Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита(Житие, письма, духовные поучения) - Гефсиманский Варнава

20 января 1872 года в Покровской церкви Высокопетровского монастыря епископом Можайским Игнатием (Рождественским) иеродиакон Варнава был рукоположен во иеромонаха.

Отец Варнава в сане иеродиакона.

Пред престолом Господа Бога предстал новый пастырь и молитвенник, которому суждено было собрать возле себя великое множество духовных чад и плодотворно служить ближним, вселяя в душах их мир и любовь. Одному Господу Богу известно, какой огонь благоговения и любви горел в сердце нового пастыря, когда впервые предстал он пред Его престолом.

Не могла укрыться духовная зрелость иеромонаха Варнавы от лиц, знавших его. Вскоре широкая известность в народе побудила наместника Лавры архимандрита Антония утвердить отца Варнаву в звании народного духовника «Пещер» Гефсиманского скита. Как ни отклонял от себя такую ответственную обязанность молодой монах, начальство твердо решило — «быть по сему», и батюшка покорился. Воспитываемый до этого времени старцами-наставниками и сокровенным иноческим деланием, отец Варнава теперь сам становится воспитателем и духовным врачом людских сердец, отзывавшихся на глас любви и сочувствия. Это было 24 января 1873 года. С той поры старец стал уже признанным отцом духовно возрождаемых им к новой жизни, совершенно преданных и глубоко любящих его духовных детей.

Должность духовника сделала отца Варнаву еще более известным среди богомольцев, о чем пророчески предрекали ему старцы. Теперь посетители в еще большем количестве стали стекаться к отцу Варнаве за благословением, советом в каких-либо важных жизненных обстоятельствах, утешением в скорбях. Все дни — с раннего утра до глубокой ночи — он посвящал теперь духовничеству. Двери его убогой келлии были одинаково открыты для всех. Старушка, издалека пришедшая на богомолье к «Троице-Сергию», юноша-студент, ученый профессор, сановник, мастеровой, торговец, молоденькая девушка, монахини, дети — все шли к батюшке и получали от него добрый совет, наставление, тепло и ласку. Для всех он был одинаково доступен, всех одинаково привечал словом отеческой любви, утешения как истинный «сын утешения». Отец Варнава искренно, от души радовался с радующимися, соскорбел скорбящим; он был серьезным и полезным собеседником деловых людей, по-отечески снисходительно и ласково наставлял молодежь. Само лицо его озарялось светлой радостью, несмотря на то что он часто испытывал крайнее переутомление, так что голос его в разговоре с посетителями был едва слышен.

Словно древний скитник, отец Варнава поселился в отдельном деревянном домике. Одну маленькую половину занимал он сам, а другую — его келейник. Строгий в жизни, старец довольствовался самой скромной обстановкой. В первой комнатке — приемной — перед маленьким оконцем, полузавешенным шторой, находился деревянный, накрытый старенькой клеенкой стол, на котором стоял простой жестяной чернильный прибор. Здесь же лежали письма почитателей батюшки, искавших у него духовного утешения и писавших ему из самых отдаленных уголков необъятной Руси. В переднем углу висела икона Святителя Николая — благословение старца схимонаха Григория, стоял простой диван. Такой же простой была обстановка и в другой комнатке. Передний угол был убран святыми иконами, в числе которых была особо чтимая старцем Иверская икона Пресвятой Богородицы. Перед ней всегда горела лампада. Тут же стоял маленький, покрытый пеленой аналой, в ящике которого помещались крест, Евангелие, Следованная Псалтирь, Апостол и Канонник. На стене возле аналоя висели полумантия и епитрахиль, которые постоянно нужны были старцу то для келейной молитвы, то для совершения Таинства Исповеди. У противоположной стены стояла узкая жесткая кровать старца с войлоком и подушкой. Простой диван, стол и несколько табуреток дополняли обстановку комнаты. Заметим, что и эта келейная утварь стояла тут не для надобностей старца. Табуретки были нужны для его многочисленных посетителей. Два столика и комод использовались для крестиков, иконок, книг — словом, всего того, что старец благословлял на молитвенную память всем приходившим к нему.

«Проста, убога была келийка старца, — пишет профессор Московской Духовной Академии Д. И. Введенский, — но думается, что ни одно благотворительное учреждение за все время своего существования не собирало столько обездоленных, несчастных, больных духовно и телесно, сколько их перебывало в этой убогой обстановке у неутомимого старца. С раннего утра и до позднего вечера, и особенно в великопостные и летние дни, идут и идут, бывало, к старцу в эту скромную келийку люди всех званий, сословий и состояний — и сановники, и ученые, и духовные, и простецы-паломники, вытаптывающие иногда своими лапотками тысячеверстные тропинки, ведущие к великому угоднику Преподобному Сергию, от него в „Пещеры“, а здесь и к „редкостному“ старцу… И всех-то с улыбкой и любовью принимал прозорливый, благообразный, несколько согбенный старец с умными, проницательными глазами, в поношенной ряске, в простой иноческой скуфейке. Недолюбливал только, бывало, старец тех, кто заходил прямо к нему, не приложившись к чудотворному образу Черниговской Богоматери…» И знатный сановник, утомленный нравственно и физически трудностями служения царю и отечеству, и служитель Церкви, изболевшийся душою за нее, страждущую посреди яростных восстаний всех сил ада, и мирный торговец-промышленник, и забитый горем, беспросветной нуждой серый мужичок-земледелец — все идут к батюшке Варнаве как к источнику мира, света и тепла. И наряду с молчаливой слезой благоговейной любви и признательности к старцу-утешителю отовсюду несут ему духовные детки и посильную дань благодарения, чем кто может, жертвуя на дело его благотворительности.

Иеромонаха Варнаву навещала иногда его родная мать, схимонахиня Дария, старица кроткая и смиренная. Вот два случая, о которых рассказывает ее бывшая келейница, свидетельствующие о ее великом терпении и младенческом незлобии. Однажды она пришла к сыну. Пробираясь с великим трудом через огромную толпу посетителей и богомольцев, теснившихся у келлии старца Варнавы, она кое-как пробралась почти до самых дверей, но была грубо оттеснена стоявшими тут барынями, ожидавшими своей очереди. И вот родная мать старца, к которому стекается такое множество народу за словом утешения и благословения, услышав грубое: «Ты, монашка, жди своей очереди…» — низко поклонилась оттеснившим ее и тихо отошла в уголок.

Вскоре отворилась дверь, и старец, приветливо улыбаясь, окинул всех своим проницательным взором и громко сказал:

— Где-то тут монашка есть.

Увидев свою мать, обратился к ней со словами:

— Матушка, ты разве очереди дожидаешься? Зачем же ты отказываешься от своего сына? Я вот от тебя не отказываюсь.

Слезы умиления и признательности были лишь ответом старицы на слова сына. Войдя в келлию, она прежде всего ходатайствовала за тех барынь, которые так грубо обошлись с нею.

Однажды, еще не будучи пострижена, мать старца Варнавы пришла к нему на праздник 17 августа. Как известно, в этот день в скиту собиралось множество богомольцев. Сильно смущалась старушка-мать, когда отец Варнава представлял ее каким-либо почетным посетителям и говорил: «Это вот моя родительница…» Не смела она и глаз поднять, смущаясь от своего убогого одеяния и важности посетителей.

— Кормилец, зачем ты всем говоришь, что я мать твоя? Боюсь я, как бы, глядя на мое убожество, они не стали и тобой пренебрегать.

Старец же, улыбаясь, отвечал ей:

— Ах, матушка, матушка! Зачем ты отказываешься от меня? Разве я не сын тебе? Твоим-то убожеством я и должен гордиться, что ты и в бедности сумела воспитать меня как должно.

В простоте сердечной отвечала на это старица:

— Какое мое воспитание? Не я, грешная и убогая, а Господь милосердный воспитал тебя…