"Север" выходит на связь - Владимир Жуков

Миронов пожал плечами, но генерал и не ждал ответа на свой вопрос.

— Предположим, их контрразведка узнала, какой именно радиостанцией пользуются партизаны и подпольщики в их тылу. Ну, и что же? Ведь «Северов» все больше и больше у нас будет. Не могут же они тратить на устранение каждого радиста столько жизней карателей, сколько они положили за «Соловья». А мы с вами — мы учтем промах, что надо, усовершенствуем и постараемся намного увеличить потери врага, чем ускорим победу. Далее. Допустим, они скопируют «Север». Сделают такую же радиостанцию. Но для чего она им? Где им взять в нашем тылу своих партизан, даже своих сторонников? Ведь «Север» — это не только техника. Это — идеология! Я уверен, фашисты ломают голову, откуда взяли мы такие радиостанции. Клямрот, контрразведчик, конечно, наводит тень на немецкую разведку. Она, мол, прохлопала. А где ей было взять сведения о «Северах», когда их к началу войны и в природе не существовало? Ни у нас, ни в Англии, ни в Америке, ни в какой другой стране. Мы с вами, Иван Миронович, разумеется, должны сделать все необходимое, чтобы фашисты этого так и не узнали… А впрочем, верьте не верьте, одну рекомендацию я бы им дал. Пусть-ка почитают школьный учебник «История СССР». Там сказано, откуда у нас «Север». Не впрямую, конечно, но сказано! — Генерал встал, пристукнул костяшками пальцев по столу. — Завтра представьте мне соображения, как улучшить подготовку радистов, чтобы случай с «Соловьем» не повторился. Техническую сторону продумайте получше. До завтра!

Миронов прикрыл дверь кабинета и медленно пошел по коридору.

Он старался разобраться в своем состоянии. Нелегко было услышать от генерала печальную весть, но это его, Миронова, служба, и он готов был держать ответ. Только, вот… Ждал баню, выговор, проработку, а получил, собственно говоря, лишь умный урок. Даже прилив бодрости чувствовал, хотелось поскорее приступить к делам, ежедневным своим делам, потому что с потерей одной радиостанции борьба действительно не прекращалась. Наоборот, ее предстояло расширять, ожесточать.

«А насчет истории, — думал Миронов, — насчет истории верно сказано. Когда же это, в самом деле, началось? В 1940-м? Нет, раньше, в 1930-м. Впрочем, еще раньше. А точнее? Точнее, пожалуй, ответит только один человек. Борис Михалин. Он ведь сказал первое слово, а мы подхватили. От Михалина все пошло».

Долг памяти

Для того, чтобы объяснить читателю, что такое есть предлагаемое сочинение, я нахожу удобнейшим описать то, каким образом я начал писать его.

Весна 1967 года была в Москве теплой и дождливой. В мае часто гремели грозы.

Молнии весело раскалывали небосвод, словно бы фотографической лампой-вспышкой высвечивали суриковые крыши, белые торцы новых домов, серо-блестящий асфальт. В открытые окна редакции тянуло запахом тополиной листвы, мокрой земли, горьковатым выхлопом автомобильных моторов.

Мы сидели в маленькой, загроможденной столами комнате и писали очерк.

На зеленом сукне лежали блокноты. Записи в них мы сделали несколько дней назад в городе Всеволожском, что километрах в двадцати пяти от Ленинграда. И все — о первом секретаре райкома Михаиле Романовиче Васьковском. Человек он известный: был делегатом XXIII съезда партии, депутат Верховного Совета Российской Федерации.

Встреча произошла не сразу. «С утра уехал в совхоз», — сказали в райкоме. «В какой?» — «Не то в Ручьи, не то в Лесное». Нашли наконец, а он просит: «Извините, дел по горло, если не торопитесь, приходите домой вечером».

Сам отворил дверь — быстрый в движениях, с лицом обветренным, загорелым. Сразу заговорил о севе, фермах, надоях, кормах, обязательствах. Предложил: вот бы об этом и написать — о людях, о буйно зацветающей земле.

Но сейчас нам был нужен только он, Михаил Романович, его биография. Подробности тех уже далеких дней, когда секретарь Всеволожского райкома был так юн, что его звали просто Мишей.

Васьковский наконец сдался, стал рассказывать. Но ему что-то мешало, он временами умолкал, глядел на дверь. Потом признался:

— Жена должна вот-вот новости привезти. За дочь волнуюсь. Внука жду. Скоро дедом стану.

Сказанное еще резче определило временную дистанцию от нашей встречи до событий, о которых шла речь, а значит, и необходимость записать, сохранить для будущих поколений еще одну — тысячную или миллионную — страничку летописи войны, партизанского движения, обороны прекрасного и мужественного города — Ленинграда.

И вот в Москве, справляясь с записями в блокнотах, мы писали очерк.

Труд наш в тот час был несколько незаконным. Издавна в редакциях газет существуют дежурные. Их задача, когда уже номер совершенно готов, прочитан корректорами и выверен метранпажами, подписан редактором к печати, внимательно прочитать его еще раз, на всякий случай — не допущена ли все же ошибка. Таким дежурным полагается приходить на службу попозже, отдохнувшими, сосредоточенными, внимательными. Оттого их зовут «свежими головами».

Один из нас был «свежей головой», ему полагалось отдыхать. Но мы работали, дописывали очерк. Он был по-газетному коротким и назывался «Лесная азбука Морзе». Не обошли мы в нем и колхозную весну, как просил Васьковский, но основу очерка составляла глава о прошлом, о войне.

Вот эта глава.

Отряду лучше всего подошло бы название «Летучий». Совершит диверсию и, пока фашисты за ним погоню организуют, уже в другом месте хозяйничает.

Быстрота и натиск были девизом отряда. Оно и понятно: двадцать пять его бойцов — спортсмены-скороходы, бывшие студенты Ленинградского института физической культуры имени П. Ф. Лесгафта.

В декабре 1941 года лесгафтовцы ненадолго вернулись из лесов в Ленинград. Их командиру, мастеру спорта Дмитрию Косицыну, предложили в радисты щуплого с виду, выглядевшего моложе своих девятнадцати лет, бледнолицего и исхудалого паренька.

— Этот? — засомневался командир. — У нас не детский сад. Каждый достаточно нагружен. Нести за него рацию никто не сможет. Да и вообще отстанет в пути!

Косицыну показали радиостанцию — компактную, легкую, отрекомендовали и хозяина как снайпера эфира. Сам же он, студент военно-механического института Миша Васьковский, слов не тратил, только и сказал в отместку за «детский сад» командиру:

— На лыжах не хуже вас умею ходить. Не отстану!

Косицын махнул рукой, зачислил новичка в отряд.

Новые задания. Скоростные переходы по 40–45 километров, в мороз, по снежной целине, под вой неутихающей пурги. Миша пыхтит, из последних сил выбивается, а ни на шаг не отстает. «Музыкантом» прозвали его товарищи по отряду. Где-нибудь под разлапистой елью, в снежном окопчике включает он передатчик и отбивает дробь словно дятел.

Кажется, просто — знай только азбуку Морзе. Да нет, не так. Антенну сначала правильно сориентируй, настрой передатчик, добейся максимальной отдачи мощности — она ведь у крохотной переносной радиостанции невелика. К приемнику — своя забота: настрой в режим наибольшей чувствительности, среди множества работающих радиостанций найди единственную, необходимую тебе, отстройся от помех.

А еще сумей выбрать наилучшую по условиям передачи волну да быстро зашифруй сообщение, обычные слова преврати в мудреную вереницу цифр. И сеанс связи обязан провести коротко, лаконично — разведывательная радиослужба гитлеровцев не дремлет, каждый сигнал неизвестной ей рации стремится засечь, запеленговать.

Обязанностей немало. Но справлялся со всеми с ними Миша Васьковский мастерски. Стучит, стучит ключом, и каждый раз у радиограммы новое содержание: то взорван мост, то разобрана колея, то уничтожено столько-то врагов. Особенно ценны разведывательные сведения: «Сегодня по железной дороге… идет переброска танков, орудий, войск. Прошел один эшелон, через полчаса — второй, потом — третий. Охрана путей усилена».

«Вас поняли, вас поняли! — несется в ответ с мощного радиоузла, обслуживающего партизанские рации-малютки. — Продолжайте наблюдение!»

На рассвете наша авиация нанесла мощный удар по скоплению противника. И опять оттуда, из-за линии фронта, слышно: «Ти-та, та-та… та-та-та… Уничтожено… Прямые попадания…»

Без малого два года провел во вражеском тылу комсомолец-радист Михаил Васьковский. За боевой подвиг наградили его орденом Красного Знамени. Все горячо поздравляли. И начальник отдела связи Ленинградского штаба партизанского движения подполковник Шатунов тоже крепко пожал руку одному из лучших своих радистов. Но вот однажды — тоже во время краткой побывки в Ленинграде — сделал Шатунов Васьковскому крепкое внушение.

За что? Радистам запрещалось участвовать в боях, ведь потеря радиста означала потерю связи с отрядом. Но Васьковский нарушил правило, принял участие в смелой вылазке, снял фашистского часового. Хорошо, что кончилось все благополучно, а если бы…