Пережить фараона - Софья Рон

Возможно, в чем-то Шимон был прав, но концлагеря в Израиле — это было уже слишком, это звучало неправдоподобно даже в тот вечер, когда весь город как будто замер в напряженном ожидании, и лишь изредка по слабо освещенным улицам скользили блики прожекторов. Может быть, это даже к лучшему, что наступил кризис, теперь на Западе поймут, что представляют из себя левые и не допустят установления диктатуры. Здесь все-таки не Россия, нельзя так однозначно переносить на Израиль советский опыт. Но спорить сейчас с Шимоном Яакову не хотелось, тем более, что Мария сидела тут же, напротив, и наверняка приняла бы сторону Шимона, а Яаков собирался поговорить с ней сегодня после трапезы, когда пойдет провожать ее домой. Жизнь продолжается, несмотря ни на что, они встречаются уже достаточно долго, знают, что любят друг друга, пришло время создавать семью, это будет лучшим ответом опьяненным безраздельной властью ассимиляторам, которые всерьез намерены превратить Израиль в карликовое пляжное левантийское государство, лишенное всякой национальной идентификации. Да, именно так: их дети, дети Яакова и Марии, вырастут евреями, а все эти апостолы мирного процесса останутся за бортом еврейской истории, как остались когда-то евреи-эллинисты, евреи-выкресты, евреи-коммунисты — все евреи, мечтавшие сбросить иго еврейской традиции. Все это он должен был сказать Марие, и поэтому не стоило начинать спор, который вполне мог затянуться на несколько часов. Мария тоже ничего не ответила Шимону, она вообще почти весь вечер молчала, наверное, думала о чем-то своем. На ней была кремовая блузка с ажурным воротником — этой блузки Яаков раньше ни разу не видел, и облегающий черный сарафан, тогда такие были в моде, и в этом сарафане она выглядела такой хрупкой, маленькой и беззащитной, что Яакову вдруг мучительно захотелось положить ей руку на плечо и укрыть ее от всего, что происходило за окнами, и на какую-то долю секунды ему показалось, что это возможно.

Шимон увлеченно беседовал с отцом Яакова, рассказывал что-то о Сталине, но уже не о лагерях, а о чем-то другом. Яаков слушал краем уха, но уловил, что речь шла о сопернике Сталина, молодом, обаятельном и необычайно популярном. Этот молодой политик победил на выборах, но Сталин подстроил его убийство, да еще обвинил в этом убийстве оппозицию. Фамилии убитого Яаков не запомнил, поскольку никогда ее раньше не слышал.

Они вышли из дома втроем — Мария, он сам и Шимон. Родители Марии жили в соседнем квартале, а Шимон снимал подвальчик где-то напротив, так что им было по дороге. Вечер был безветренный, но прохладный, в Негеве таких не бывает, да и что за удовольствие гулять тут между караванами — вдали маячит ограда из колючей проволоки, под ногами пустые консервные банки, и пыль, пыль, пыль… Не успели они перейти улицу, как прямо возле них притормозил джип, оттуда выскочили двое солдат. — Вы что, ребята, — сказал один из них, тот, что был повыше ростом, — забыли про комендантский час. Яаков вспомнил, что и в самом деле за полчаса до шабата ездили джипы и что-то объявляли, он прислушался — комендантский час, нельзя появляться на улице после восьми часов вечера. Но они как-то не обратили на это внимания, привыкли, что комендантский час для арабов, и вдруг, оказывается, для евреев тоже. Первой опомнилась Мария, она улыбнулась солдату, как будто они были давно знакомы, и начала что-то быстро объяснять, не давая никому вставить ни слова. Она живет совсем недалеко, они думали, что комендантский час не распространяется на такие маленькие расстояния, как же теперь вернуться домой, мама будет волноваться, а ведь позвонить она не может, шабат, и вообще еще только половина девятого, они опоздали всего на каких-нибудь двадцать минут, неужели из-за этого человек не может попасть в собственную квартиру. Была уже половина десятого, но похоже, что солдат не уловил и половины обрушившегося на него потока слов. Он смотрел на Марию во все глаза, а она стояла, такая тоненькая в своем черном сарафанчике, ни дать ни взять девочка из ульпаны, и эта улыбка, чуть застенчивая, чуть капризная… Было ясно, что солдат ей ни в чем не откажет. — Ладно, — согласился он в конце концов, — проходите, только смотрите, чтобы вас не застукал патруль. Это Израиль все-таки, не Аргентина.

И тут вмешался Шимон: — Разумеется, не Аргентина. В Аргентине коммунистов сажали в тюрьмы, а не в министерские кресла. А здесь Россия, Россия сталинских времен.

Второй солдат, до этого молчавший, неожиданно обернулся и буркнул со злостью: — У вас, русских, всюду Россия.

— Оставь их, Рами, — попросил высокий, — дай людям добраться домой.

— Шабат шалом, — сказал Яаков и незаметно потянул Шимона за рукав.

— А ты знаешь, ведь Шимон прав, — заметила Мария, когда они остались одни.

Скамеек возле ее дома не было, и они устроились прямо на ступеньках. Улица уже совершенно опустела. Комендантский час.

— Теперь они нас всех уничтожат, — продолжала Мария.

— Кто — «они»? — машинально спросил Яаков, хотя прекрасно знал ответ, и ответ последовал мгновенно: — Как это — кто. Левые.

— Послушай, но все-таки есть разница, это Израиль и они тоже евреи, — Яаков не закончил фразы, потому что Мария вдруг резко отстранилась, выпрямилась и смотрела сейчас прямо ему в лицо. Даже в темноте он различил блестевшие в ее глазах слезы. — Как ты можешь… как ты можешь так говорить. Как ты смеешь их защищать. Ты же знаешь, что они убили Йони.

Яаков проглотил подступивший к горлу ком. Он не знал, что сказать. За все время, что они были знакомы, Мария в первый раз заговорила о своем брате.

Йони, самый старший в семье, после свадьбы поселился с женой в Кфар-Даром. Несколько лет у них не было детей, и когда жена Йони, наконец, забеременела, родители Марии, с нетерпением ожидавшие первого внука, вздохнули с облегчением. Но Йони так и не довелось увидеть своего ребенка. Арабы обстреляли его машину буквально у въезда в Кфар Даром,[8] ему не хватило каких-нибудь ста метров, чтобы доехать до ворот. Это потом уже жители Кфар-Даром и Гуш-Катифа[9] начали ездить колоннами в сопровождении джипов и надевать в дорогу бронежилеты, да бронежилет и не помог бы Йони, он был ранен в голову. Рабин, как всегда, объявил, что не позволит боевикам ХАМАСа диктовать ход мирных переговоров, жизнь продолжалась по-прежнему, через несколько дней обстреляли очередную машину, на этот раз где-то в Шомроне. Через два месяца родился ребенок, девочка. Вдова Йони, несмотря на уговоры родных, осталась жить в Кфар-Даром и время от времени приезжала в Иерусалим на шабат. Когда Мария заявила родителям о своем решении жить на поселении, они сказали: — Только не в районе Газы, и она не настаивала. С братом Мария была очень близка, но никогда о нем не говорила, только как-то раз, когда они гуляли по городу, она повела Яакова в магазин игрушек на Яффо и после долгих колебаний остановилась на Барби в модном шелковом платье с оборочками. У Барби были широко раскрытые голубые глаза, из-под соломенной шляпки выбивались пышные золотистые волосы. — Завернуть, как подарок? — спросила продавщица, и Мария кивнула, а затем пояснила, обернувшись к Яакову: — Жена Йони приезжает на шабат.

Они вышли из магазина, и Мария долго молчала, а Яаков перебирал мысленно фразу за фразой, но так ничего и не сказал, только отметил про себя, что она сказала «жена», а не «вдова».

Теперь он снова не знал, что сказать, и, взяв ее руку в свои, осторожно поглаживал, ощущая кончиками пальцев тонкий ободок серебряного кольца. Мария даже не шевельнулась, она все так же смотрела ему в глаза и, когда снова заговорила, ее голос показался ему совершенно спокойным и каким-то бесцветным.

— Я видела его машину, — ее рука по-прежнему безжизненно лежала в его ладонях, и впечатление было такое, что голос доносится издалека. — Я видела его машину. Не сразу, а на следующий день, когда были похороны. Там спереди все было залито кровью. Я как будто видела, как она стекает со спинки сидения, каплями, каплями, вниз и наружу, и на стенке тоже брызги, и всюду бурые подтеки, даже на асфальте… Ты знаешь, я даже не заметила отверстий от пуль, хотя они, конечно, были, их не могло не быть, и расписки от этих… ну, хамасовцев, тоже не было, видимо, полиция забыла положить. Но мне не нужны визитные карточки убийц, я их знаю, и ты их знаешь. Йоси Харид — вот кто убийца, и Деди Цукер, и Ран Коэн, и кто у них там еще есть в этой их МЕРЕЦ, в Шалом Ахшав… Все, все, у всех руки в крови, а ты говоришь — евреи… Убийцы, они убийцы. Они с самого начала заявляли, что собираются нас уничтожить, и теперь уничтожат всех — вот увидишь. А ты говоришь — евреи, они тоже евреи…

Ее голос прервался, она вырвала руку и закрыла обеими руками лицо, так что он с трудом мог разобрать ее слова.

— Евреи… какие они евреи. Это Йони — он был еврей… Ты не знаешь… не знаешь, какой у меня был брат…