Миллионер - Сергей Валяев

— Это очень серьезное мероприятие, молодой человек, — ответил лекарь. — Мы отвечаем за будущие поколения. Если мы хотим иметь на улицах одних идиотов…

— А сейчас их что, мало? — спросил я, вспомнив нашего тушинского дурачка Илюшку Шепотинника.

— Много, — согласились со мной. — Но через одного. Так что, если хотите помочь отчизне, терпите.

И я терпел — миленькие медсестрички-вампиры через стеклянные трубки тянули из меня кровь, потом выдали баночку из-под майонеза и удалили в комнатку, где на стенах висели малохудожественные картинки из старых журналов. Глянцевые красотки времен расцвета ГДР улыбались мне, как родному.

Я скрипнул зубами и… через неделю был принят в доноры. Правда, скоро выяснилось, что в этом деликатном деле имеется издержка. А именно: двухнедельное воздержание перед тем, как…

Месяц я терпел такое глумление над своим оранжерейным организмом, а потом махнул рукой: интересы страны, конечно, превыше всего, да индифферентность моя начинает вызывать подозрение у любимых. И когда одна из них задала мне досадный вопрос, связанный с цветом летнего неба, я, взревев, сутки доказывал свою мужскую, скажем так, привлекательность.

После чего неделю мыл и бил посуду в ресторане «Арагви». Месяц ломал мебель в магазине «777». Несколько ночей плясал в стриптиз-баре «Голубая луна», где от общего отвращения коцнул огромный аквариум с плавающими педерастами. Шесть недель трудился, не покладая рук и кое-что еще, в женском общежитии ЗИЛа, пока меня не выгнали взашей за аморальное, как раньше писали в советских газетах, поведение.

Потом декаду продержался в секс-шопе — там, среди фаллических предметов, я окончательно разуверился в таком понятии, как любовь.

На мясокомбинате вместе с ветеранами отметил первый день работы и так, что меня вырвало на державного директора, который делал обход хозяйства, интересуясь производственными показателями.

На станции же ОСВОД в Серебряном бору я вместо того, чтобы спасать синих утопленников, флиртовал вовсю с хихикающими русалочками… Ну и так далее.

И теперь я имею то, что имею: вольное одиночество, двухкомнатную квартиру, три десятка кактусов, четырех любовниц со складками жира на животах и неровно бритыми подмышками…

Стоп, Слава, говорю я себе, во-первых, повторяюсь, во-вторых, надо держать удар, а в-третьих, меня искал Вася Сухой с неким деловым предложением.

Последняя встреча наша случилась именно в Серебряном бору, когда я пустил ко дну водолазное снаряжение и по этой причине начальник станции в сердцах негодовал на берегу:

— Слава! Лучше бы ты, блядь (три раза), сам утоп! Разве можно так работать, спустя рукава?! Без снаряжения и не думай вылезать! Или плати много!..

Я нырял в мутной и холодной субстанции, проклиная собственное разгильдяйство, когда услышал рев фордовского мотора. На берег выкатывал танковый джип с тонированными стеклами и блатными номерами 666.

Потом из внедорожника выбрались братки, бритые затылки которых утверждали, что мир развивается по пути совершенства. Потылица, похожая на армейскую походную обувку, разве не само совершенство?

Не знаю, как бы развивались события, но среди прибывших был мой друг. Вася Сухой, хохотнув и уяснив причину моего полоскания в грязной речке, открыл свой кожаный «лопатник»:

— Сколько, командир?

Старенький начальник станции ОСВОД от неожиданного дружелюбия братков потерял дар речи и только таращился на веер из вечнозеленых ассигнаций.

— Заработано непосильным трудом, — проговорил мастер спорта по выбиванию капиталов. — Но мы проводим благотворительную акцию, — и вырвал несколько купюр, — в поддержку отечественного производителя, — и кивнул на меня, вылезающего на берег. — На, держи, отец, бабки, и не держи зла на Славика, он такой, какой есть.

— А какой я есть? — и запнулся.

Такое со мной происходит крайне редко: либо когда вижу в небе НЛО, либо когда вижу на земле прекрасную незнакомку.

В данном случае я делаю стойку и смотрю на девушку во все глаза, чтобы уяснить для себя её внутреннюю суть. Увы, я ещё живу детской надеждой в то, что встречу самую единственную…

— Ну, шо тут нечисто так, — открыла рот красавица, и я вернулся в нашу навоженную действительность.

Была б моя воля, запретил барышням открывать рот — только во время приема пищи и оральных утех. А так — молчать, сучки! Тогда, быть может, мир наш был бы куда гармоничнее.

Однако вернемся на замусоренный берег Москвы-реки, но милый и теплый, откуда, как позже выяснилось, и стартовал я — стартовал в жизнь, незнакомую и бушующую евроазиатскими страстями, так похожими на латиноамериканские.

Пока же я млел под родным солнышком, как букашка на ромашке, и было мне хорошо. Позолоченный купол далекой церкви, утопающей в лесном массиве, напоминал о великой силе Провидения, благодаря которой мы вместе собрались именно в этот день и в этом месте.

Как я понял, мастера спорта прибыли отдохнуть на лоно природы после трудных соревнований по отстрелу конкурентов. Был разведен мирный костерок, потянулся уютный дымок, появился шашлычок из барашка, — не из Fill`a ли?

— Ну, чего, брат, идти к нам, — сказал Вася Сухой, когда я ему помогал тащить резиновые коврики для помыва, — работать.

— Не, — зевнул я. — Не люблю крови.

— Какая кровь? — обиделся мой друг. — Мы не беспредельщики. Мы договариваемся.

— А это что? — указал на завалявшуюся гильзу. — Хороший аргумент при тарах-барах?

— Веня, козел! — рассвирепел мой друг. — Иди сюда! Сколько говорить: подчищай за собой, — и кинул предмет раздора в сторону увальня с трапециевидной башкой, где прятался маленький орешек мозга.

Боец молча поймал гильзу, сплющил её пальцами и запулил в речку, навеки схоронив вещественное доказательство. Мой друг развел руками: сегодня случилась нетипичная история, а так — мирные переговоры, как на женских Женевских озерах. То есть период деления территорий заканчивается и начинается новая эпоха — эпоха стабильности и порядка.

— У нас не может быть порядка, — заметил я.

— Почему?

— Мы идем своим путем, — и уточнил, — развития. — И рукой изобразил в воздухе замысловатую загогулину, похожую на византийскую вязь.

— Ша, — сказал Вася. — Обломовщина кончилась, начинается штольцовщина.

— А ты хорошо учился в школе, сукин сын, — посмеялся я. — Ишь, какими аллегориями заряжаешь.

— Жизнь лучший учитель, — проговорил мой друг. — И даже идиот от неё здоровеет.

Тут мы вспомнили о нашем дворовом дурачке Илюшке Шепотиннике. В детстве и отрочестве он жил под нашей защитой. Почему мы с Сухим взялись его опекать, сложно объяснить. Наверное, двор наш был дружен и каждый, в нем проживающий, имел гарантию на силовую заботу. Или мы видели в Илюше человечка, отмеченного Божьим промыслом? Трудно сказать. Как трудно сказать, когда начала прогрессировать его болезнь.

Хотя имею подозрение, что все началось в тот жаркий июльский денек, когда наша шумная дворовая компания переместилась на ж/д станцию Беговая. Там тушинская шпана развлекалась тем, что прыгала с чугунного моста на крыши проходящих электричек и поездов.

Самый шик был в том, чтобы сигануть на скорые, уходящие в неведомую васильковую даль, прогарцевать на них километров сто, а потом вернуться к утру с обветренной рожей, в синяках, но с блуждающей улыбкой победителя. Тогда всем нам было лет по десять, и мы толком не понимали, что есть болезни головы.

Илюша был дурак, но наш дурак, и относились мы к нему почти как к равному. Дети беспощадны в своем простодушии. Краски детства не имеют оттенков. Мы не понимали, что наши игры — игры со смертью.

Нет, чувство страха гнездилось в наших манголо-татарских тельцах (в районе солнечного сплетения), особенно, когда они готовились к прыжку на спину ревущему металлическому зверю, да никто из нас никогда не признался бы в подобной квелости. Безумные игрища голодранцев, уверивших в свою безнаказанность. Мы гневили Бога, но до поры до времени ОН был за нас.

В тот летний денек все было как всегда: мы гроздьями повисли на заброшенном мосту в ожидании транспортных средств. И пока мы ждали и щебетали, выяснилось, что с нами увязался Илюша. Обычно за ним присматривала старшая сестра, а тут по какой-то причине не уследила.

Шепотинник сидел на просмоленной шпале и пускал слюни, глядя перед собой. С виду ничем не отличался от нас. Разве что, присмотревшись, можно было отметить некую неловкость в движениях и некий взгляд, обращенный в себя. Говорил Илюша короткими фразами, повторяя их до бесконечности. Он походил на игрушку с плохим механизмом, который постоянно клиняло. Тогда мы, конечно, знать не знали, что есть такая болезнь со странным названием «аутизм» и поэтому нам казалось, что Шепотинник придуривается — и хорошо придуривается.