Пережить фараона - Софья Рон

Ее голос прервался, она вырвала руку и закрыла обеими руками лицо, так что он с трудом мог разобрать ее слова.

— Евреи… какие они евреи. Это Йони — он был еврей… Ты не знаешь… не знаешь, какой у меня был брат…

Яаков придвинулся ближе и обнял ее, в первый раз за эти полтора года, ее всхлипывания становились все реже и реже, проезжавший по улице джип направил было на них луч прожектора, но не остановился и поехал дальше.

За стеной снова послышались тяжелые шаги охранников. Очередной обход. Значит, спать ему осталось меньше трех часов. Часов заключенным не полагалось, их отбирали сразу во время ареста, приходилось ориентироваться по радиопередачам, доносившимся время от времени из репродуктора, установленного недалеко от столовой. Ночью радио не было, но Яаков знал, что охрана совершает очередной обход, начиная с двух часов ночи. Возможно, администрация была права, зачем нужны часы, если ты все равно не можешь распоряжаться своим временем, но Яаков не мог к этому привыкнуть и даже теперь, по прошествии пяти лет, часов ему очень не хватало. Он попытался было добиться разрешения повесить в караване настенные часы для улучшения интерьера, но получил ответ, что у них на стенах и так хватает наглядных пособий. Действительно, в караване у религиозных, кроме неизменного и обязательного для всех портрета президента, висели еще портреты двух главных раввинов — ашкеназского и сефардского, а также настенный календарь, где жирным шрифтом были выделены праздники. В календаре, правда, новая власть произвела некоторые изменения, так, к примеру, Пурим не фигурировал вообще — его запретили отмечать, как праздник «воинствующих националистов и экстремистов», зато появились новые праздники — «День Мира — годовщина подписания заключенного в Осло соглашения" и «День Демократизации — так именовался тот день, когда Йоси Харид захватил власть". В Пурим их выводили на работу, как в будние дни, но накануне они все-таки собирались у себя в караване, чтобы прочитать вместе Мегилат Эстер. Свитка, конечно, не было, да что там свиток — даже текста не было и читать приходилось по памяти. ТАНАХ был изъят из употребления, и министерство просвещения издало «антологию ТАНАХа», где не было книги Иегошуа, книги Шмуэля и Мегилат Эстер, остальные книги вышли в сильно урезанном виде, зато были снабжены предисловием и комментариями Шимона Пелера. Делить власть Харид ни с кем не хотел, но оставил одряхлевшему идеологу мирного процесса лавры миротворца и лауреата всевозможных премий, и отправленный на почетную пенсию Пелер занялся просветительской деятельностью, в частности, выпустил пространные комментарии к ТАНАХу, где доказывал, что идеи социализма, интернационализма, а также концепция нового Ближнего Востока заложены еще в книгах пророков.

Эту антологию в нескольких экземплярах доставил к ним в караван начальник лагеря собственной персоной, и теперь книги в аляповатой глянцевой обложке красовались на железном столике, привинченном к стене, а к полу был привинчен табурет, так что каждый желающий мог присесть тут же, и изучать новые комментарии к Книге Книг под бдительным взглядом главного сефардского раввина, чей портрет висел как раз напротив. Когда этот портрет внесли и прикрепили к стене, Яаков подумал было, что темные очки стали теперь обязательной формой для главного сефардского раввина в дополнение к традиционному одеянию, расшитому серебром. Но оказалось, что на пост главного раввина снова вернулся Овадия Йосеф. Партия ШАС вошла в правительство, Арье Дери сделался одним из приближенных Харида, и должность главного раввина по новому закону стала пожизненной. Кто займет место главного сефардского раввина, было ясно сразу, а вот ашкеназского, такого, чтобы безоговорочно поддержал новое правительство, пришлось искать несколько месяцев. В конце концов остановились на довольно неожиданной кандидатуре. Главным ашкеназским раввином был назначен рав Гирш, тот самый, из Нетурей Карта.[10] Государство с новым названием, отказавшееся от идеологии сионизма и признавшее права арабов на земли Эрец Исраэль, с его точки зрения, ничем не отличалось от подмандатной Палестины, и, как он признавал когда-то англичан, так и теперь признал Харида. Говорили, что за него перед Харидом ходатайствовал Арафат. Жители Меа Шеарим сперва восприняли назначение рава Гирша как его очередную сумасбродную выходку и пообещали облить его серной кислотой, но выполнить свое обещание не сумели, потому что Харид приставил к главному раввину персональных телохранителей. Со временем выяснилось, что Харид, как всегда, сделал правильный выбор. Рав Гирш в дела государства не вмешивался, а занимался исключительно общиной харедим, которые, скрепя сердце, ему подчинились — выхода у них не было. Новая власть не позволяла демонстраций по поводу раскопок или автобусов в шабат, но зато предоставила харедим полную автономию. Национально-религиозные школы были закрыты, а у харедим остались и школы, и семинары, появилась собственная система судопроизводства и даже собственная полиция. Правда, новых участков для строительства им не выделяли, тем более, что на прижатой к морю полоске земли свободного места практически не осталось, и приходилось достраивать новые этажи, так что харедимные кварталы напоминали огромный многоэтажный улей. Хабадники школ и прочих привилегий были лишены, как противники мирного процесса, а многих арестовали по обвинению в ведении религиозной пропаганды. Так попал в Нецарим[11] -2 Менаше. Его взяли прямо на Тахане Мерказит в Тель-Авиве, где он предлагал желающим наложить тфиллин.

Рав Гирш во все эти дела не вмешивался, его ничуть не смущали подобные аресты, зато рав Овадия потребовал, чтобы заключенных, соблюдающих заповеди, поместили отдельно, дали им возможность молиться в миньяне и даже трубить в шофар в Рош-Ха-Шана. Президент сначала не соглашался, но Арье Дери заявил, что тюрьма должна сохранить еврейский характер, в противном случае ШАС выйдет из коалиции. Учитывая масштабы набиравшей размах кампании массовых арестов, требование Дери можно было понять. Правда, коалиция давно превратилась в пустую формальность, но Харид все же принял условия Дери, не потому, конечно, что боялся раскола в правительстве, просто ему нужно было продемонстрировать евреям диаспоры, что его режим пользуется поддержкой религиозных авторитетов.

— Надо же, эти религиозные и тут устроились лучше других, — в первый же день своего пребывания в их караване возмутился Дани. Условия у них и на самом деле были лучше, меньше народу в караване, относительно чисто, а главное — можно не соприкасаться с уголовниками. Но Дани мог бы и помолчать, ему вообще-то не полагалось здесь находиться. Представление о еврейской традиции он имел самое смутное, а религиозных евреев считал средневековыми фанатиками, но следователь, с которым они когда-то вместе учились в университете, посоветовал ему надеть кипу, чтобы не сидеть с уголовниками.

Таких, нерелигиозных, у них в караване было двое. Дани попал к ним недавно, а до этого был еще Зеэв, мальчик из России. Алия практически полностью прекратилась — кто отважится ехать в карликовое государство, которое вот-вот проглотит Великая Сирия. Пресловутое палестинское государство и на самом деле было создано, но просуществовало меньше года. Сирийская авиация атаковала Дженин, Калькилию и Йерихо, Арафат надеялся сперва отсидеться в Газе, но быстро понял, что помощи ни от Египта, ни от Саддама Хуссейна ожидать не приходится и через несколько дней капитулировал. Асад сделал вид, что забыл старые счеты и назначил президента несостоявшегося государства военным губернатором Палестины.

Алии не было, но Харид, по совету Яира Цабана, занимавшего по-прежнему пост министра абсорбции, ввел поправку к Закону о возвращении. В поправке указывалось, что «религиозно-националистические элементы» права на репатриацию не имеют.

В ответ на новый закон движение Бейтар и Лига защиты евреев организовали в Америке и в России летние лагеря для тренировки нелегальных иммигрантов. Так и случилось, что Володя Гольдберг, двадцатилетний студент из Минска, дождливой ноябрьской ночью перешел границу в Рафиахе и в полном снаряжении туриста, с рюкзаком и фотоаппаратом направился в Негев. Ориентироваться по карте его научили неплохо, но расчет оказался неверным. Туристов в Негеве давно не было. Золотая молодежь предпочитала Дальний Восток, те, что попроще, ограничивались дискотекой в соседнем квартале, и странного туриста быстро обнаружил патруль. В полиции сразу разобрались, что документы поддельные, и вместо ульпана непрошеный оле оказался в заключении. Вместо ульпана — это, впрочем, для красного словца, потому что ивритом он владел прекрасно и планировал выдать себя за старожила.

Инструктор в летнем лагере в Минске носил кипу, и многие ребята последовали его примеру. Заповедей почти никто из них не соблюдал, но кипа была символом, знаком национальной идентификации. В результате как-то вечером, когда обитатели каравана номер 54-а только закончили ужин и теперь, устраиваясь на ночь, искали, чем бы заткнуть щели, чтобы не так дуло, дверь широко распахнулась и двое охранников ввели высокого, чуть сутулого парня в очках и с кудрявой черной шевелюрой. Когда дверь за охранниками захлопнулась, новенький огляделся вокруг, уселся на привинченную к полу табуретку и произнес: — Мне, наверное, надо представиться. Гольдберг. Владимир Зеэв. Он говорил на правильном иврите, пожалуй, даже слишком правильном, но акцент угадывался безошибочно.