Из истории старообрядцев на польских землях: XVII—ХХ вв. - Эугениуш Иванец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Действующий и развивающийся при активной помощи федосеевцев с Преображенского кладбища в Москве, женский монастырь в Войнове стал опорой федосеевской доктрины на Мазурах. Существование монастыря оказалось на руку местным «бракоотрицателям», и благодаря этому был приостановлен процесс перехода старообрядцев в единоверие.
После 1892 г. Добровольский на Мазуры больше не приезжал. Его деятельность с 1894 г. продолжили российский посол в Кенигсберге Мельников и православный священник, аккредитованный при посольстве в Берлине, Алексей Мальцев [Серавкин 1913а: 165; 19136: 390–391.]. За переход в единоверие они обещали старообрядцам на очень выгодных условиях землю в бывших польских имениях. Часть староообрядцев поддались на уговоры и переселились в Голю, недалеко от Влодавы на Люблинщине. Однако, <как сообщил мне Егор Крассовский в письме от 15 мая 1966 г>, многие, разочаровавшись, вернулись на Мазуры. Перед Первой мировой войной в 1913 г. в последний раз посетил с миссионерской целью Мазуры новый приходский священник единоверцев Косма Серавкин, которому удалось уговорить перейти в единоверие всего лишь одного человека. К этому времени конфессиональный состав колонии стабилизировался. Около 10 % единоверцев вернулись к своему изначальному вероисповеданию. В общем, <по данным К. Серавкина [1913а: 165; 19136: 390–391]>, в 1913 г. на Мазурах проживало свыше 200 единоверцев и около 700 старообрядцев, из которых часть принадлежала к «поморцам-брачникам» (согласию, признающему брак), другие относили себя к «федосеевцам-бракоотрицателям», т. е. к согласию, не признающему брака.
Войновский монастырь в это время переживал свой расцвет. В 1909 г. римско-католический священник Альфонс Маньковский (1870–1941) заметил, что монахини принимали его дружелюбно и гостеприимно и что их было 40 в монастыре. К. Серавкин в 1913 г. приводит число 46. В 1914 г. в монастыре проживало 65 человек, в том числе 14 сирот [Mańkowski 1912: 24; Серавкин 19136: 391; Jakubowski 1961: 98].
Большим потрясением для всей общины было начало Первой мировой войны. Уже в начале сентября 1914 г. в старообрядческие деревни были введены немецкие отряды (полк Шельвица). Полицейские арестовали нескольких монахинь, которые имели подданство России, но через две недели им было разрешено вернуться в Войново. В 1915 г. они снова были арестованы и отправлены в Цинт (нем. Zinten, русск. Корнево) под Кенигсбергом. Монахини были освобождены несколько месяцев спустя после посещения монастыря наследником прусского престола и Паулем Гинденбургом [Gause 1931: 284–285; Jakubowski 1961: 100; Sukertowa-Biedrawina 1961: 64–65]. Русской армии, кроме отдельных патрулей <по утверждению Е. Крассовского [28.02.1968]>, старообрядцы в Войнове не видели, зато столкнулись с армейскими отделами в Онуфриеве и Пясках [Nowaczyński 1915: 26], однако немецкие власти подозревали некоторых старообрядцев в шпионаже в пользу России, курьезную историю я услышал от Ирены Шляхциц в деревне Пяски летом 1965 г., а И. Н. Заволоко в беседе со мной 18 февраля 1973 г.
сообщил, что она ему тоже ее рассказывала в 1936 г> Во время войны старообрядцам, проживавшим в Онуфриеве, пришлось долго доказывать, что св. Николай в книгах, изданных в Иоганнисбурге, не имеет ничего общего с царем Николаем II и что эти книги вовсе не содержат шпионских донесений, предназначенных для царя. Отношение старообрядцев к российским военнопленным, которых немцы использовали для полевых работ, было дружелюбным. Единственный возникший конфликт был связан с тем, что войновские старцы отказались предоставить лагерному священнику помещение моленной для совершения литургии <как сообщил Е. Крассовский в своем письме от 28 октября 1968 г.>
После окончания военных действий на Мазурах разразился экономический кризис, в результате которого многие жители колонии совсем обнищали. Многие мужчины не вернулись с войны. В это время отмечается также начало упадка монастыря. В 1925 г. в нем оставалось всего лишь 12 монахинь и столько же послушниц. Вдобавок в период экономической депрессии в Европе, морозной зимой 1928/1929 г. повымерзали фруктовые деревья, что особенно сильно сказалось на монастырском хозяйстве, в котором фрукты были одним из важнейших продуктов питания [Jakubowski 1961: 100]. После того как сгорела деревенская моленная в Войнове, старообрядцам стало не хватать некоторых богослужебных книг и икон. Обратившись в связи с этим к своим виленским собратьям, наставник Максим Дановский установил с ними первый послевоенный официальный контакт [ВВССП 1929: 13].
Местные единоверцы наконец дождались своего собственного священника: приход возглавил присланный из Парижа Александр Аваев (1882–1956). Будучи офицером царской армии, он именно на Мазурах попал в плен в 1915 г. Фигура этого священника и роль, которую он сыграл, остаются загадочными. О. Александр Аваев был уроженцем Твери, из окрестностей которой в Польшу прибыло довольно много старообрядцев. Можно предположить, что его мать была полькой, так как в автобиографии, написанной им самим, ^написанная собственноручно А. Аваевым автобиография находится в архиве православного прихода в Войнове)>, указаны имя его дедушки Ян (а не Иван) и фамилия – Янковский [Автобиография св. Александра Аваева]. Аваев был призван в армию в 1904–1906 гг., был участником русско-японской войны и воевал в Маньчжурии. Демобилизовавшись в 1908 г., Аваев вступил в известный монастырь в Калужской губернии, в Оптину пустынь [Четвериков 1926], послушником. Не успев до начала войны принять монашеский постриг, в 1914 г. он был снова призван в армию. Попав в плен, Аваев спустя некоторое время оказался в Париже, где, поддавшись на уговоры митрополита Евлогия, в 1922 г. был им рукоположен в священники. Поначалу он служил в Германии священником в лагерях для русских военнопленных, но в том же 1922 г. переехал на постоянное жительство на Мазуры, где ему поручили единоверческий приход, который без особого усердия окормлял молодой священник Диодор Колпинский. О. Александр сначала жил в Кадидлове, а затем перебрался в Войново, где и оставался до конца своих дней [Митрополит Евлогий 1947: 456–459; Ленчевский 1956: 42–45].
Общение мазурских старообрядцев с их собратьями, проживавшими в независимой Польше, не ограничивалось перепиской. Уже в 1930 г. представители мазурских старообрядцев Максим Дановский и Трифон Якубовский приняли участие в II Всепольском съезде старообрядцев в Вильне в качестве почетных гостей. Приветствуя участников съезда, Якубовский пожаловался на сложные условия, в которых оказались старообрядцы на Мазурах, сравнил свою общину с тонущим кораблем и просил помочь [ВВССП 1930: 21, 25, 28]. Он также обратился к съезду с просьбой о выдаче наставнику Дановскому официального документа, удостоверяющего его право на исполнение этих обязанностей (Виленский собор принял решение о выдаче документов), и о благословении его на руководство общиной. Однако самым главным было то, о чем не упоминается в немецких источниках, – Дановский подчинил духовную жизнь мазурской старообрядческой общины распоряжениям Высшего совета восточной старообрядческой церкви в Польше, не имеющей духовной иерархии [ВВССП 1930/31: 21, 25, 28]. Из постановлений
