Девятьсот бабушек - Р. Лафферти

— Политика Справедливой Селекции.

— Вы изобрели новые способы предаваться похоти и извращениям.

— Утонченные Развлечения.

— Есть очевидное зло, а есть — другое. Оно маскируется и не признает своего яда. Это высшая степень Зла, оно хранит в себе первозданный яд и меняет Имя Змея.

— Я счастлив, что мы — высшая степень, — провозгласил Правитель Земель. — На меньшее мы не согласны.

Отец Барнаби вскинул голову.

— Где-то горит древесина, — сказал он внезапно. — Я думал, вы давно не используете дерево в качестве топлива.

— Только по особому случаю, — ответил верховный энаби. — Для древнего ритуала, который мы практикуем крайне редко.

— Что за ритуал?

— Не понимаешь, маленький пастырь? Вы, земляне, создали миллионы комиксов на эту тему, а ты до сих пор не уразумел, откуда что берется. Какая судьба неизбежно ждет миссионера на Берегу Варваров?

— Но вы же не варвары!

— Но мы превращаемся в них. В особых случаях. Это наш древний ответ миссионерам с их назойливыми нравоучениями. Мы не можем позволить себе терпеть назойливость и испытывать раздражение.

Отец Барнаби никак не мог поверить в происходящее. Не мог, даже когда его усадили в гигантский котел. Соратники Правителя Земель между тем расставляли длинные столы для празднества. Все это казалось какой-то трагической ошибкой, диким недоразумением!

— Правитель Земель! Вы… люди… существа… вы же не можете всерьез…

— Почему нет, маленький пастырь? И при чем тут «всерьез» — это же чистая комедия. Разве тебя не смешит мысль о том, что миссионера варят в горшке?

— Нет! Нет! Это чудовищно!

Должно быть, он бредит, или это сон, жуткий подводный кошмар…

— Как же можно было нарисовать миллионы таких забавных комиксов, если сюжет не кажется комичным? — торжественно и мрачно спросил Правитель Земель.

— Это не я! Я не рисовал! То есть да, рисовал — всего два, когда учился в семинарии, и только для внутреннего распространения! Правитель, вода адски горячая!

— Ну мы же не фокусники, чтобы варить человека в холодной воде.

— Но не в ботинках же и не во всем остальном! — ахнул Барнаби в шоке.

— И ботинки, и все остальное. Отличная приправа. А, кстати, есть у тебя какая-нибудь любимая цитата из комикса?

— Вы не можете так со мной поступить!

— Да, неплохо. По-моему, это из серии «Знаменитые последние слова». Как бы то ни было, мой любимый людоедский анекдот не имеет отношения к миссионерам. Вот, слушайте. Один людоед говорит: «Прекрасный суп получился у нас с женой. Но мне теперь ее так не хватает». А у тебя какая любимая поварская шутка, а, Разделыватель?

У Разделывателя в руке была здоровенная двузубая вилка — он ткнул ей в священника, словно бы для того чтобы определить степень готовности. Но святой отец еще явно не дошел до кондиции, и его вопль полностью заглушил шутку, которой повар намеревался попотчевать собратьев. А шутка, кстати, была одна из лучших. Но как же громко маленький пастырь протестовал против архаичных обычаев энаби!

— Лобстер так не шумит, когда его варят, — с упреком сказал Правитель Земель. — И устрица не возмущается, и наша рыба Кстлечутлико. К чему так громко орать? Это раздражало бы, если б мы позволили хоть чему-то привести нас в раздражение.

Но они нисколько не раздражались, потому что принадлежали к слишком уж развитому сообществу. Когда наконец святой отец дошел до готовности, его (вернее, то, что от него осталось) вынули из котла и подали на стол. Горгульи отправляли древний ритуал со всей тщательностью, демонстрируя вполне уместную кровожадность, и, в конце концов, отменно попировали.

Энаби были не те, кем казались. Они обманывали себя, принимая отражение за подлинную суть. Они могли поменять имя, но не свою природу. Но в особых случаях они могли вернуться… к самим себе. К своей подлинной сути — и снова стать полнокровными, опасными и дикими, шумно чавкающими, жадно глодающими кости и хлебающими пойло животными на празднике жизни. Соединить в себе человека и монстра.

Да, господа, миссия святого отца явно пошла им на пользу!

Перевод с английского Евгении Лисичкиной

УЗКАЯ ДОЛИНА

В 1893 году оставшиеся индейцы пауни — числом восемьсот двадцать один — получили в собственность личные земельные наделы. Каждому досталось по сто шестьдесят акров, и не одним акром больше. Предполагалось, что пауни, осевшие на земле, будут платить в казну подоходный налог.

— Киткехахке![18] — чертыхнулся Кларенс Большое Седло. — Сто шестьдесят акров! На них и собаку хорошо не выгулять. Да еще налог! Сроду не слыхал ни о каких налогах.

Он выбрал себе чудесный зеленый участок, один из тех шести, которые с давних пор считал своими. На участке он построил летний вигвам, потом обложил его дерном, и получилось жилище на все четыре времени года. Но, конечно, никакого налога он не будет платить, ишь, чего захотели!

Кларенс разжег огонь, бросил в него кору с листьями и произнес заклинание.

— Будь моя земля всегда зеленая и цветущая. И всегда широкая-преширокая, — говорил он нараспев, как все индейцы пауни. — А если сунутся чужаки, стань, земля, тесной расщелиной.

У него не было под рукой еловой коры, и он бросил в огонь немного кедровой. Не было бузины — бросил пригоршню дубовых листьев. Но слово-то он забыл, а заклятье без слова не действует. И Кларенс, надеясь обмануть богов, крикнул во всю глотку:

— Питахауират![19]

И тихонько прибавил про себя:

— Это слово такое же длинное, как заклятье.

И все же он сомневался.

— Я что, безмозглый дурак? Белый человек? Конь с колючками в хвосте? Поверить, что заклятье подействует! Даже самому смешно! Впрочем, ничего не поделаешь.

Бросил в огонь остатки коры с листьями, снова прокричал обманное слово. И вдруг ему в ответ небо озарила яркая летняя молния.

— Скиди![20] — изумился Кларенс Большое Седло. — Сработало! Вот не думал!

Кларенс Большое Седло много лет прожил на своей земле. Никогда не платил налогов, и никто чужой к нему не вторгался. Участок три раза пытались продать, но никто не позарился. И в конце концов его занесли в земельный реестр как свободную землю. Несколько раз отводили поселенцам, но никто не смог на нем обосноваться.

Прошло полвека. И вот однажды Кларенс Большое Седло кличет своего сына.

— Я устал от жизни, мой мальчик, — сказал он. — Пойду домой и помру.

— Ступай, отец, — ответил его сын Кларенс Малое Седло. — А я спешу в город: хочу покатать шары с дружками. К вечеру вернусь и похороню тебя.

Так Кларенс Малое Седло стал наследником этой земли. Он тоже прожил на ней много лет и тоже не платил налога.

Как-то в здании местного суда поднялся переполох. Можно было подумать, в суд ворвались грабители. Но это была всего лишь семья — один мужчина, одна женщина и пятеро детей.

— Я Роберт Рэмпарт, — представился мужчина. — Нам нужен земельный отдел.

— Я Роберт Рэмпарт-младший, — сказал крутой парень девяти лет. — Он нам очень нужен, черт побери, и как можно скорее.

— По-моему, у нас такого отдела нет, — пожала плечами девушка за конторкой. — Но, помнится, много лет назад что-то подобное существовало.

— Незнание не оправдывает бестолковости, моя дорогая, — вступила в разговор восьмилетняя Мэри Мейбл Рэмпарт, которой можно было дать и восемь с половиной. — Вот напишу жалобу, и посмотрим, кто будет завтра сидеть на вашем месте.

— Вы, видно, заехали не в тот штат или ошиблись столетием, — сказала девушка.

— Закона о поселенцах никто еще не отменял, — настаивал Роберт Рэмпарт. — В этом округе есть свободный участок. И я бы хотел, чтобы его отвели мне.

Толстяк за дальним столом призывно подмигнул Сесилии Рэмпарт, и она порхнула к его столу.

— Привет, — переведя дыхание, сказала она. — Я Сесилия Рэмпарт, мое сценическое имя Сесилия Сан Жуан. Что, по-вашему, семилетние не могут выступать в амплуа инженю?

— Но к вам это не относится, — любезно ответил толстяк. — Позовите-ка сюда ваших родителей.

— Вы знаете, где находится земельный отдел?

— Конечно. Четвертый левый ящик моего стола. Это самый маленький отдел в нашем суде. Мы очень редко в него заглядываем.

Семейство Рэмпартов ринулось к толстяку. А он уже доставал бумаги из ящика.

— Вот проспект этого участка, — начал было Роберт Рэмпарт. — А, вы уже нашли его? Как вы догадались?

— Я давно здесь работаю, — ответил толстяк.

Документы оформили быстро. И Роберт Рэмпарт с семьей стал поселенцем.

— Вы, однако, не сможете жить на этой земле, — предупредил толстяк.