общественной жизни, с ресторанами, аптеками, докторами и магазинами одежды, теперь забитом досками и заброшенном, оставленном пылиться у «Волмарта», шоссе и всех работ, которые теперь делают роботы.

Ким работала вожатой в летнем лагере «Новая надежда» для детей с особенностями развития в Ниоге. Каждое лето дети, в основном с синдромом Дауна, съезжались со всего Центрального Иллинойса в лагерь «Новая надежда», чтобы набраться впечатлений, организованных