Современная индийская новелла - Амритрай

— Нам не надо здесь оставаться… Уедем отсюда. — И она разрыдалась.

Бхавсар не отважился спросить у дочери, почему ей так хочется уехать. Ясно, она все поняла… У него комок подступил к горлу. Он откашлялся и, вытирая набежавшие на глаза слезы, сказал только:

— Хорошо, доченька! — И добавил как бы про себя: — Вместо пятнадцати рупий придется платить пятьдесят, а жилье будет вдвое меньше. Но ничего не поделаешь!

Помедлив немного, он спросил:

— Ты-то сама ведь не думаешь, что все эти толки — правда?

— Я всем твержу, что это неправда, но никто мне не верит. И эта тетушка Видья тоже.

— Я знаю, почему эта старуха не верит. Но, доченька, бог все видит! Пусть в твоей душе не будет ни капли сомнения. Ни в чем я не грешен, ни в чем! Спи спокойно. А я завтра же возьму свободный день и найду новую квартиру. Буду давать больше уроков!

На третий день, когда вещи Бхавсара уже начали грузить на тележки, вся улица как будто опечалилась. Во многих заговорила совесть, появились сомнения: «Нет, этот человек не мог пойти на такое дело… А если сама Шарда этого хотела, то зачем же она кричала? Назначила свидание и вдруг заснула? Кто же засыпает перед свиданием? Нет, не может этого быть».

Обычно, когда кто-нибудь из соседей переезжал из квартала, тетушка Видья бросала все дела и выходила на веранду. Сегодня же она не показалась. На душе у нее было неспокойно. Она осталась в доме, бралась то за одно, то за другое — и все валилось у нее из рук.

Шарда неподвижно стояла у своего порога, прислонившись к двери. На глазах у нее блестели слезы. Ей хотелось только одного: попросить прощения у честного, ни в чем не повинного человека, которого из-за нее опозорили, — и ей было все равно, что подумают люди о ее поступке.

Дочери Бхавсара пошли за тележками, а он сам, бросив прощальный взгляд на свое жилище, уже спускался по лестнице, когда вдруг раздался прерывающийся от рыданий голос:

— Бхавсар… Бхаи…

Он увидел Шарду и по выражению ее лица понял, как ей тяжело. Но прежде, чем Шарда успела что-либо сказать, он произнес спокойно и твердо:

— Не принимайте случившегося близко к сердцу, Шарда бхабхи! Бог правду знает! — С этими словами он повернулся, чтобы уйти, и увидел своих дочерей, торопливо возвращавшихся из переулка к нему навстречу.

И так уже придавленный горем, Бхавсар подумал, что случилась еще какая-то новая беда. Он бросился к ним, еще издали спрашивая:

— Что произошло? Почему вы вернулись?

Вслед за девушками с чемоданом в руке шел муж Шарды. Бхавсара охватил ужас. Его пронзила мысль: конечно, кто-то написал мужу обо всем, и тот в ярости бог знает что наговорил его дочерям. Но что это значит? И тележки с вещами возвращаются!

Испуганный и растерянный Бхавсар взглянул на Шарду: не попросить ли помощи у нее?

Но на лице Шарды появилось такое странное выражение, что Бхавсар усомнился, станет ли она его слушать.

Между тем подошли его дочери.

— Деву бхаи велел нам вернуться. И повозкам тоже…

Бхавсар подумал: «Деву бхаи непременно затеет драку, и это на глазах у всей улицы!»

Но потом он заметил, что Деву бхаи выглядел вовсе не разгневанным, а лишь огорченным.

Деву бхаи подошел, отдал чемодан жене и обнял Бхавсара.

Стоявшим поодаль обитателям квартала, наблюдавшим за ними, показалось: разъяренный Деву бхаи накинулся на Бхавсара с побоями.

А Деву бхаи выпустил Бхавсара из своих объятий и повел обратно в дом.

— Ну и чудак же вы, добрый человек! — говорил он. — Чего переполошились? Собаки лают — ветер носит, не так ли? Разве я не знаю, что у Шарды есть странность кричать во сне? Хорошо, что ее письмо нагнало меня в дороге и я успел вернуться, а не то…

Бхавсар видел, как дочери снимают вещи с тележек и вносят в дом. Глаза его наполнились слезами, и он вознес благодарность всевышнему, который будто услышал в последнюю минуту беззвучный крик несчастного и пришел к нему на помощь.

Узелок с желтым порошком

Стоящего в клетке[52] обвиняемого — молодого парня — обыскивали долго и тщательно. Показав на небольшой узелок в пестром шелковом платке, судья спросил:

— А что у тебя здесь?

Парень молча взглянул на узелок, потом тяжело вздохнул и тихо проговорил:

— В этом узелке, сахиб, вся моя «Рамаяна»[53].

— Но что же именно?

— Желтый порошок[54], сахиб.

— Значит, ты ехал на свадьбу? А где твой свадебный наряд? Почему вместо разукрашенной повозки у тебя телега, запряженная буйволами, а вместо сватов — мешки с рисом? Люди справляют свадьбу днем, а ты собирался ночью? У людей на свадьбах громко бьют в барабаны, а ты норовил втихомолку? Странная какая-то свадьба, ты не находишь?

— Ваша правда, сахиб, — согласился обвиняемый под общий смех в зале. Когда вновь наступила тишина, он с мольбой в голосе обратился к судье: — Сахиб, позвольте мне рассказать про этот узелок все с самого начала.

Различные нарушения закона, связанные с контрабандным провозом зерна для продажи в соседний штат, не были здесь редкостью; но узелок с желтым порошком вызвал у всех живое любопытство. Правда, судебный исполнитель раскрыл было рот: не место, мол, здесь для твоих россказней, — но судья изъявил свое согласие:

— Рассказывай, но покороче.

— Слушаюсь, сахиб! — И, долго не раздумывая о том, с чего и как начать, подсудимый приступил к рассказу. — С тех пор, как это случилось, прошел один чомасу[55], за ним другой, а потом и третий…

На какое-то мгновенье юноша умолк, отдавшись воспоминаниям. Перед его мысленным взором, как наяву, возник пасмурный вечер в месяце шраван: над зарослями кустарника по берегам реки низко нависали тучи; потоки мутной, пенящейся воды неслись по дорогам, размытым недавним ливнем.

— Весь день я пахал на том берегу, где пасли скот и наша деревня, и соседняя. Выгон и переправа у нас были общие, хотя деревни наши в разных штатах. К вечеру погнал я быков домой и у реки стал ждать, пока переправится соседское стадо буйволиц. Половина его уже вошла в воду. И вот, сахиб, вижу я, что вода в реке все прибывает, а двое пастухов, старик и девушка, совсем молоденькая, этого не замечают. Я кричу им, что река из берегов выходит, торопитесь, и сам бросаюсь подгонять их скот. Старик тоже понукает буйволиц, а эта девушка, сахиб…

Парень вдруг смутился и замолк. Затем продолжал:

— Я кричу ей: «Кики!.. — Девушку звали Кики. — Вода поднялась, ухватись за хвост буйволицы и плыви к берегу!» А она в ответ только смеется: «Зря ты меня запугиваешь, Лакшман, я в воде как рыба плаваю».

Он снова смутился. Почтительно сложив руки, сказал:

— Простите, сахиб. Не очень-то умею я рассказывать, но эта девушка и вправду была тоненькая, как рыбка. «Ну, хорошо!» — ответил я ей и повел быков вброд. Иду и оглядываюсь… И еще раз крикнул: «Эй, глупая! Хватайся же за хвост быка и плыви за мной!» Но, конечно, сахиб, вы ведь знаете, каковы женщины: уж если не захотят слушаться, никакой силой не заставишь. Девушка стала подвязывать сари, а я поплыл к тому берегу.

На середине реки, где уже очень глубоко, я опять оглянулся: девушку захлестывало водой. Сначала мне показалось, что она плывет, и я подумал, напрасно за нее беспокоюсь. Потом вижу, она из сил выбивается, сникла словно павлин, который распустил свой пышный хвост, а тут налетел ветер и смял всю его красоту. И вот стала она тонуть. Что делать? Броситься ей на помощь? А ну как она притворяется и только поднимет меня на смех? А если она потонет на моих глазах? Тогда и мне жизни не будет, пусть уж лучше смеется надо мной! И я кинулся к ней, рассекая руками мутную бурлящую воду…

Тут голос юноши от волнения прервался.

— Через минуту я был возле нее. Хотя мы оба находились в опасности, я все же не удержался, чтобы не пошутить: «Ну, что, рыбка, домой поплывешь или прямо в море?» Вместо ответа она крепко уцепилась за меня. А я вспомнил пословицу: кому на роду написано быть повешенным, тот не утонет, прижал девушку к себе и… да, сахиб…

В этом месте Лакшман умолк и не произнес слов, звучавших в его душе: «Один всевышний знает, я обнимал „рыбку“ или она меня; у меня ли хватило сил бороться с волнами или сами боги укротили их».

Не стал он рассказывать и о том, как уже на берегу некоторое время ни он не выпускал ее из объятий, ни она не разжимала своих рук.

И даже сейчас, в переполненном зале суда, юноша, казалось, видел, как Кики не отрываясь смотрит на него благодарным взглядом. Мокрое сари прилипло к стройному девичьему телу. И она чудилась ему богиней, овеянной колдовскими чарами, которая явилась на берег из пучины вод.

Придя в себя, юноша продолжал: