Я вырос в свободной России - Юлия Свешникова

Многие молодые люди оказываются не в силах выдержать эту обстановку, и в итоге они стремятся уехать из страны. Не думаю, что это удачный выход. Уехать отсюда — значит, признать себя беспомощным перед сложившейся ситуацией. Каждый человек, небезразличный к бедам окружающих его людей, уехавший за рубеж, — это врач, сбежавший от своего больного. Конечно, у каждого из нас есть это право — уйти и забыть. Жить в этой удушливой атмосфере издыхающего советского монстра очень уж тоскливо. Можно пустить новые корни в другом месте. Вывезти семью и зажить другой жизнью. Но лично мне будет горько осознавать, что моя страна покрыта паутиной, заброшена и забыта, лежит в пыльном углу на обочине мирового политического процесса.

Если не уезжать, то что? Надеяться на государство? К сожалению, как я уже говорил, государство сегодня не видит реального положения дел, исходит из иных представлений о действительности. Оно отчуждено от граждан и их интересов. Этот институт живет в своем мире, и уповать на его помощь не слишком-то рационально.

Боюсь, единственный путь, следуя которому можно переломить ситуацию, — инициатива снизу. Каждый неравнодушный человек должен начать с изменений вокруг себя. Порой инициативе снизу придают слишком малое значение, однако у нас нет иных путей разрешения сложившейся ситуации. Только частные примеры поступков конкретных людей способны преодолеть отчуждение в нашем обществе. Но сами по себе, без должной инфраструктуры, эти примеры угаснут и останутся неизвестными. Лишь инфраструктура гражданского общества, базирующаяся на сочетании свободы и ответственности, способна сделать частную инициативу взаимопомощи трендом. Для этого необходимы свободные и ответственные СМИ, благотворительные фонды, профсоюзы и институты самоорганизации граждан. Через эти институты отдельные частные инициативы станут общеизвестными и получат потенциальную возможность закрепиться в виде практик гражданского общества. К счастью, как мне кажется, мы делаем первые шаги на этом пути: развивается стремление наших граждан к благотворительности, повышается внимание к проблемам общества, на которые отдельный индивид не может оказать необходимого влияния. Во многом это произошло благодаря распространению Интернета и социальных сетей в России. Мы пока еще находимся в начале процесса формирования гражданского общества современного типа. Но от того, сформируется ли его инфраструктура, будут ли реализованы его потенциальные возможности, сегодня зависит то, в какой стране мы будем жить завтра. Двадцать лет очень большой срок, а сделано для преодоления советского наследия очень мало. Времени у нас осталось совсем немного. Но, надеюсь, мое поколение все же сумеет использовать его с толком.

III место

Медея Капанадзе. Москва

Я вырос в свободной России?

Я родилась в 1992 году в Москве. Такого удивительно свободного, полного надежд и одновременно трудного, опасного и нестабильного времени, как в начале девяностых, в России, пожалуй, не было. Уже была перестройка, рухнул железный занавес, уже был подавлен путч 1991 года. «Свобода», «гласность», «либерализация», «независимость», «суверенитет» были самыми упоминаемыми словами; более того, они все больше воплощались в реальность. Возвращались из тюрем, ссылок, вынужденной эмиграции писатели, художники, режиссеры; возвращались книги, музыка, фильмы. Граждане заново открывали для себя историю своей страны. Менялся формат новостей: другим становилось телевидение, газеты; литературные журналы были нарасхват. Страна освобождалась от коммунистических догм и советских стереотипов. Для гласности теперь не было никаких преград, ведь система, столько лет угнетавшая и жестоко подавлявшая любые проявления инакомыслия (и даже инициативы), была разрушена.

Можно сказать, что я родилась практически в самой свободной стране. Однако с Россией, как и с профессором Плейшнером, пьяный воздух свободы сыграл злую шутку. Наши родители сначала яростно боролись за элементарное выживание, потом, пользуясь открывшимися возможностями, пытались обеспечить нам, поколению, появившемуся при пустых магазинных полках, галопирующей инфляции, многомесячных задолженностях по зарплатам, достойное настоящее и будущее. Появившийся достаток (пусть небольшой) несколько затуманил разум граждан. Никто не заметил, когда началось «закручивание гаек» и постепенное ограничение свободы. Возможно, это случилось осенью 1993 года, когда был расстрелян Белый дом… А может, в декабре 1994-го, с началом кровопролитной и жестокой Первой чеченской войны, лукаво именуемой восстановлением конституционного порядка? Или гораздо позже, накануне Нового 2000 года, когда в предпраздничной суете окружение старого и больного первого президента России подсунуло нам так называемого преемника? Трудно сказать…

Тем не менее мое детство действительно было свободнее, чем у моих родителей, его не ограничивали правила октябрятских, пионерских, комсомольских организаций, с ранних лет навязывавших определенную точку зрения и модели поведения. В школе нам ничего не рассказывали ни про «дедушку Ленина», ни про классовую борьбу. Я, как и почти все мои ровесники, не интересовалась политикой. Нас больше увлекала учеба, музыка, отношения с друзьями, ведь свобода — как воздух, на который обращаешь внимание только тогда, когда его не хватает. Но старшее поколение так заботилось о том, чтобы я была счастлива, так охраняло от всяческих проблем, что я едва не выросла безмозглым тепличным растением, не знающим жизни.

Осознание того, что что-то не так, пришло в августе 2008 года. Нашу многонациональную семью (я наполовину русская, наполовину грузинка) конфликт Грузии и России не мог не затронуть. Первым впечатлением было недоумение — случившееся для меня оказалось полной неожиданностью, понять, почему это произошло, было очень сложно. Мне казалось, что война — это борьба со злом ради воцарения справедливости на земле, причем весьма отдаленная от меня по времени и являющаяся только элементом истории. Было сложно осознать, что я могу стать свидетелем таких событий.

Ведь в школе я привыкла к тому, что в учебниках характер войн оценивается довольно однозначно, свои рассуждения мы строили уже по готовым шаблонам и разбирали сформированные точки зрения, поэтому я считала, что практически в любой ситуации можно легко установить, кто прав, а кто виноват. Но в августе 2008-го информация с разных сторон подчас была совершенно противоречивой. Наша семья поддерживала связь с родственниками, живущими в Грузии (некоторые из них оказались в эпицентре событий), и поэтому очень скоро стало ясно, что, оказывается, государственные каналы могут выражать мнение, выгодное властям, даже если для этого нужно подтасовывать факты. Многие тележурналисты в те дни, изображая искреннюю озабоченность и тревогу за судьбу осетинского народа, называли прямую военную агрессию, бомбардировки сел и деревень, уничтожение мирных граждан, мародерство и грабеж «принуждением к миру». Теперь мне даже немного смешно вспоминать свое наивное понимание происходящего в стране — начиная с тех событий, я не верю новостям телевидения, и это представляется мне единственным разумным решением, и вообще верить кому-либо на слово стало трудно.

С тех пор ничего не изменилось, новости на телевидении не являются для меня уважаемым источником информации. Другое дело Интернет. Здесь возможности совсем другие: высказаться может каждый, особенно если он не имеет никакого влияния в обществе. Например, я могу совершенно не бояться выражать свое резко негативное отношение к существующему режиму, потому что мое мнение мало что может изменить. Однако люди влиятельные все чаще вынуждены задумываться о последствиях, вызванных их словами. Происходит так, что журналисты оказываются избиты, общественные деятели попадают на скамью подсудимых, мы знаем и случаи убийства, которые носят исключительно политический характер, и именно по этим причинам их расследование постоянно затягивается и осложняется. И тем не менее Интернет кажется единственной зоной, свободной от каких-либо форм контроля. Жаль только, что даже весьма современные и технически подкованные руководители нашей страны видят во Всемирной паутине лишь то, что сами захотят. Мы не видим никакой реакции на блоги Алексея Навального, Ольги Романовой или, например, твиттер Елены Панфиловой.

Во всех прочих сферах жизни зачастую государство не дает возможностей гражданам реализовывать основные из своих прав и свобод. Напрямую (через законы) ничего не запрещено, но о реализации свободы предпринимательства мы можем спросить у Евгения Чичваркина или Михаила Ходорковского. Насколько журналист может использовать свободу слова, хорошо знают родственники убитой Анны Политковской. Практику свободного и независимого суда испытал на себе Сергей Мохнаткин. Активисты «Стратегии-31» наглядно показывают, как осуществляется свобода собраний в нашей стране. Множество людей постоянно сталкиваются с аналогичными проблемами. Элементарной свободой перемещения не обладает инвалид-колясочник даже в таком «продвинутом» городе, как Москва. Нищенская зарплата сельских учителей и провинциальных докторов тоже мало способствует осуществлению их свобод. Люди вынуждены прикладывать титанические усилия для добывания хлеба насущного. Почему обладатели «мигалок» считают себя свободнее других на дороге? На каком основании обнаглевшая и ничего не боящаяся бюрократия превращает целый народ в рабов своих коррупционных схем? По какой причине государство так легко и без сожаления расстается с талантливыми учеными, инженерами, музыкантами, программистами, уезжающими за границу уже не столько за деньгами, сколько за интересной работой, свободой творчества, самореализацией? Свобода вроде бы есть, а на самом деле ее мало кто чувствует. Мы как герои Игоря Губермана — «сполна имея все права без права пользоваться ими».[1] Власти, маскирующие происходящие несправедливости, свои ошибки, неверные решения и прямые преступления, убивают на корню ту идею свободы, уничтожения советского «тюремного режима», которой (по рассказам родителей) были некогда воодушевлены все. По моему мнению, ситуация в стране только ухудшается и будет ухудшаться. Власть позволяет себе все больше и больше, а организациям гражданского общества, оппозиционным партиям да и простым гражданам остается все меньшее поле для действий. Подавляется активность, причем силовыми методами; страна полностью перешла на «ручное управление».