Спасите наши души - Сергей Львов

— Предопределение? — засмеялась Ася.

— Обыкновенная счастливая случайность, — от­ветил ей Павел.

Ася подозвала Геннадия, который церемонно представился:

— Геннадий Никонов!

Но когда она заставила Павла рассказать, как он хотел уехать и как его не пускали, Генка ожи­вился.

— По-моему, — сказал он, — вы поезжайте к се­бе обратно, поскольку вещи у вас еще там остались, а я сегодня отпрошусь с работы пораньше и приеду за вами. Конечно, багажника у меня нет, но неболь­шой чемоданчик к мотороллеру присобачить можно. Представляете эффект: идут все эти ваши попы — извините, конечно, если я их не так назвал, — а тут я въезжаю в ворота, разворачиваюсь, хватаю вас с чемоданчиком и... пишите письма, шлите теле­граммы!..

Ася перебила:

— Ну, это ты, Генка, кино насмотрелся. И, на­верное, на детских сеансах. Что он, невеста, чтобы его похищать? Тут вопрос серьезный.

— Невеста действительно не он, — не удержался Генка. — Но главное, вы-то сами решили или не ре­шили?

— Не знаю... — ответил Павел.

— Понимаю, — сказал Генка, — пока вы разо­чаровались в семинарии и начали сомневаться в са­мых несообразных религиозных догматах. Это не­мало, но это еще не все. Для последовательного ате­изма больше требуется.

Павел с изумлением посмотрел на Генку. Он ни­как не ждал, что в зале московского вокзала, где он провел ночь, в пять часов утра ему придется встре­тить Асю с каким-то парнем, который изъявит немед­ленную готовность умыкнуть его на мотороллере прямо с семинарского двора и скажет такое про его сомнения в догматах и про непоследовательный атеизм.

— Ну, что мы тут стоим? У этого вопроса есть две стороны. Поговорим на улице, — предложил Геннадий. — Пошли.

— Так ты правда собиралась ко мне ехать? — спросил Павел, когда они оказались на площади.

— Совсем нет. Мы просто приехали выпить на вокзале свой утренний кофе! — ответил за Асю Ген­ка. — Да! К вам она собиралась ехать! К вам! Не­ужели непонятно?

— Как же так? — растерянно сказал Павел. — Я думал, ты мне даже на письмо отвечать не хочешь, а ты...

— По-моему, я могу идти, — перебил Геннадий.

— Можешь, Гена, можешь, — не слушая его, ра­достно сказала Ася, — я сейчас все сама объясню Павлу.

— Надеюсь, что для этого я не нужен, — много­значительно произнес Геннадий.

Но Ася и Павел не оценили его тона.

«Вот как обстоит дело с чувствами, — яростно нажимая на стартер кремовой «Вятки», подумал Ген­надий. — На меня она никогда так не смотрела».

Геннадий уехал. Павел и Ася остались на площа­ди. Мимо них проходили люди с чемоданами, носиль­щики катили свои железные тележки, продавщицы мороженого, торопясь на электрички, толкали их твердыми боками своих ящиков: они всем мешали. Но им нужно было вот тут, сейчас, немедленно, ни­куда не уходя, в шесть часов утра между выходом из вокзала и входом в метро, все объяснить друг другу. Павел хотел рассказать о том, как он ждал письма, Ася — о том, почему она его не написала. И, словно чувствуя, как им необходимо все выяснить, толпа обтекала место, на котором они стояли, как река обтекает островок.

— Ну что мы все про письмо и про письмо? — весело сказала Ася. — Теперь можем обо всем поговорить. Хорошо, что встретились. Ехала и думала: как я его там опять найду? А ты сам оттуда уехал. Что будем делать?

Павел ответил не сразу. Ася ни о чем его не спра­шивает, ничего не требует. Вовсе не обязательно все решать сразу. У него впереди несколько часов, у нее тоже. Можно походить по городу. Это ничего, что так рано, это даже хорошо, что так рано: можно условиться, когда они встретятся снова; еще будет время поговорить о трудном и серьезном.

— Я спросила: что мы будем делать? — повто­рила Ася. — Ты о чем думаешь?

— Я должен вернуться, — Павел вздыхает и трудно договаривает, — туда.

— Куда? — спрашивает Ася.

На внезапно побледневшем лице ее глаза, всегда зеленые, кажутся почти черными от гнева.

— Зачем же, зачем ты приехал? — говорит она. — А я-то думала... — Она не договаривает: ей трудно говорить. — Ну, чего ты улыбаешься? — с отчаяни­ем спрашивает она.

— Я рад, — говорит Павел, — что ты так... — И он тоже не договаривает. — Только ты не поняла. Сей­час я тебе объясню...

УЧЕБНАЯ ПРОПОВЕДЬ

— Волнуешься? — добродушно и благожелатель­но спросил Добровольский и скользнул по Павлу своими светлыми внимательными глазками. В классе еще никого, кроме них, не было.

— Очень, — ответил Павел. — Как ты думаешь, народу соберется много?

— Честолюбие заговорило? Много, немного, но, как говорят в миру, кворум набежит. Ужасная духо­тища! — пожаловался Добровольский, а потом не­брежно спросил: — Конспектик свой не покажешь?

Павел, сгибая и разгибая свою клеенчатую тет­радь, отрицательно покачал головой:

— Стоит ли? Конспект беглый, почерк скверный. Сейчас услышишь...

— Нет у тебя все-таки ко мне доверия, — огор­чился Добровольский, — а ведь твой поход в город, да еще с ночевкой, не кто-нибудь — я замял. Большой шум затевался.

Павел выдвинул ящик стола и положил в него свою тетрадь, потом достал ее снова, нервно пере­листал и снова бросил в ящик.

Приоткрылась дверь, и дежурный сказал:

— Милованов! Отец Феодор зовет.

— Чего это ты ему понадобился? — встревожил­ся Добровольский и тут же сказал успокоитель­но: — Услышишь сейчас напутственное слово, на­верное.

Павел заторопился к выходу. Когда он вернулся в класс, за столами уже сидели одноклассники и не­сколько приглашенных из других классов. Препода­вателей еще не было. Добровольский не заметил, как вошел Павел. Выдвинув ящик стола, он перелисты­вал его клеенчатую тетрадь.

— Ты что делаешь? — шепотом спросил Павел: гнев сдавил ему горло.

Добровольский поднял голову и улыбнулся, при­держивая тетрадь:

— Чего ты? Все тайное становится явным...

— Отдай тетрадь, — негромко, так, чтобы не привлекать внимания остальных, сказал Павел и рванулся к тетради.

Добровольский оттолкнул его руку:

— Интересную проповедь пишешь, как я погля­жу, очень интересную!

Павел потянул тетрадь к себе.

— Шпионишь, гадина! — все еще не очень гром­ко сказал он.

Добровольский ответил так, чтобы его услыша­ли все:

— Благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по правой ще­ке подставь левую. — Он встал, поднял тетрадь вы­соко над головой, так, чтобы Павел не мог ее вы­хватить, и закончил елейно: — И от взявшего твое не требуй назад.

— Не балагань! — резко сказал Павел. — Отдай тетрадь.

Но тут на Павла неожиданно накинулся Мишень­ка Доронин.

— Он тебе божье слово, а ты ему — не бала­гань?! — истерически крикнул он.

— Не лезь, святоша, сами разберемся! — сказал Добровольский...

Открылась дверь. В класс вошли преподаватели, предводительствуемые отцом Феодором. Семинари­сты, привлеченные нарастающей ссорой, не сразу их заметили.

— Милованов, староста, что происходит в вашем классе? — гневно сверкнув глазами, спросил отец Феодор. Павел промолчал. Он решил сделать все, чтобы столкновение с Добровольским не помешало ему сказать того, что он собирался. Добровольский тоже, видимо, не хотел публичных выяснений. Он тихо положил тетрадь Павла на стол.

Дежурный начал было читать молитву, но Ми­шенька Доронин вдруг радостно объявил:

— Я скажу! Я скажу! Милованов на Доброволь­ского с бранью накинулся.

Отец Феодор удивился:

— На лучшего друга своего?.. И в такой день! Откуда в вас сия мирская злоба, Милованов?

Здоров дернул Доронина за рукав:

— Сядь! И молчи!

Но Доронин не унимался:

— Добровольский взял тетрадь, а тот ее начал отнимать.

— Какая тетрадь? Чем заняты ваши мысли в день, когда вам предстоит произнести свою первую проповедь? Что у вас в этой тетради?

— Мои записи, я готовился... — сказал Павел, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спо­койнее.

«Неужели мне не дадут сказать?» — подумал он.

— Хорошая будет проповедь! — сказал Добро­вольский многозначительно. — Такой еще никто не слышал. То-то он тетрадь свою не выпускает из рук.

Порядок в классе нарушился. Семинаристы обсту­пили Павла, который сжимал свою тетрадь побелев­шими пальцами.

Отец Феодор сказал решительно:

— Милованов, покажите тетрадь, о которой идет речь. Ну? Я жду! Какие у вас могут быть тайны?

Павел шагнул в сторону из круга обступивших его, подошел к кафедре, с которой вели урок препо­даватели, и, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, сказал:

— Тайны действительно нет. Сейчас я все скажу. Сам скажу обо всем, что написано в этой тетради.

Он раскрыл тетрадь и сказал:

— Я хотел уйти отсюда, ничего не объясняя. Но мне сказали: «Ты всего боишься!» Я действительно боялся. Теперь не боюсь. И я вместо учебной пропо­веди, которую должен был сказать сегодня, хочу прочитать несколько страниц из этой тетради... Для себя я называю ее «Тетрадь сомнений».