Сказки Гореловской рощи - Братья Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неделю сидит, другую. Глянул как-то, а травка-то уже горит алым цветом.
И воскликнул Жаворонок:
— Вот это да! Родился травкой. Рос травкой. А раскрылся — маков цвет...»
Этими словами закончил медведь Михайло свою вторую сказку. Вокруг молчали. Медведь Михайло глядел прямо перед собой, прищурившись, и думал, счастливый: «Молчите, потрясенные? То-то, поразил вас, а то ли еще будет, когда я расскажу свою третью сказку».
И слышит — кричит в заднем ряду медведица Авдотья медведице Матрене:
— Что он сказал, Матренушка?
И прокричала ей в ответ медведица Матрена:
— Он говорит, что цветок вначале травкой бывает.
— А что, разве и этого еще никто не знал у нас в роще?
Ох, так и запустил бы медведь Михайло в нее чем-нибудь, да неудобно, не в том возрасте, не медвежонок. Потоптался, сказал хмуро:
— А сейчас я расскажу вам сказку про мох, почему он расти не стал.
Услышал его слова Мышонок и запрыгал на пенечке под березой, захлопал в ладоши.
— Ха, большой медведь про птичку сказку рассказал, про травку рассказал, теперь про мох рассказывать будет. Сам большой, а сказки про маленькое рассказывает. Ха-ха. И запищал, засмеялся.
— А ведь верно, смешно это: медведь, а сказки про птичку да про травку рассказывает. Говорил бы уж о слонах или о тиграх хотя бы, — прогудел медведь Лаврентий.
Вокруг засмеялись. Смешно было и медведю Тяжелая Лапа, но он не смеялся. Он еще надеялся, что медведю Михайле дадут пирог, и потому кричал с места:
— Зря смеетесь. Хорошие же сказки.
Ворчал и Бурундучок на сосне. Пришел он к кургану самым последним. Сидел на сосне, мрачный, сутулый, в халате в полоску. Ворчал:
— И чего ржут? Ну ведь не смешно же, совсем, совсем не смешно.
Но вокруг смеялись. А когда все угомонились немного, медведь Михайло объявил торжественно:
— «Отчего мох расти не стал».
И снова — смех:
. — Мох! Охо-хо! Нашел о чем рассказывать. Может, у тебя еще есть какая сказка?
— Есть, про плесень. Но я ее потом расскажу.
— Про плесень? И-хи-хи! А может, ты прямо нее начнешь. Мы еще про плесень не слушали.
А медведь Спиридон позвонил в колокольчик:
— Тихо, братцы.
И повернулся к медведю Михайле, сказал, чтобы слышал только он один:
— Продолжай, Михайло. Только название не говори больше, а то опять смеяться будут.
И медведь Михайло начал рассказывать свою третью сказку:
«Родился в лесу Мох. Поглядел на деревья, воскликнул :
Вот это выросли, почти в облака макушками упираются. Может, и мне поднатужиться и стать таким же высоким? Но слышит, говорит Ворона Сороке на сосне:
— Плохо высоким деревьям: буря всегда валит первым высокое дерево. И гроза в первую очередь бьет по высокому дереву. Зимой ему холодно — все ветра его, а летом жарко — ближе всех оно к солнцу.
Услышал это Мох и сказал самому себе:
— Нет, права Ворона: высоким быть плохо.
И не стал расти. Навсегда остался маленьким. Ютится в лесных сумерках, на стволах деревьев и на болотных кочках.
— Так, — говорит, — удобнее».
Закончил свою сказку медведь Михайло и поглядел с опаской на медведицу Авдотью: неужели она опять будет спрашивать у Матрены, о чем говорил он. И видит: колыхнулась медведица Авдотья и закричала :
— Что он сказал, Матренушка?
И прокричала ей в ответ медведица Матрена:
— Он сказал, что мох не растет.
— Это что ж, плохо, что ли?
— Он говорит, что плохо.
— Это что ж, он хочет, чтобы наша роща мхом заросла?
— Не слушайте ее! — затопал на кургане медведь Михайло. — Я этого не хочу. И не об этом моя сказка, совсем о другом.
Но уж лучше бы он не говорил этого: слова его потонули в общем хохоте. Медведь Тяжелая Лапа попытался было урезонить:
— Зря смеетесь... Ну хорошие же сказки.
Но его и слушать никто не стал — все смеялись. И вздохнул тяжело медведь Тяжелая Лапа:
Зря смеетесь.— Верно, зря. Ведь ничего же смешного нет, — в тон ему пробурчал Бурундучок на сосне. И еще больше нахохлился.
СЫН БЕЛКИ РЫЖЕЕ УШКО
Медведь Михайло рассказал все три свои сказки и теперь стоял на кургане и мужественно ждал, что скажут Дятел, Голубь и Дубонос. Это им доверено решить — с хорошими ты сказками выступил или с плохими, дать тебе за них пирог или нет. Сдвинули они умные головы, совещались: давать или не давать пирог медведю Михайле. У Голубя грудь полна нежности. Он готов всем дать по пирогу, лишь бы все довольны были.
Голубь сказал:
— Надо бы дать. Все-таки трудился медведь, рассказывал.
Дятел, тот привык на все трезво смотреть. Дятел не согласился с Голубем.
Дятел спросил:
— Дать? А за что? Говорить всякий может, а вот умно говорить — это дано не каждому. Медведю Михайле, как видно, не дано. Ты слышишь, как смеются над его сказками?
У Дубоноса не было ни голубиной нежности в груди, ни трезвости Дятла в голове. Но зато умел Дубонос сидеть серьезно. Глянешь на него со стороны и видишь — ух, какой умный. Дубонос сидел молча, ждал: вот договорятся между собой Голубь с Дятлом, Дубонос присоединится к ним, и будет решение у них принято единогласно.
Долго совещались Дятел, Голубь и Дубонос и, наконец, решили, что хоть и есть в сказках медведя Михайлы умные мысли, все же до конца они еще не продуманы и пирог за них давать нельзя.
Медведь Михайло не верил, что это все, и по-прежнему стоял на макушке кургана, ждал, что все сейчас, прямо сейчас должно измениться. И когда медведь Спиридон сказал ему: «Ступай, Михайло, с кургана», — заговорил торопливо, совсем не по-медвежьи.
-Как - Кактак? Подождите. Этого не может быть: вы не поняли меня. Я о чем говорил?
— О птичках да о травке, — выкрикнул из-за спины медведя Лаврентия заяц с Рыжими Усами. — Еще о плесени рассказать собирался.
— Да, да, я могу и о плесени рассказать. Есть у меня такая сказка... Я что хотел сказать? Что из травки цветок бывает, если она расцветет.
Вокруг смеялись. Больше всех смеялся медведь Лаврентий, А медведь Спиридон прошептал медведю Михайле:
— Ступай, не позорь себя. Не получились у тебя сказки.
Шел медведь Михайло на место, и темно у него в глазах было. И на фоне заревого вечернего неба он и сам казался темным, от печали темным: он так уверен был, что пирог будет его, что даже ужинать не стал.
В четвертом ряду на лесине тяжело вздохнул медведь Тяжелая Лапа:
— Эх, такие сказки оценить не сумели.
Медведь Спиридон размахивал над головой колокольчиком :
Тихо. И спрашивал густым басом:
— Кто еще говорить будет?
И медведь Иван опять поднял хилую лапу и встал, кряхтя по-стариковски Дозвольте мне выступить со сказкой. Я же ее вон откуда принес — из Ясеневого леса.
Но ему не позволили:
— Будет три — пожалуйста.
Но трех сказок у медведя Ивана не было. Он пожевал губами и сел, а Сорока на сосне горько вздохнула :
— Эх, — и по груди себя крылом стукнула.
На макушку кургана взбежала белка Рыжее Ушко. Распушила хвостик, села столбиком. Она родилась и выросла в Гореловской роще, а замуж вышла в Осинниках. Но все ее помнили и, когда увидели на кургане, закричали:
— Давай, Рыжее Ушко, рассказывай.
Сказок у белки не было, зато у нее был сынишка, о нем она и собиралась рассказать своим друзьям. «Пусть и они порадуются моему первенцу. Это же мои товарищи», — подумала Рыжее Ушко. Она устроилась поудобнее на макушке кургана и начала рассказывать :
«Собралась Белка на охоту. Приказала сыну:
— Ты, сынок, из дома никуда не ходи. Жди меня. Да орешек не ешь. Он у нас последний.
— Ладно, — сказал Бельчонок.
Но одно дело сказать, а другое — вытерпеть. Бельчонок не вытерпел, съел орешек. Пока ел, ничего, а съел — стыдно стало: что же он теперь матери скажет? И решил Бельчонок правду не говорить.
— В лесу не один я живу. Разве некому орешек унести?
— Пришла Белка с охоты. Бросился к ней Бельчонок, кричит:
— Мама, мама, а у нас кто-то орешек унес. То был, был, а то смотрю, а его нет уж.
А глазенки светлые, чистые, как две бусинки.
Улыбнулась Белка. Достала из кошелки кедровую шишку. Спрашивает:
— А еще орешков хочешь?
— Хочу! — подпрыгнул Бельчонок. — Одним разве наешься?»
Белка оправила на груди белую манишку, сказала:
— Вот и вся моя сказка. А вы знаете, про кого она? Про моего сына. Это с ним такая история произошла.
В заднем ряду колыхнулась медведица Авдотья:
— Что она сказала, Матренушка?
— Она сказала, что сын у нее без разрешения орешек взял.
— И она из-за одного орешка жалуется всем. Охо-хо. И заворчала что-то себе под нос, а белка Рыже Ушко дальше сказывать начала:
