Король и Шут. Бесконечная история - Александр Балунов

Чтобы тебя не запутать, поясню. Расфокусированный взгляд – это когда его ни на чем не фокусируешь. Ну, вот ты, когда глаза открываешь, то всегда смотришь на что-то конкретное и определенное. Ближе, дальше, но какая-то цель у твоего взгляда есть. А если ты попробуешь этого не делать, то увидишь совсем другие вещи. Кстати, таким взглядом нужно рассматривать 3D-картинки, знаешь, такие, где какая-то хрень нарисована, а если присмотреться специальным образом, расфокусировав зрение, то – бац! – и видишь объемное изображение. И если научишься смотреть на картинки, то попробуй делать так в жизни. Приколешься. У нас, России, такие картинки, правда, появились значительно позже, так что приходилось учиться сразу вживую.

А внутренний диалог – это то, о чем ты бухтишь сам с собой у себя в голове, когда молчишь. Попробуй не говорить сам с собой (тем более что и говорить там некому и не с кем) и поймешь, о чем я говорю. На этом теорию мы с тобой на время закончим. И так уже много рассказал. Постараюсь поподробнее рассказать об этом в какой-нибудь следующей главе, например, про концерты, ведь это и концертный прием тоже.

Так вот, посмотрел я на контролера особым способом. Ничего интересного не увидел. Понял, что сказать ничего не смогу. Да и в карман за мелочью залезть – задача не из легких, это ж надо сначала подумать эту мысль, а потом пока она еще дойдет до рук. Да еще надо встать, чтобы залезть в карман брюк. Да в это время что-нибудь случится и отвлечет меня. Да и в кармане может попасться что-то интересное. Кстати, у меня там есть хороший табак, кроме всего прочего, и трубка (в то время я курил трубку). Кстати, хорошо бы закурить! А, черт, в троллейбусе не курят. И не потому, что нельзя, а потому, что культурная столица и это неприлично. О чем это я? А, контролер.

Короче, он стал мне неинтересен, и я молча отвернулся к окну. И не было в моем взгляде и жесте ни капли превосходства или презрения. Только сочувствие к его судьбе, судьбе контролера и понимание его жизненной трагедии, каждый день происходящей с ним, стоит ему только открыть глаза.

Короче, сказал нам что-то контролер или промолчал, так мне и неизвестно. Занят я был уже другими вещами. Но ушел он и оставил нас в покое. Обиделся, наверное. А зря! По совести, так ему повезло, что мы ему ничего не сказали о нем и его судьбе. Да и вообще, что после него осталось в жизни, кроме этих нескольких строк в моей книге… Но не будем отвлекаться.

Расселись мы в конце троллейбуса и уже собрались было доехать в недвижной неге и бодрящем холодке до Эрмитажа, как вселенная преподнесла нам очередной подарок. К слову, пользуясь случаем, хочу сказать тебе спасибо, вселенная, за все подарки, что ты мне преподносила, и заранее за те, что, я надеюсь, еще будут. В этот раз это был, скорее, даже не подарок, а даже сюрприз. Наш троллейбус проехал всего одну остановку. И вместо того, чтобы следовать дальше по прямой, по Заневскому, в который превращается Косыгина, он завернул к метро «Ладожская» и остановился.

Нас это, впрочем, не смутило, и мы продолжили свою молчаливую беседу с вечностью. Причем в тот момент это была уже даже не беседа, а скорее спор. По крайней мере, у некоторых из нас. Но троллейбус не просто остановился, а открыл все свои двери, выпустив немногочисленных пассажиров, и продолжал стоять. А в двух квадратах его дверей были сугробы, сугробы и сугробы. Мы посидели еще немножко, и Шурик Васильев, как самый сметливый среди нас, сказал: «Кольцо!»

Нет, кино про Хоббита и компанию выйдет значительно позже, и мы его, естественно, не видели. Хотя наша компания по цели и духу своего путешествия была очень похожа на книжных (ну, книжку-то мы читали!) персонажей. Дело было в другом. Вместо 22-го троллейбуса мы сели в первый, а он делает кольцо на Ладожской.

Для того чтобы снова сесть на 22-й, надо было пересечь Заневский, а это, скажу тебе, могло вылиться в еще одно приключение. А у нас была цель. И мы во что бы то ни стало были намерены ее достичь. Поэтому после пары попыток перейти через улицу приняли решение дальше следовать на метро. Благо там было тепло, оно было рядом, да и люди там не смотрят друг на друга, не то что в троллейбусе, где все пялились на нас, как на Дэвида Боуи во время его путешествия по СССР.

Итак, метро! Место, где люди меняются. Если, например, ты нажрешься грибов на Просвете, то словишь приход глубоко под землей, на Александра Невского, на переходе поменяешь свое мировоззрение, на правобережной (ныне оранжевой) ветке очистишься, потом переродишься и выйдешь на Ладожской совсем другим человеком. Совсем другим. Только сейчас мы ехали в другую сторону. Да и зима все-таки.

Как самый опытный сталкер и толтек в нашей компании, я заранее, то есть снаружи, разработал схему захода в метро. Основная трудность была в том, чтобы попасть монеткой в щелочку, чтобы пройти через турникет. Напомню, там, на входе, стоят тетушки, которые очень недобро относятся к людям с красивой походкой, а у них в помощниках еще и милиционеры. Они, правда, не совсем менты, но все же. Кстати, уже много позже мне один кореш подарил использованную карточку, типа для проезда в метро работников метрополитена, с понтом, как будто я в метро работаю. Так эта карточка меня не раз выручала. Как только наружные менты видели, что я «крот», как они выражались, и работаю в метро под землей, то сразу отпускали. Вот так у нас в городе уважают метрожителей. Хотя что касается наружных ментов, то мне показалось, что просто боятся. Но не будем отвлекаться, дружище.

Итак, задача была проста. Каждый зажал монетку в руке. Мы договорились не шататься, а просто сделать тридцать шагов, бросить монету – и все! Дальше – эскалатор, где можно расслабиться и подготовиться к посадке в поезд. Но что-то пошло не так.

Шурик Васильев, получив монету, дошел до входа в метро и сел в сугроб. Одну руку с той самой монеткой, как мы и договаривались заранее, он держал перед собой, а второй попытался обхватить свою голову. Видимо, задумался о чем-то. «Давайте, – говорит, – покурим, а то я так не могу». Ок. Было решено скурить остатки прямо у входа. И если на такую наглость нам менты ничего не скажут, то можно смело идти, а скажут – так и не поедем, не судьба, значит. Покурили.

И тут я понял, что мы просто обязаны добраться до Эрмитажа. Что это мое намерение, извини за такие слова. То есть это что-то такое, что сделать нужно. Это я про намерение. То есть не просто сделаем, а там – как масть ляжет, а наоборот. Сделаем – и все. Иначе жизнь остановится. Вселенная разрушится, и снегири замерзнут. А им и так обоим холодно, что вселенной, что снегирям. Да что там, намерение – это когда никакого «если» просто нет. И никакого «когда» тоже нет. И кони. Короче, пошли мы внутрь.

И только мы зашли в холл, только нас обдало теплым дыханием метро, только мы сделали насколько шагов, как нас тормозит мент.

– А… – сказал я.

– Сразу на х*й, – сказал мент.

– А… – собравшись с силами, я вспомнил о своем намерении и вступил в дискуссию.

– Идите, отсюда, алкоголики! Под поезд еще попадете, а нам отвечай.

(Да, забыл добавить, мы предусмотрительно купили бутылку пива и побрызгали себе на куртки, чтобы пахло.)

Тут я понял, что не смогу ничего поделать, но и намерения никто не отменял, и поэтому дал команду мозгу на разговор. Что я нес, мне неизвестно, видимо, что-то интересное, поскольку мент проникся и даже поверил. Типа нам и не надо в метро, а надо вот этому (Васе), а мы просто его доставляем, как более трезвые. А Васе очень надо, у него свадьба, отходит пароход, он моряк и вообще край… Давай, мол, мы незаметненько просочимся.

– Не, – говорит мент. – Не могу вас пропустить. Тетка, что карточки проверяет, уже видела, что я вас остановил.

– Тут надо помнить об арбузах правосудия! – сказал Горшок, который до этого стоял молча и глядел на свою монетку.

Горшок на берегу Финского залива. Санкт-Петербург, 1998 год. Фото М. Лаписа

Потом он вздохнул, присел на попу возле турникета и принялся пытаться, впрочем, безуспешно, засунуть эту свою монетку в щелку. Надо было что-то делать. Как только я это понял, мне все стало ясно, не просто ясно, а легко и свободно ясно. Не знаю, как назвать это чувство, но в будущем оно мне не раз помогало и на сцене, и в музыкальной жизни. Улыбнувшись менту, я сказал:

– Давай так. Мы выходим на улицу. И заходим второй раз, через какое-то время. Этого (Васю) мы берем под руки и ведем. Ехать нам по прямой ветке (не знаю почему, но слова про ветку его успокоили). И вот если у нас и во второй раз не получится зайти внутрь просто, легко и свободно, без нареканий, тогда да, мы выйдем и уйдем навсегда. Ну а если пройдем, то уж пройдем.

И мент согласился.

И мы собрались с силами и прошли.

Горшок в R-Club. Москва, 1998 год. Фото Е. Евсюковой