Марафон нежеланий - Катерина Ханжина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не понимала, почему я привлекаю только мужчин старше себя. Значительно старше. Когда на выставках ко мне подходили интеллигентные деды или мужчины с пузиком и сединой, Сашка говорил, что это из-за леденцовых губ и по-детски наивного взгляда. Конечно, приятнее быть Лолитой, а не Гейзихой. Но я думала, что они реагируют на невидимую, как цвет ауры, отметину – у нее никогда не было отца. Для них это как маячок, сигнал, что малышку надо обнять и приласкать.
Мне нравилось находиться в этом состоянии «после бури в душе». Я заметила, что вдохновеннее всего мне пишется после эмоциональных срывов. Именно после, а не во время. Для меня это была как медитация – выревешь все слезы, обсосешь до косточек все обиды, и сознание как будто очищается. Недолго, несколько часов, в голове почти нет никаких отвлекающих мыслей. Можно сосредоточиться на чем-то одном и развивать это. Не хочется встать и взять что-нибудь перекусить, включить фоновую музыку, полистать ленту в «Инстаграме»[1] или ответить на сообщения. Я просто оцепенело пишу, думая только о сюжете. С нуля вогнать себя в истерику, а потом в медитативное состояние у меня не получалось, но если я ощущала легкую печаль или меланхолию, то всеми силами пыталась, расцарапывая старые раны, довести себя до этого.
В универ я, конечно же, не поехала. Весь день провалялась в постели, отвлекаясь на шампанское и страдающие заметки в блокноте. От Саши было четыре пропущенных вызова. Точно, он же звал меня на какую-то вечеринку к своему дружку-художнику. Я не собиралась идти на нее, когда была в более приподнятом настроении. Сейчас – тем более. Но потом поняла, что за день в тоскливом одиночестве я так надоела себе, что одинокую ночь будет пережить еще тяжелее.
Глава 3. Пабло Пикассо. «Три женщины»
– Ты замечала, что ярко сверкает только свежий снег? – Слегка пьяный Саша прислонился лбом к окну и пытался продолжить наш разговор о том, стоит ли мне учиться дальше.
Я попала на скучнейшую в мире специальность «Менеджмент организации» только потому, что не прошла по баллам на бюджетную основу журналистики и филологии. Там и без меня хватает умненьких девочек. А на менеджмент был самый низкий проходной балл, и я решила год поучиться там. Потом второй, а потом уже жаль было уходить – доучусь два года и пойду в магистратуру куда захочу. Но как же это тяжело – зубрить неинтересные предметы, вместо того чтобы много читать то, что мне реально нравится, и писать о том, о чем хочется. Не пару часов ночью, а постоянно. Дышать, гореть этим, пока есть мысли, которые я хочу всем рассказать.
Мне было страшно, что через несколько лет я повзрослею, и мечты о писательстве покажутся мне наивными. Как теперь кажутся мечты о театре. А ведь в четырнадцать лет я была уверена, что стану актрисой. Но мечты о театральной сцене уносили меня все дальше от реальности. Когда в моей альтернативной реальности я получала «Оскар», в «реальной» реальности я прошла кастинг всего лишь в молодежный театр. После двух месяцев скучных занятий по сценическому мастерству и нескольких ролей, по значимости равных мебели, я гордо ушла, заявив режиссеру: «Я хочу создавать свой мир, а не быть частью вашего мира». Тогда я еще не знала, что для меня «создавать свой мир» будет равно писательству.
– Ты предлагаешь бросить все и сосредоточиться на писательстве?
– Не обязательно бросать. Просто начни хоть что-то делать.
– Я делаю.
– Ты даже мне не даешь почитать!
– Потому что в прошлый раз ты все раскритиковал.
– А ты думала, что у тебя все будет получаться сразу идеально?
– Нет, но…
– Выкладывай хотя бы в интернет, анонимно.
– Там не получишь адекватной оценки.
Саша затушил недокуренную сигарету, небрежно приобнял меня и с табачным облаком прошептал:
– В вас есть что-то от вечной неудачницы.
Он знал, что цитированием моих любимых персонажей можно поднять мне настроение.
– Эй, у нас здесь вечеринка для одиночек! – крикнул уже немного пьяный Дементий.
Мы с Сашкой закатили глаза и сказали нашу самую часто повторяемую фразу (кроме цитат из «Манхэттена» и «Слогана»):
– Мы просто друзья!
– Мы решаем важный вопрос. – Саша сел на край ярко-оранжевого дивана с каплями краски. – Как нашей Розочке развивать литературную карьеру.
«Участвовать в литературных конкурсах», «Публиковать в интернете» – посыпались советы от ничего не понимающих в писательстве художников и фотографов.
– Она стесняется даже мне почитать.
– А пишешь для чего? Если в стол, то и развивать ничего не надо. – Дементий почти протрезвел от возмущения. – Знаешь, у меня был один наставник… Он буквально заставлял нас выплескивать все наружу. Рисовать, писать, снимать, а потом со всеми обсуждать не только творения, но и свои мысли, отношение к жизни. Это он сделал меня таким.
«Таким» – это более-менее оплачиваемым художником, известным в узких кругах нашего города. Видимо, «Дементия» придумал тоже его наставник. Три года назад он был просто Димой, посредственно копирующим всех абстракционистов – от Кандинского до Поллока. Точно, как-то Саша рассказывал мне про то, что Дима вернулся с какого-то острова совершенно другим человеком: художником, а не подражателем.
– Это когда ты на острове полгода прожил?
– Ну, не полгода, а три месяца. Но знаешь, это были самые офигенные месяцы моей жизни. Если бы можно было зациклить какой-то момент жизни, то я бы остался в тех месяцах. Там… там просто вытаскивают из тебя все. Вскрывают, солят раны – до жути больно. Но это такая боль, которая рождает настоящее искусство.
– А как ты туда попал?
– Основатель, Адам, – довольно известный художник. Был, сейчас уже не выставляется в галереях. Я от него просто фанател. Ходил на все выставки, но заговорить не решался. Он уже тогда жил за границей, на этом острове, в Россию приезжал пару раз в год. Такой загадочный, молчаливый и смотрит так, как будто все знает. А его картины… Это надо видеть!
Дементий достал телефон и открыл в сохраненных фото галерею «Адам». На изображениях были буро-красные силуэты женщин в примитивистском стиле. Очертания – как будто выгравированы на стенах пещер, а орнаменты напоминали то об африканских масках, то об
