Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита(Житие, письма, духовные поучения) - Гефсиманский Варнава

Гефсиманский скит стал любимым местом пребывания Московского святителя. Здесь построили митрополичьи покои, при ските за прудом вырыли пещеры. В одной из них была устроена церковь во имя Архангела Михаила, освященная в 1851 году. В скиту был принят устав Саровской пустыни, псалмы пелись по уставу преподобного Паисия Величковского. Промыслом Божиим в Гефсимании обосновались последователи преподобного Паисия. Они из старообрядчества перешли в православную веру и когда перебрались из Молдавии в Россию, то святитель Филарет, положивший много сил для преодоления раскола, с радостью принял их и направил на жительство в новоустроенный скит, который им предстояло возглавить. По Уставу здесь полагалось совершенное общежитие, и определяющим во внутренней жизни были «простота и нестяжательность». Строгой добродетелью славился Гефсиманский скит — обитель постников, подвижников и молчальников. Лицам женского пола вход был запрещен, кроме одного дня в году — 17 августа.

Согласно воле митрополита Филарета в скиту было построено несколько храмов. Успенский, уже упоминавшийся, перенесенный из села Подсосенье; каменный трапезный храм с двумя престолами — во имя Сергия и Никона Радонежских (освящен 27 сентября 1853 года) и во имя Филарета Милостивого (освящен в 1860 году); кладбищенский каменный храм в честь Воскресения Христова (освящен в 1853 году). При «Пещерах» были два храма: как уже говорилось, во имя Архангела Михаила и храм (освящен 26 августа 1893 года) в честь Черниговско-Гефсиманской иконы Божией Матери, прославившейся своими чудотворениями.

Вот в эту обитель и был переведен Василий. Здесь перст Божий указал ему и духовного руководителя в лице монаха Даниила, у дверей которого постоянно толпился народ, жаждущий слова истины из уст праведника-прозорливца. Любвеобильная душа скрывалась под суровой внешностью подвижника, и юный послушник всем сердцем прилепился к старцу.

Успенская церковь Гефсиманского скита. Фотография начала XX в.

Уроженец Вятской губернии, монах Даниил почти двадцать лет подвизался отшельником в уединенной келлии в глубине леса, окружающего скит. Это был высокий старец, в белом подряснике, поверх которого надевалась полумантия. С виду он казался весьма суровым. Действительно, он таковым и был, то есть строгим и немилостивым, но только по отношению к себе; по отношению же к другим и в обращении с посетителями, от которых большей частью уклонялся, он всегда был добр, кроток и снисходителен. В скиту о нем знали как о строгом подвижнике и постнике. Обычно он питался только ржаными сухарями, у него всегда висела на стене маленькая корзинка, наполненная ими. Когда же ел вареную пищу, то был настолько воздержан, что считал, сколько ложек съел, и никогда не позволял себе вкусить более назначенного им самим количества.

Отец Варнава рассказывал, как однажды он, в первый день Пасхи, пришел к старцу Даниилу, застал его жевавшим ржаные сухари, размоченные в воде, и спросил:

— Батюшка, что же это вы в такой радостный день пьете воду с черными сухарями?

— Да воды-то, сынок, выпьешь немного, только по нужде, а чайку-то и лишнего захочется, пожалуй. А что сегодня день Святой Пасхи, так у меня и каждый день «Христос воскресе», — ответил на это старец.

Келлия у этого подвижника была крошечная, с простой печкой, в которой он иногда сам варил себе картошку. Обстановка была настолько убогая, и сам старец производил на увидевших его впервые такое сильное впечатление, что посетители с благоговейным трепетом переступали его порог. Вот этот-то отшельник, скрывавший под видом юродства дар прозорливости, своим примером и вообще всей своей личностью имел нравственное влияние на послушника Василия — будущего старца Варнаву, он оставил глубокий след в его жизни и на всем его иноческом поприще.

О том, как обучал мудрый наставник полному отвержению своей воли даже в поступках, казалось бы, благочестивых, отец Варнава впоследствии рассказывал следующее: «Без благословения старца я ничего не мог делать, иначе мой батюшка строго взыскивал с меня за своеволие. Помню, однажды дал он мне Евангелие, а я без его ведома и благословения отдал его на время почитать одному послушнику. И только что отдал, как батюшка вдруг и потребовал его у меня обратно. Я прямо сказал всю правду, но батюшка так разгневался на меня за такое своеволие, что три дня не прощал моей вины. И в эти три дня я неотступно на коленях молил о прощении, пока его не получил».

Старец Даниил воспитывал и вскармливал своего послушника по строгим правилам и, как можно судить из приведенного рассказа, очень скоро стал ему давать вместо молока твердую пищу[6], ту, что предназначена совершенным. Подаренное Евангелие, вне всякого сомнения, означало благословение ученика на евангельскую проповедь. Старец знал (как вскоре выяснилось), кого он готовит и для какого служения. Подаренное в благословение Евангелие — не какая-нибудь вещь, которую можно было передать в чужие руки, о чем не подумал Василий, что и вызвало праведный гнев учителя. В первые годы иноческой жизни юный послушник по крупицам собирал запас духовной мудрости, которым он впоследствии щедро распорядился. Добродетели, которыми был украшен иеромонах Варнава, во всяком случае, их зачатки, были привиты ему с молоду старцами-наставниками.

С переходом в скит Василий проходил послушание в слесарной мастерской. Ремесло, знакомое ему еще в миру, скоро сделало его известным, братия так и звали его — Василий-слесарь. Послушание в определенные часы дня, утреннее и вечернее правило оставляли ему немного свободных минут на исполнение добровольно взятой на себя обязанности келейника старца Даниила. Принести дров, истопить печку да подмести пол в хижине отшельника — вот и все, что делал послушник. Но эти труды для него были лишь поводом, чтобы лишний раз зайти к своему духовному отцу и в откровенной беседе с ним облегчить сердце от накопившейся за день тяготы, напитать алчущую душу мудрым словом.

И схимонах Григорий не оставлял Василия без своего попечения. Отцы, опытные в познании людей, видели плодоносную почву открытого им юного сердца и с любовью обильно засевали ее семенами добродетелей, которые взойдут в свое время и дадут обильный плод.

В праздники Василий посещал своего первого наставника, схимонаха Григория, в Лавре. Случалось, что приносил ему какое-нибудь угощение, стараясь чем-нибудь изъявить авве свою глубокую благодарность и искреннюю преданность. Так, однажды зашли к старцу две женщины. Поговорив о своем, посетительницы стали было уже прощаться, как вдруг входит в келлию молодой послушник с узелком в руках. «Ты чего принес тут, Вася?» — спрашивает старец поклонившегося ему до земли юношу. Сам развязывает узелок и ставит на стол миску, полную блинов. «Ну, доброе дело! Вот мы и угостим гостей», — показывая на посетительниц, с улыбкой говорит старец. Молодой послушник сконфуженно потупил глаза и, сказав, что сейчас вернется, вышел из келлии. Только его и видели. А старец Григорий, обращаясь к одной из женщин, почему-то сказал: «Придет время, когда этот Василий будет твоим духовным отцом».

17 ноября 1856 года Василию Меркулову выдали отпускную грамоту от помещицы, вдовы генерала от инфантерии княгини Софии Степановны Щербатовой, освобождавшей его от крепостной зависимости с предоставлением возможности избрать род жизни, какой сам пожелает. Грамота интересна еще и тем, что содержит сведения о внешнем облике Василия Меркулова: «Роста среднего: лицем бел; волосы на голове, усах и бороде темно-русые: на верхней губе с левой стороны родимое красное пятно, закрытое усами».

22 августа 1857 года Василий написал в Учрежденный собор Троице-Сергиевой Лавры прошение о том, чтобы его приняли в число послушников Гефсиманского скита: «Я, нижеподписавшийся, будучи уволен от своего помещика, чувствую себя расположенным к монашеской жизни и посему для первоначального испытания себя в сей жизни от сентября 1851 года проживал в Гефсиманском скиту, что при Лавре, а в настоящее время имею решительное желание поступить в монастырь, то покорнейше прошу Учрежденный собор благословить принять меня в число послушников Гефсиманского скита».