«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старательно обходя знакомые дома и время от времени оглядываясь, как в шпионских фильмах, чтобы посмотреть, нет ли позади «хвоста», он направился к Томке.
И Томка и ее родители ему очень обрадовались. На Томкиной даче отчаянно пахло свежим вареньем, и, несмотря на сопротивление, Костя был усажен за стол, чтобы отведать чаю с черничными пенками.
— Я ненадолго. Меня ждут… Ты чего приходила? — шепотом спросил он, когда Томкины родители оставили их вдвоем.
— У меня возникла гениальная идея. Вспомни, в пятницу Филимон был без своего знаменитого портфеля, с одной лишь тоненькой министерской папочкой. Значит, если бумаги взял он, они остались на работе.
— Ты что? Серьезно?
— Кроме него, некому.
— Это еще не аргумент.
— Да я не одна… Наши все так считают.
— Ты что, с кем-нибудь говорила обо мне?
— Ну да. Со всеми, — простодушно доложила Томка. — С Бобом, с Ираидой, с Исаак Моисеевичем…
Кто тебя просил?
Губы у Томки по-детски надулись, лицо пошло пятнами, а глаза налились слезами.
— Ну, ладно, — примирительно сказал Костя и погладил Томку по рукаву платья. — Я еще не слышал гениальной идеи.
— А идея такая. — Томка шмыгнула носом. — Надо посмотреть у него в столе.
— Это уж слишком. Никогда не рылся по чужим ящикам.
— А воровать — честно? Ты же сам говорил, что для тебя этот график — вопрос жизни и смерти!
— Не дави на психику.
Томка вздохнула.
— А каким образом ты собираешься осуществить эту… операцию?
— Очень просто, — оживилась Томка. — В понедельник надо прийти пораньше. Только и всего. Еще до уборщиц.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Света лежала рядом, завернувшись в простыню, — в светелке скопилась тяжелая духота, после захода солнца окно открывать из-за комаров они опасались. Ее дыхание почти не слышалось. Может быть, Света и не спала, очень может быть. И тоже думала. О чем?
Костя чувствовал себя невероятно одиноким. И ничего не меняло то, что Светка, неслышно дыша, лежала рядом. Стоило только протянуть руку, чтобы коснуться ее плеча. Но не хотелось ему протягивать руку — словно за милостыней, да еще когда ее скорее всего не подадут.
Сейчас, ночью, проблемы, связанные с пропавшими листками, отошли в сторону. Он понимал, что если листочки действительно украли, то надежды на их восстановление в ближайшее время не оставалось. Это было горько, но сейчас хотелось думать о другом. О Светке. О Димке, хотя о Димке меньше — сын был какой-то абстракцией, и в этом Костя винил тещу, отнявшую у него ребенка. Ну, это поправимо. Хуже другое. Когда он почувствовал, что теряет Свету? Когда лишился ее поддержки? После пожара в Технологическом, когда он сидел дома в бессильной ярости, — сгорела почти готовая диссертация, — Светка была рядом с ним. Она буквально выходила его. В моральном аспекте, конечно. Но теперь история повторилась, и у Светы наступило ожесточение. Будто она поняла, кто рядом с ней. Безвольный неудачник. Плебей. Конечно, хронический неудачник — это нечто малопочтенное. Неудачников не судят — их презирают Или жалеют. Кто во что горазд. Но неудачник — это еще и нечто ненадежное. Для окружающих. Неудачников терпят. Но ими никто и никогда еще не гордился.
…Они поженились около пяти лет назад, когда Костя был аспирантом в Техноложке. Столкнулись на кафедре английского языка, где Света работала лаборанткой.
Им хорошо было вместе, хотя и как-то непривычно. Раньше существовал каждый сам по себе, а теперь их двое. «В старом русском языке имелось когда-то двойственное число, — говорила Света. — Наверно, для супружеских пар придумано — муж и жена…» Хорошо… Весело… И свободно… Новое, ранее не известное чувство удвоенности. Ты не один.
Нелепый пожар на кафедре перемешал все карты. Перспективная исследовательская группа, подкармливаемая хоздоговорными работами, к которой рассчитывал примкнуть Костя, — она вот-вот должна была пройти утверждение — развалилась, как карточный домик. Восстанавливать диссертацию на пепелище — занятие бесперспективное. Пропало все — и оборудование в первую очередь.
Света героически преодолевала финансовые трудности. Костина аспирантская стипендия и ее зарплата лаборанта — на руки выходило чуть больше полутораста рублей. Потом-Потом Костя искал место, где бы в нем, как в физике-экспериментаторе, нуждались. За это время Света успела стать штатным преподавателем. И довольно скоро в ней появился незнакомый ранее снобизм, постоянные подколы, рассуждения о серости физиков в областях, выходящих за пределы их узкой компетенции. Возможно, это был не просто снобизм, а первые и серьезные симптомы чего-то более грозного. Костя признавался себе, что не знает, просто не может ответить на этот вопрос. Душевная близость их со Светой оказалась химерично-обманчивой.
Потом родился Димка, и Света отошла от внешних служебных проблем, но в доме появилась теща, и как бы далека ни была Елена Алексеевна от пугающего фольклорного образа, единение со Светой, казавшееся Косте главным подарком судьбы, дало серию трещинок…
Утро наступило неожиданно, ворвавшись в тяжелое Костино полузабытье насмешливым звонком будильника. Жизнь, так сказать, продолжалась. Как и тогда, после пожара. Вчера было все, а сегодня — одно безнадежное пепелище. Горький опыт Кости говорил, что ему еще предстоит получить свою порцию дрязг, даже если все обойдется без явного вмешательства спецотдела.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
197… Июль. Понедельник ⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Гениальная идея Томки провалилась. Они походили по пустой, и оттого казавшейся чужой, лаборатории. Потом Костя не без труда подобрал ключи к трем закрытым ящикам письменного стола Филимона, однако желаемых листочков там не оказалось. Правда, в столе Филимона Томка с Костей обнаружили немало интересного, проясняющего в известной степени характер его хозяина. Например, несколько книг из лабораторной библиотеки, давно и безуспешно разыскиваемых, технические паспорта к микроскопам — тем, что стояли в комнате Кости (без этих описаний новичку с микроскопами было бы и не справиться, а о том, что они покоятся в недрах письменного стола замзавлабораторией никто, естественно, не догадывался). Кроме того, в ящиках лежали старые лабораторные тетради с записями, сделанными не рукой Филимона, связка ключей неизвестного назначения, шахматный конь («Помнишь, Исаак коня потерял и все сокрушался?! — сказала Томка), большая фотография сияющего Генки Арефьева с гитарой на институтском вечере песни (судя по пожелтевшим следам клея, она украшала прошлогоднюю стенгазету) и, наконец, полупустая банка сгущенки с маленьким отверстием в крышке, из которого торчала срезанная наискось
