Волкогоновский Ленин (критический анализ книги Д. Волкогонова “Ленин”) - Жорес Трофимов

Говорю об этом не для того, чтобы поднять цену своим книгам о Владимире Ильиче и его родных — о них имеет­ся немало отзывов критиков и читателей в местной и цен­тральной печати. Одно категорически подтверждаю: ни от одной строки в своих книгах не отказываюсь и готов их переиздать без всяких изменений.

63-летний Волкогонов, напротив, отрекся от всех книг, в которых он до 1988 года славил Ленина, КПСС, Совет­скую Армию и клеймил агрессивную сущность американ­ского империализма, НАТО, ревизионистов всех мастей, диссидентов и т. п., и надумал в пожарном порядке сочи­нить книгу о Ленине за пару лет. Каждому здравомысля­щему человеку ясно, что в столь скоропалительный срок невозможно не только поработать в архивах, музеях и биб­лиотеках тех мест, где протекала жизнь и деятельность величайшего революционера современности и его родных, соратников и противников, но познакомиться даже с ос­новными исследованиями историков и краеведов.

Выход у портретиста был один: на основании биогра­фий Ленина и воспоминаний о нем, печатавшихся за рубе­жом и поэтому малознакомых советскому читателю, сочи­нить серию тематических статей и очерков и смонтиро­вать их в определенной последовательности, а интерес к этой поделке обеспечить за счет новых архивных доку­ментов, с помощью которых и сварганить образ главного виновника всех бед, постигших Россию в результате Ве­ликой Октябрьской социалистической революции.

Почти два года, используя свое служебное положение, Волкогонов твердил в печати и по телевидению о том, что он откопал в “секретных фондах” 3724 документа, которые можно издать в 6-7 томах под названием “Неизвестный Ленин”, и они-то, мол, и станут основой его “политического портрета” Ленина. При этом бывший заместитель началь­ника Главного политуправления С А и ВМФ изображал се­бя чуть ли не жертвой обмана со стороны КПСС, которая “держала в заточении 3724 ленинских документа”.

Откровенно (и справедливо) иронизируя над байками тех, кто подобно Волкогонову мямлил, что не знал “всей правды о Ленине, о большевиках” потому, что ее якобы прятали в архивах, обозреватель “Известий” Отто Лацис писал 3 марта 1993 года: “Многие после этого цитируют “только что открывшуюся” правду прямо по полному соб­ранию сочинений. Между тем,— продолжал Лацис,— если не считать подробностей, не меняющих общей картины, за время гласности мы не узнали о Ленине ничего такого, чего нельзя было узнать раньше в библиотеке средней ру­ки. Есть новые (впрочем, не очень ясные) идеологические установки государства, новое освещение известных фак­тов, но почти нет новых фактов”.

Я уже в общих чертах анализировал широко реклами­ровавшиеся Волкогоновым 3724 документа (Ульяновская правда, 1994, 26 января) и показал, что их основу состав­ляют листовки и письма искровского периода, на которых имеются пометы Ленина, его выписки из газет, журналов и книг, переводы Владимира Ильича трудов К. Каутского, К. Бюхнера и других немецких авторов, а также прошения к властям, открытки к родным, телеграммы и предписа­ния советского периода, около 30 писем к Л. Б. Каменеву за 1911—1913 годы, несколько писем к И. Арманд.

Эти документы и материалы представляют интерес для специалистов, исследующих какую-нибудь специальную сторону деятельности вождя партии и главы Совнаркома. Я, скажем, при работе над книгой “Самарские универси­теты” не мог не обратиться в ЦПА ИМЛ, где хранилась июньская книжка “Русской мысли” за 1892 год с пометами Владимира Ильича на статье Н. К. Михайловского из цик­ла “Литература и жизнь”. Ознакомление с этим номером журнала позволило мне зримее представить отношение Владимира Ильича к творчеству крупнейшего публициста России.

Если бы эта статья Н. К. Михайловского с ленинскими подчеркиваниями и пометами появилась в очередном (JNfe 40) “Ленинском сборнике”, то эта публикация привлекла бы внимание многих историков, литературоведов, философов и была бы для них новостью. Но громадная часть из “3724” неизвестных документов — это листовки, газеты, журна­лы, книги, выписки из них, которые вряд ли заслужили публикации в качестве “новых ленинских документов”. Наш портретист это отлично понимает, но из корыстных побу­ждений многократно будирует этот вопрос только для то­го, чтобы вещать о каком-то “неизвестном” Ленине.

Подогревая нездоровый интерес к своему будущему опусу, Волкогонов не гнушался использовать заведомо лживые материалы. Так со сцены Ленинградского концерт­ного зала он заявил: “Ленин причастен к террору... Я даже знаю один документ, где он приказывает докладывать ему еженедельно, сколько расстреляно попов”. Разоблачая этот чудовищный навет, я писал: “Допустим невероятное: пред­седатель Советского правительства отдал подобный приказ.

Тогда бы Д. Волкогонову, не говоря уже о настоящих лениноведах, были бы известны и требуемые Лениным ежене­дельные доклады с мест о расстрелах попов. Но таких документов в архивах нет. Как не было и еженедельных расстрелов. Это наш генерал пустил на волю очередную антиленинскую “утку” (Ульяновская правда, 1992, 22 апреля).

Явно на потребу низменным чувствам обывателей рас­считаны были и такие лживые заявления Волкогонова о Владимире Ильиче: “Друзей у него никогда не было... Лю­бил он в своей жизни, пожалуй, двух человек: свою мать и Инессу Арманд. Крупская же была для него просто удоб­на”. Или — реанимация портретистом давным-давно ра­зоблаченных фальшивок об обстоятельствах возвращения Ленина из эмиграции в “пломбированном вагоне” через Германию в Россию весной 1917 года, о рейхсмарках, ко­торые якобы кайзеровское правительство давало больше­викам в 1917 году. Не отказал он себе в удовольствии и позубоскалить относительно адвокатской практики Вла­димира Ильича в Самаре, по поводу его мизерного трудо­вого стажа и вместе с тем безбедного существования, ко­торое он, мол, вел за границей. Не имея никаких основа­ний, Волкогонов ратует за пересмотр дела о покушении 30 августа 1918 года Ф. Каплан на жизнь Ленина. Апофео­зом же падения “ленинской крепости” в душе былого ве­дущего политрука Советских Вооруженных Сил стало его заявление о том, что “ни один эпохальный прогноз Ленина не оправдался”.

В начале июня 1994 года, с пахнувшим еще типограф­ской краской двухтомником “Ленин” в руках самодоволь­ный Волкогонов появился на экране телевизора в переда­че “Час пик” и стал снова обливать грязью личность Вла­димира Ильича. Все это действо было так неубедительно, что обозреватель “Труда” сдержанно, но недвусмысленно неодобрительно отнесся к извергаемому генералом потоку безосновательных обвинений в адрес Ленина: “О вожде мирового пролетариата было сказано, что он был грешни­ком и не любил Россию, что еще до Крупской сватался к другой женщине, но был отвергнут. Что, проработав юри­стом около двух лет, не выиграл ни одного дела. Для знаю­щих, что гость В. Листьева, в отличие от других истори­ков, допущен к тем архивам, которые до сих пор заперты на семь замков, такие “открытия” кажутся весьма поверх­ностными, более похожими на имеющие хождение анекдо­ты, нежели на серьезные изыскания”.

Безрадостное впечатление на корреспондента “Комсо­мольской правды” А. Монахова произвела и презентация книги “Ленин” в издательстве “Новости”, на которой Вол­когонов вновь темнил, что сам был “правоверным ленин­цем, но знакомство с архивами пролило новый свет на об­лик вождя” и т. д. “Кроме того выяснилось,— с неприкры­той иронией писал автор “Комсомолки”,— что Ленин всю жизнь был тунеядцем и жил на чужие деньги, никогда не любил русских (Волкогонов постоянно цитирует его фра­зу: “Русские — дураки”, как будто она что-нибудь дока­зывает), личная жизнь Владимира Ильича до Инессы Ар­манд была однообразна и скучна, единственный человек, кто до конца отстаивал свою точку зрения в спорах с Ле­ниным, была его теща, мать Крупской.

Беглое знакомство с текстом слов Волкогонова пока­зало, что основная идея автора такова: Ленин не был ни гением, ни богом. И если второе относится целиком к области теологической и какому-либо научному опровер­жению не поддается,— с сарказмом продолжал А. Мо­нахов,— то первая посылка (“Ленин не был гением”) при­надлежит области филологической. Проблема заключа­ется всего лишь в выборе правильного эпитета, который (выбор) целиком зависит от личных симпатий говоряще­го. Из ряда “гениальный, великий, крупнейший револю­ционер XIX века” Волкогонов выбирает последнее опре­деление и доказывает верность своего предпочтения на протяжении двух томов.

Тенденциозность произведения наглядно проявляет себя в художественном оформлении. Первый том украшен тра­диционной для ленинских многих лет фотографией муд­рого вождя, благодетеля народов. На обложке второго то­ма — изображение полубезумного революционера неза­долго до смерти. Видимо, такой была эволюция взглядов Волкогонова по отношению в объекту описания”.