Король и Шут. Бесконечная история - Александр Балунов

Балу: Вырасти?

Маша: И вырасти. И много всего испытать совершенно другого. Абсолютно другого. Даже выучить новый язык и начать думать на нем, да очень много всего! И я не буду говорить слово «вырасти», потому что за эти годы каждый человек вырос по-разному, но это совершенно другая реальность. То есть у меня была возможность увидеть и пережить на своей собственной шкуре совершенно другую реальность, отдельную от того, что мы делали в течение шести лет тринадцать лет назад во время наших гастролей. Поэтому я не жалею и не представляю себе, как это могло быть иначе.

Читатель: Маша, а пробовала ли ты субстанции?

Маша: Тяжелые не пробовала. Страшные всякие, от которых людям плохо.

Читатель: А какие пробовала?

Маша: А надо перечислять их?

Балу: Можно вообще на этот вопрос не отвечать, если не хочешь, все наши истории не про это.

Маша: Перебирать не буду, конечно, это глупо, но и прикидываться невинной я не хочу, потому что пробовала. Но героин и спид всякий я не пробовала, потому что это неинтересно и страшно. А всякие легкие штуки психоделические пробовала. Но это было очень давно.

Балу (с серьезным видом): Это было, когда ты еще в группе играла.

Маша (удивленно и даже чуть возмущенно): Когда я в группе играла – на самом деле нет! Когда в группе играла, я помню, накурилась один раз в Таллинне, и все. Когда я играла в группе, то никаких таких штук у меня не было. Они пришли уже, когда я сюда (в Сан-Франциско) приехала, я их уже тут попробовала, в Америке.

Читатель: Тогда позволено ли мне будет спросить, пила ли ты на гастролях?

Маша: Не-а.

Читатель: Совсем?

Маша: Нет, не совсем, конечно. (Задумалась, пытаясь что-нибудь припомнить.) Могла, бывало… Под конец особенно, я помню, что могла иногда выпить. О! Текилу пила! Помню, когда мы были где-то в Крыму…

Балу: В Ялте, в Ялте…

Маша: Да, в Ялте. И там был классный-классный бар.

Балу: «Апельсин» назывался.

Маша: И бартендеры делали какие-то напитки, которые горели. И мы очень весело бухали, я помню.

Балу: Это где ты по барной стойке ползала и пила прямо с нее какие-то специально разлитые штуки.

Маша: Наверное. Ха-ха-ха. Вот тогда я там веселилась, но это скорее исключение из правил. Ты вот помнишь, что я пила? Ни фига ведь не пила.

Балу: Нет, не пила. Так это и не я спросил, а народ. И народу же отвечу еще раз, что нет. И это был один случай из двух за шесть лет. Да и то мы его еле вспомнили.

Маша: Да.

Балу: Кстати, у меня вся книжка такая получается. Дописал до середины, думал, какие у меня веселые истории получаются, а потом перечитал, а они через одну – про пьянки, прикинь, несправедливость! Мы ведь не только этим занимались!

Маша: Вот у меня таких историй нет, поэтому и никаких историй нет, ха-ха-ха.

Балу: А уставала вообще на гастролях?

Маша: Вот не помню я, чтобы особо. Мы как бы молодые были, и я молодая была. И это была жизнь, все воспринималось как что-то естественное. То есть это моя жизнь, она такая. Из автобуса в гостиницу, потом на площадку, потом в поезд и так далее. У меня были какие-то маленькие нужды, мне вот нужно было мыться, например. И я никогда не забуду, как мы ездили в поезде долго по жаре, и я отрезала пластиковую бутылку, делала из нее такую вот баночку и мылась в вагонном туалете. Потому что для меня это было важно. Но не помню, чтобы я по этому поводу мучилась, страдала и что мне из-за этого было неудобно. Мне нужно было помыться, и я находила, как это сделать. Ну и все в таком духе. Не помню никакой усталости или измотанности, и все воспоминания у меня очень легкие и веселые.

Балу: Кстати, та же фигня…

Маша: Несмотря на то что, когда я сейчас вспоминаю, как эта жизнь на самом деле протекала, то со стороны она может выглядеть довольно утомительной. Но когда я находилась внутри всего этого, не помню, что это было утомительно. И опять же молодое тело. Если бы я сейчас так ездила и спала скрюченная в этом автобусе ночь за ночью, то, наверное, воспоминания были бы другими.

Балу: А какой у тебя ряд был в автобусе?

Маша: В автобусе? Не помню. (Задумалась.) Точно, у нас же был у каждого свой ряд.

Балу: А кто перед тобой был?

Маша: Не помню.

Балу: А за тобой?

Маша: Не помню. Помню, что где-то ближе ко второй двери, то есть в первой части автобуса, но не в самом начале. Очень хорошо я помню наше распределение в поезде, а вот в автобусе уже нечетко…

Балу: Ты с Горшочком ездила?

Маша: В поезде, да. У нас было одно купе с Горшком и Князем.

Читатель: И как оно, ездить в одном купе со звездами?

Маша (задумалась, а потом рассмеялась): У них ужасно воняли ботинки, это был полный ад и кошмар. Но они это знали, поэтому свои ботинки первым делом прятали под князевскую нижнюю полку, чтобы купе не превратилось в газовую камеру. В этом смысле было не… любопытно.

Балу: Но ведь они там вещи не разбрасывали, не хулиганили, не пьянствовали… особо.

Маша: Они не пьянствовали у меня в купе. Они пьянствовали у тебя в купе. В моем купе был порядок. Первым делом, заходя в купе, я стелила всем постельки.

Балу: Купе.

Маша: Всем четверым. Потому что я понимала, что если этого не сделаю я, то этого никто не сделает. Горшок мог совершенно спокойно лечь на этот скрученный матрас и так и спать на нем. Его мало беспокоили такие вещи. Поэтому я стелила всем постельки, они клали свои вещи, и пока им не нужно было приходить спать отрубаться, так их особо в купе и не видно было.

Балу: А валенки помнишь наши?

Маша: Валенки… подожди, что-то помню.

Балу: Нам Наташа Балунова сшила из американского флокса дорожные валенки, а тебе даже вышила имя на них.

Маша: Точно, это было в самом начале. Wow, Шурик, какие ты вещи помнишь! И какая у меня память поганая!

Читатель: Ну, так столько лет прошло, уж не двадцать ли?

Маша: Да нет! Память поганая, я вот с кем ни разговариваю, у всех столько воспоминаний, а я ничего не помню. Причем это у самого трезвого человека! Надо было бухать! Ха-ха-ха! (Смеется.)

Балу (в шутку): Было бы что вспомнить.

Маша: Да, было бы. Ха-ха-ха. Но мне было весело смотреть на всех остальных, которые веселились. Ну, в гостиницах это было от меня скрыто, но в автобусе и поезде я все это видела и удивлялась. Но вот помнить…

Читатель (меняя тему): А почему ты решила уехать из России?

Маша: Мне очень понравился Сан-Франциско, когда мы сюда на гастроли приезжали. Причем настолько, что я сразу же почувствовала себя здесь как дома. Мы же ездили и путешествовали по разным городам (в Америке) и на обоих побережьях были. И я помню, как сейчас, как мы въехали в Сан-Франциско из Лас-Вегаса. Мы ехали, ехали и въехали в туман. И я ощутила себя здесь как дома, на самом деле. Очень комфортно и уютно.

Частично из-за этого, а частично… Ну а что мне еще было делать? Почему нет? Из группы я ушла. Полная свобода.

Балу: То есть город тебя приманил и завлек?

Маша: Да, город и интерес. Опять же, меня дома, в Питере, ничего сильно не держало. Да и очень мне нравится Сан-Франциско. (Задумалась.) Скажем так, мне нравится Сан-Франциско и Bay area. То есть I’m not married to San Francisco. То есть у меня нет такого «я всегда хочу жить только в Сан-Франциско», но вот район залива и вот эта окрестность (показывает рукой) Bay area мне очень нравится. Тут очень красиво и хорошая погода! Единственное, что здесь купаться нельзя.

Читатель: И последний вопрос, если можно. Каким тебе запомнился каждый из музыкантов группы «Король и Шут»?

Горшок и Маша в ДК им. Кирова. Санкт-Петербург, 1998 год. Фото М. Лаписа

Балу: Горшок, например.

Маша (задумалась и романтически смотрит на океан): Горшок мне запомнился очень… упрямым. Нет, неправильно. Первое, конечно, это то, что я говорила выше про его талант и артистичность. Это первое, что я должна сказать. А так… его интенсивность. Какая-то общечеловеческая интенсивность. Например, он очень любил крайне настойчиво доносить до всех какие-то свои идеи. Как мы все тогда шутили: «Горшок на ухо подсел». То есть он любил «сесть на ухо» и втирать, втирать, втирать какие-то свои штуки.

Балу: Андрюша как запомнился?

Маша: Называла я его «Пушистик», но я не знаю, захочет ли он, чтобы кто-то об этом знал.

Балу: Мы у него спросим.