Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита(Житие, письма, духовные поучения) - Гефсиманский Варнава

Келлия старца Варнавы. Фотография начала XX в.

Вставал отец Варнава очень рано. Исполнив келейное правило, он присутствовал на всех богослужениях, а все остальное время дня, часто забывая даже о пище, беседовал с народом, отовсюду стекавшимся к нему со своими скорбями. Никому не было у него отказа: одного утешит, другого предупредит о грядущем испытании, наставит, как поступить, всех благословит. А случалось, что и побранит кого, но так отечески-ласково… Чувствуя, что и сам он скорбит, исповедник невольно изливал свою душу, уходил ободренным, решившим измениться к лучшему.

Стараясь всегда благовременно прийти на помощь страждущему человеку, старец всего себя отдавал ближним. Его неустанные труды, его самоотверженная любовь ко всем достойны удивления. Нельзя также было не дивиться и светлому уму старца Варнавы, его рассудительности в ответах, советах и наставлениях, его чрезвычайной живости, бодрости и неутомимости при ежедневных непосильных трудах. И нужно заметить, что старец всегда как-то особенно кротко, любовно умел затронуть сокровенное людских сердец. Приходят к нему посетители и жалуются на духовные немощи. Старец приветливо улыбнется, бывало, и скажет: «Ах, сынок, сынок… Когда же начнем лучше-то жить… Смотри, терпит, терпит Бог да вразумлять начнет. Ну, на этот раз Бог простит тебя, да смотри собирайся с силами, не греши более… А посты-то соблюдаешь ли?» — спросит старец уходящего посетителя. «Плохо», — ответит тот. «Вот это нехорошо… Слушаться нужно Церковь, слушаться».

Надо было видеть, с какой любовью относился отец Варнава к тем, в ком видел искреннее раскаяние. «Сынок, — говаривал он часто, — а ты попробуй, постарайся этого не делать, удержи себя хотя один разок, а я за тебя помолюсь — Господь и поможет». И, действительно, велика была сила его молитвы.

Для батюшки не существовало различия возрастов, званий и состояний, со всеми он обращался одинаково отечески-ласково. Почтенный генерал, молодой архимандрит равно слышали из его уст ласковое обращение «сынок». Солидную знатную даму и молоденькую девушку одинаково называл он «дочкой». Случалось, что некоторых из почетных гостей он усаживал на диван в своей келлии, иногда предлагал им чай из «своего» самовара. Разумеется, «детки» бывали счастливы от такой любезности батюшки.

Иеромонах Варнава с богомольцами на крыльце своей келлии в Черниговском скиту. Фотография начала XX в.

Бывало иногда, что старца не заставали дома. Вера в его молитвы, в его духовное прозрение и здесь находила себе выход: богомольцы записывали свои имена, а иногда и скорби на стенах деревянной постройки, где жил старец Варнава, и заочно просили его молитв. И, несомненно, всякий посещавший старца видел эти карандашные надписи на стенах тесовых сеней, прилегавших к старческой келлии. «Батюшка, помолись о нас», «Были такие-то, жалеем, что не застали вас», «Ради Бога, помолитесь о нас», «Помолитесь о болящей» — вот надписи, которые можно было прочитать здесь.

Писатель Иван Шмелёв, вдали от России вспоминавший всё, что было дорого его сердцу, отправляет героев своего «Богомолья» «к Троице» — в Сергиеву Лавру. А от Преподобного невозможно было не пойти за благословением к старцу Варнаве. Приведем выдержки из литературного произведения, очень ярко рисующие то, что происходило с людьми, соприкасавшимися с угодником Божиим.

«Рассказывает, как ходили к Черниговской, к утрене поспели, по зорьке три версты прошли — и не видали, а служба была подземная, в пещерной церкви, и служил сам батюшка — отец Варнава.

— Сказал батюшке про тебя… хороший, мол, богомольщик ты, дотошный до святости. „Приведи его, — говорит, — погляжу“. Не скажет понапрасну… душеньку, может, твою чует… Я рад, и немного страшно, что чует душеньку. Спрашиваю: он святой?

— Как те сказать… Святые — это после кончины открывается. Начнут стекаться, панихидки служить, и пойдет в народе разговор, что, мол, святой, чудеса-исцеления пойдут… А батюшка Варнава — подвижник-прозорливец, всех утешает… не такой, как мы, грешные, а превысокой жизни. Стечение к нему какое… Завтра вот и пойдем, за радостью…

Нигде так духовно не отдохнёшь, как во святой обители… Да вот… как вчера заслабел! А после исповеди и про ногу забыл, чисто вот на крылах летел! А это мне батюшка Варнава так сподобил… пошутил будто: „Молитовкой подгоняйся, и про ногу свою забудешь“. И забыл! И спал-то не более часу, а и спать не хочется… душа-то воспаряется!..

Едем прудами, по плотине, „на Пещерки“ у Черниговской — благословиться у батюшки Варнавы…

У серого домика на дворе полным-то полно народу. Говорят, выходил батюшка Варнава, больше не покажется, притомился. Показывают под дерево:

— Вон болящий, болезнь его положил батюшка в карман, через годок, сказал, здоровый будет!

Кругом разговор про батюшку Варнаву: сколько народу утешает, всякого-то в душу примет, обнадежит… хоть самый-то распропащий к нему приди… А батюшка не выходит и не выходит. Ждали мы ждали — выходит монашек и говорит:

— Батюшка Варнава по делу отъезжает, монастырь далекий устрояет…

Стали мы горевать… Идем к воротам и слышим — зовет нас кто-то:

— Московские, постойте!

А ведь это батюшка нас кличет. Бежим к нему, а он и говорит:

— Благословляю вас, московские.

Ну прямо на наше слово: благословиться, мол, не привел Господь. Так мы все удивились! Ласковый такой, и совсем мне его не страшно.

— Вот, батюшка родной, младенчик-то привести-то его сказали.

Батюшка Варнава и говорит ласково:

— Молитвы поёшь… пой, пой.

И кажется мне, что из глаз его светит свет. Вижу его серенькую бородку, острую шапочку-скуфейку, светлое, доброе лицо, подрясник, закапанный густо воском. Мне хорошо от ласки, глаза мои наливаются слезами, и я, не помня себя, трогаю пальцем воск, царапаю ноготком подрясник. Он кладет мне на голову руку и говорит:

— А это… пчелки со мной молились, слезки их это светлые… — и показывает на восковинки. — Звать-то тебя как, милый?

Я не могу сказать, все колупаю капельки… Батюшка крестит меня, голову мою — три раза — и говорит звонким голосом:

— Во имя Отца… и Сына… и Святого Духа!

Горкин шепчет мне на ухо:

— Ручку-то, ручку-то поцелуй у батюшки.

Я целую бледную батюшкину ручку, и слезы сжимают горло. Вижу — бледная рука шарит в кармане ряски, и слышу торопливый голос:

— А моему… — ласково называет мое имя, — крестик, крестик…

Смотрит и ласково, и как-то грустит в мое лицо и опять торопливо повторяет:

— А моему… крестик, крестик…

И дает мне маленький кипарисовый крестик — благословение. Сквозь невольные слезы — что вызвало их? Не знаю — вижу я светлое, ласковое лицо, целую крестик, который он прикладывает к моим губам, целую бледную руку, прижимаюсь губами к ней…

Я гляжу через наплывающие слезы… Там, где крылечко, ярко сияет солнце, и в нем, как в слепящем свете, — благословляет батюшка Варнава».

Иеромонах Варнава.

Некоторые — не только миряне, но и иноки — сетовали иногда на старца, что тот, принимая посетителей, будто бы предпочитал людей более зажиточных. Особо нетерпеливые из посетителей даже указывали ему на это. Но и здесь проявлялась глубокая мудрость старца, умевшего уводить с распутий мира и указывать высшую цель христианина людям всех сословий. Хорошо понимая, что бремя Креста Христова вызывает людские нападки и не понимается живущими своеугодливо, он иногда кротко говорил о причинах этого кажущегося предпочтения людей значительных. «Раб Божий, — говорил он по этому поводу в задушевной беседе с близко знавшими его лицами, — мне как духовнику более известна жизнь тех и других. У благородных да богатых больше поводов к соблазнам и греховной жизни, чем у простых… Поэтому-то они больше и нуждаются в духовной поддержке». В этом-то влиянии старца не только на простецов, но и на людей с высоким положением и заключается особенность нравственно возрождающей деятельности опытного духовника — деятельности особенно ценной в дни всеобщего растления… Было, несомненно, у старца и особое побуждение, по которому он принимал в своей убогой келийке людей, стоящих на высших ступенях общественной лестницы. Он никогда не делал это лично для себя, но для блага меньших братий. Скорбит, бывало, у батюшки безутешная вдова, печалуется ему смиренный служитель алтаря, делится с ним горестями своими настоятельница обители, а старец тут же и успокаивает скорбного посетителя: «Подожди, кормилец (или дочка), как нередко называл своих посетителей батюшка Варнава, — у меня есть один хороший человек, он поможет тебе». И, действительно, глядишь — скорбящий утешен надеждой на помощь и заступление. Так старец объединял своей любовью знатных и незнатных.