Шоколадная медаль - Валерий Цапков

После Пули-Хумри он лежал в будке на пропыленной за дорогу постели не высовываясь и придерживаясь, чтобы не сбросило на пол при крутом повороте. Пытаясь заснуть, Олегов приоткрыл шторку на окошке, а для того, чтобы утомить мозг, стал считать подбитые или сожженные бензовозы и бронетранспортеры на обочине. На второй сотне он сбился, сон не шел, наоборот, усиливалась тревога, он зашторил окошко. По поворотам и виражам машины он пытался прикинуть, как далеко осталось до того места, он гнал эти мысли, снова пытался заснуть, и снова вспоминал откос, крупные валуны у дороги, шумящий ручей внизу, вырубленные, и без того редкие деревья у дороги, напоминавшие ему детские книжки про партизан, в которых фашисты вырубали леса вдоль дорог в Белоруссии…..

Машина остановилась. Сердце трепыхнулось от стука в стенку будки.

— Пошли, посмотрим, чего стали, — лениво произнес Шалыгин и, не услышав ответа, — спишь что ли?

Олегов лежал не шевелясь, дождавшись ухода Шалыгина, он вскочил, ударился лбом о крышку будку, присел, не почувствовав боли, огляделся. Заметив, что наволочка на подушке за неделю почернела от грязи, он достал полотенце, тоже не первой свежести, застелил подушку и снова лег. Пошарив рукой на полке в изголовье, он нашел упаковку сахара «Аэрофлот» , разорвал обертку и сунул кусочек в рот. Заныл коренной зуб слева, едва наметившаяся в прошлом году зазубрина уже превратилась в дыру в эмали. Зуб — это почти часть скелета, ведь это мои кости тлеют заживо, подумал Олегов и языком перекатил уже подтаявший кусочек сахара за другую щеку. Вспомнилась чья-то байка, услышанная еще в училище в восьмидесятом году, что, мол, душманы стреляют с гор сверху вниз, поэтому военный госпиталь в Ташкенте забит раненными, у которых отстрелена нижняя челюсть…

Снова кто-то постучал в будку.

— Товарищ старший лейтенант, вас капитан Зубов зовет!

Не раскисать, никаких слюней, — шептал себе Олегов, приближаясь к головной машине. Она стояла, тормознув всю колонну, в пятидесяти метрах от выкаченных на дорогу булыжников. Возле камней стоял Зубов, зампотех роты капитан Швец и два солдата в бронежилетах с автоматами.

— Меня прогнал, а тебя зовет, — недоуменно сказал Шалыгин, стоявший вместе с другими любопытствующими у капота головной машины.

— Засада! Щас мочить нас будут, — авторитетно произнес водитель в тельняшке, залезший для лучшего обзора на крышу кабины «Урала» .

— Слезь, обезьяна, — отозвался кто-то.

Зубов сидел на камне посреди дороги и задумчиво глядел на Олегова.

— На шестьдесят первой ты ехал?

— Я…

— Ну и как?

— Ничего особенного.

Зубов широко улыбнулся, покрутил головой, как бы чему-то дивясь, повернулся к зампотеху и сказал:

— Прочти, Боря.

Тот поднял к глазам тонкий, полупрозрачный лист бумаги с какими-то вензелями и старательно прочел:

— Заплатите за бачу. Его убила 12–61 АО, колонна 142. Если не заплатите, будем вас убивать. Десять мешков муки, мешок сахара, четыре чайника… «— Швец сокрушенно покачал головой и поднял глаза, — тут еще написано, перечислять страшно.

— Товарищ капитан, водитель двенадцать — шестьдесят один гвардии рядовой Тарасов прибыл, — бодро отчеканил за спиной у Олегова знакомый голос.

— Давил кого-нибудь? — громко спросил Зубов.

— Никак нет! — Олегов позавидовал выдержке водителя.

— Отец, они говорят, что не давили, — развел руками Зубов.

Только сейчас Олегов заметил сидящего у скалы, в небольшой нише дряхлого старика в белой чалме. Тот в ответ не пошевелился, безучастно глядя сквозь стоящих перед ним солдат и офицеров.

Зубов помолчал немного, повернулся к Олегову и с непонятным тому злорадством сказал:

— А ведь никому ничего не докажешь, и прокурору не пожалуешься. Плати, дружок. Мне здесь еще долго ездить. Если за каждую колонну буду терять хотя бы по одному солдату, по одной машине… Думаешь, в штабе не заинтересуются, почему всех здесь пропускают, а меня нет?

У Олегова пересохло в горле.

— Это же бешенные деньги.

— Видать, пацан не простой был. Плати.

— Чем?!

— Плати.

Олегов схватил Зубова за запястье:

— У вас есть лишнее. Дайте!

— А ты считал? — Зубов зло выдернул руку, — у меня норма, мешок к мешку!

Швец, до сих пор безучастно стоявший рядом и задумчиво разглядывавший гребень нависавших над дорогой скал, вдруг оживившись, сказал:

— Товарищ капитан, а может, дать ему под расписку, во временное пользование в присутствии свидетелей?

— А что, верно, — вполне дружелюбным тоном сказал Зубов. Его круглое с подвижными губами лицо легко меняло выражение на противоположное.

— Но с возвратом!

Олегов махнул рукой, соглашаясь. Он чувствовал, что из одной ловушки попадает в другую, но вырваться из этой, именно сейчас, так хотелось, что о будущем не думалось.

— Что дадите?

— Только муку, двенадцать мешков.

Олегов усмехнулся, вспомнив лейтенанта-тыловика в Хайратоне. Зубов достал из кармана широкий блокнот.

— Пиши здесь: «Старший лейтенант Олегов взял в колонне 142 во временное пользование двенадцать мешков муки, обязуюсь вернуть до 15 июля.»Ставь подпись.

— Отец, только мука.

Зубов показал пальцем в листок бумаги, затем черной китайской авторучкой с золотыми разводами переправил 10 на 12, остальное зачеркнул и вопросительно посмотрел на старика. Тот, ни на кого не глядя, еле заметно кивнул головой. Зубов, сидевший на корточках перед стариком, встал, листок сложил и сунул в карман, потер руки и повеселевшим голосом скомандовал:

— Тарасюк, ты сломался, отстанешь с зампотехом, — затем обернулся к солдатам с автоматами, — камни с дороги убрать! — после этого, для всех, зычно, — Заводи!!!

ГЛАВА 6

…Смяв лежащий перед ним клочок бумаги, Олегов взмахнул было рукой, намериваясь бросить его в урну, но передумал, достал из кармана зажигалку и, осторожно держа бумажку за уголок, сжег ее в узком язычке горящего газа. Посидев немного, он снова вырвал из лежащей на столе тетради листок и опять принялся исписывать его рядами и колонками цифр.

Итак, сто тысяч афганей…

270 чеков в месяц-это 4500 афганей, да и то при хорошем курсе. Значит, почти двадцать месяцев надо служить только на отдачу долга, ничего не тратя на себя, а осталось служить всего шеснадцать…

Олегов откинулся на спинку складного деревянного кресла и задумался. Он вспомнил, как после колонны, рассчитавшись со своим грузом, он пытался проверить, не блефует ли Зубов, утверждая, что те двенадцать мешков не лишние.

— Задолжал двенадцать мешков, машину в полку по ошибке разгрузил. Обещал вернуть, — ответил угрюмый неразговорчивый прапорщик на дивизионном продовольственном складе.

— А накладные покажешь? — спросил тогда Олегов

— А ты кто такой?! — рассвирепел вдруг прапорщик, — что, раз начальник склада, значит обязательно вор?! Я вас, товарищ старший лейтенант, сейчас к оперативному дежурному отведу, или в особый отдел, кто вы такой, чтобы лезть в секретные документы?..

Олегов вздохнул и снова склонился над листком.

… 30 пачек сигарет «Ростов» по 16 — это выйдет 480.

6 банок сгущенки по 20 афганей- это будет 120.

Итого в месяц — 600. В год почти 7 тысяч. Но Зубов требует сейчас…

Передохнув минуту, Олегов опять углубился в подсчеты. Колонка цифр понемногу росла.

Куртка — 300.

Радиоприемник — 1000.

Под этой строчкой Олегов подвел черту, собрался было подсчитать сумму, но с видом решившегося на что-то человека, ниже черты написал:

Домкрат — 14 000.

Патруль — …

Он снова высек пламя из зажигалки и поджег листок. Осторожно удерживая его, он дождался, пока огонь не охватит весь лист, после чего уронил его. До бетонного пола канцелярии роты долетел лишь крохотный клочок. Олегов встал и растер подошвой ботинка золу по шершавому не шлифованному бетону.

ГЛАВА 7

…Посещая публичный дом, Сима чувствовал себя человеком европейской культуры. Доходы ему позволяли бывать лишь в заведении, где за сеанс брали не более 200 афганей, размещалось оно в старом двухэтажном доме в районе крепости Бала- Хиссар, где начиналась старая джелалабадская дорога. Персонал там был случайный, Симу огорчало однообразие поз, но женщин можно было понять: на них давило общественное мнение. Ранг заведения был таков, что вся клиентура обслуживалась в одном, общем зале.

Сима, имевший широкий кругозор благодаря тому, что в порнографических журналах с цветными фотографиями и пояснениями на шести языках он мог разобрать текст на английском языке, остро ощущал превосходство и страдал от того, что этого не замечали и не ценили окружающие.

Оптимисты в Кабуле изучали русский язык, реалисты — автомат Калашникова, Сима же изучал английский. Легче всего ему давался лексикон из порножурналов. Хотя многие слова отсутствовали в словарях, по картинкам он почти безошибочно догадывался об их значении.