Итоги № 3 (2014) - Итоги Итоги

Да, августейшие дома Европы были связаны между собой родством, и весьма тесным. Так, английский король Георг V приходился кузеном Вильгельму II и Николаю II. Но даже видимого единства в этой «общеевропейской семье» не существовало. Взрывной характер Вильгельма II, частая смена его настроений вызывали нескрываемое раздражение и в Лондоне, и в Санкт-Петербурге. Импульсивные шаги кайзера на международной арене воспринимались другими державами как вызов. По свидетельству британского министра иностранных дел лорда Лэнсдауна, выражения, в которых Эдуард VII (отец Георга V) писал о своем немецком племяннике, «приводили в ужас». Не оставался в долгу и кайзер Вильгельм. Он обвинял Эдуарда VII в «окружении» Германии, создании сети союзов, призванных поставить преграды на пути реализации германских целей. И правда: король-очарование, как называли Эдуарда VII, всегда испытывал симпатии к Франции, часто отдыхал в Париже.

Впрочем, не только британский конституционный монарх, но также германский и российский императоры далеко не во всем были свободны в выборе внешней политики. Формально она оставалась прерогативой венценосных особ, однако в действительности разрабатывали ее совместно с правительством — с министерством иностранных дел, учитывались и позиции военного руководства. Монархи вынуждены были считаться с экономическими интересами элит, с общественным мнением. Да это и понятно: стабильность положения императоров и королей зависела от их способности создать максимально широкую социальную базу для правления.

Династические узы становились менее прочными, чем связь монарха с государством. Живым символом девальвации монархических ценностей в международных делах стал Александр III, с непокрытой головой слушающий исполнение революционной «Марсельезы». Это произошло в 1891 году, когда французская эскадра прибыла с дружеским визитом в Кронштадт, а монархическая Россия и республиканская Франция подписали союзный договор.

По агентурным данным

Оценки военных принимались в расчет, но далеко не всегда служили основой для политики. Так, 1905 год предоставлял Германии наилучшую возможность для удара по Франции — Россия была ослаблена войной с Японией и революцией, — но нападения не произошло. Вспыхнувший марокканский кризис был урегулирован средствами дипломатии. В период очередного кризиса — боснийского, завершившегося «дипломатической Цусимой» для России, вынужденной признать аннексию австрияками Боснии и Герцеговины, — австрийский и германский военачальники сожалели, что не использовали благоприятную возможность для войны против Сербии. Последняя, превратившись в центр притяжения югославян, рассматривалась Австрией в качестве основной угрозы целостности «лоскутной империи».

В разворачивавшейся игре дипломатий великие державы, оценивая свои шансы в возможной войне, собирали информацию о противниках и союзниках. Часто источники были открытыми — специально созданные в генштабах аналитические отделы, вооружившись ножницами и клеем, вырезали статьи из газет и журналов, аккуратно подшивали стенограммы парламентских дебатов, проспекты железнодорожных кампаний. Скажем, внимательный наблюдатель в общих чертах мог составить представление о плане Шлиффена на основе статьи в журнале «Дойче ревю» в 1909 году.

Важную роль в организации сбора разведывательных данных и их анализе играли военные атташе при посольствах. Формально им было запрещено привлекать к сотрудничеству тайных агентов, однако это табу почти никогда не соблюдалось. Доходило до смешного: накануне войны в газетах появлялись объявления, обещавшие большое вознаграждение за легкую работу. Столь бесхитростным образом к сотрудничеству пытались привлечь бывших и действующих офицеров, рабочих и служащих оборонных заводов, тех, кто был вхож в сферы, так или иначе связанные с военным планированием. И результаты не заставляли себя ждать.

Французским агентам удалось добыть германские мобилизационные планы 1907 и 1913 годов и отчеты о проведенных в 1912–1913 годах маневрах  — «военных играх». На протяжении нескольких лет французская разведка получала агентурные данные об интересе, который Германия проявляет к Бельгии. Начальник оперативного отдела британского генерального штаба Генри Вильсон настаивал на отправке экспедиционного корпуса на континент в первые дни войны, опираясь на сведения о германских планах нанесения молниеносного удара по Франции.

Шоком для австрийской военной элиты стало разоблачение в 1913 году полковника Альфреда Редля, шефа разведывательного подразделения генерального штаба, передававшего секретные сведения иностранным службам и, в частности, русской разведке в Варшаве. По наущению коллег, стремившихся замять скандал, Редль покончил жизнь самоубийством. Вопрос об ущербе, который нанесло это предательство, и по сей день остается предметом споров. В первую очередь с ним связывают развал австрийской агентурной сети в России. Впрочем, планы развертывания австрийской армии, которые могли попасть в руки русской разведки от Редля, вряд ли оказались полезными для Петербурга, так как за один год успели устареть.

Агентурные сведения и анализ обстановки становились более тревожными начиная с 1912 года. Именно с этого времени во всех странах начали заметно расти расходы на сухопутную армию. Втягивание в гонку вооружений ставило перед каждым государством вопрос о том, сколь долго удастся поддерживать бремя военных расходов. В 1912 году Гельмут фон Мольтке, начальник германского генштаба, на одном из совещаний с участием кайзера заявил, что перспективы Германии выиграть в большой европейской войне ухудшаются. Шансы на выигрыш, по его оценкам, сохранялись лишь до 1916 года. В этих расчетах он ссылался прежде всего на программы перевооружения русской армии, грозившие превращением ее в более грозного соперника. В Берлине учитывали и опасность ослабления единственного надежного союзника: Австро-Венгрии. Поскольку немецкие военные исходили из представления о неизбежности войны, логичным казался их вывод: чем раньше она начнется, тем лучше.

Убийство как улика

Психологически готово к войне было и австрийское руководство. Отношения Габсбургской монархии с Сербией достигли высочайшей степени напряженности. В 1913 году британский посол в Вене предсказывал, что любой новый инцидент неизбежно выльется в войну. Конечно, убийство Франца Фердинанда явилось поводом, а не причиной Первой мировой. Угрюмый, неприветливый наследник престола не пользовался популярностью в «старой доброй Вене». Его не любил император.

Отчуждение стало особенно заметным после женитьбы эрцгерцога. В жены он выбрал графиню Хотек, чешскую аристократку, особу хотя и знатную, но не королевской крови. Франц Иосиф воспринял решение наследника как удар по престижу монархии, который император ценил превыше всего. Неудивительно, что он даже не почтил своим присутствием бракосочетание. Это был морганатический брак — дети Франца Фердинанда не имели прав на престол. О натянутых отношениях в венценосном семействе свидетельствовали и похороны Франца Фердинанда: чрезвычайно скромные, без приглашения на них представителей дипломатического корпуса и уж тем более королевских особ. Эрцгерцог с супругой были погребены не в имперском склепе, а в крипте летней фамильной резиденции — замка Артштеттен.

И тем не менее Франц Иосиф, несмотря на личную неприязнь, расценил убийство наследника как удар по престижу империи. Парадоксально, но гибель эрцгерцога устраняла важное препятствие на пути военного решения балканского вопроса. Франц Фердинанд не испытывал симпатий к Сербии, но и не считал целесообразным воевать с ней — не желал провоцировать конфликт с Россией. Один из немногих в высших кругах Австро-Венгрии он вынашивал планы переустройства «лоскутной империи», которые предполагали предоставление некоторой автономии ее национальным областям. Хотя он и не входил в ближайший круг своего венценосного дяди, совсем не считаться с его позицией было невозможно.

23 июля, спустя почти месяц после покушения на эрцгерцога, Австро-Венгрия предъявила Белграду ультиматум с заведомо невыполнимыми требованиями. В Германии поддержали союзника, считая, что можно отыграть сценарий боснийского кризиса на бис — дипломатическое отступление России. В то же время на Вильгельмштрассе не испытывали опасений по поводу вступления в войну России и Франции, надеясь на блицкриг и быструю победу. Участие же в конфликте Англии расценивалось как неблагоприятный сценарий. Однако неопределенность ее позиции и разворачивавшийся ирландский кризис давали немцам основание надеяться, что Лондон останется нейтральным.

Балканы рассматривались как стратегически важный регион, где каждый из блоков стремился утвердить свое влияние. Страны Антанты не желали поддаваться давлению и отступать. Им важно было поддержать национальный престиж и свои великодержавные позиции. Россия не могла допустить новой «дипломатической Цусимы». Франция опасалась демографического роста Германии, жаждала реванша за утраченные Эльзас и Лотарингию и проявляла готовность к войне, в которой было бы гарантировано участие России. Англия, до последнего откладывавшая решение, все же вступила в войну, полагая, что, устранившись от участия в ней, она рискует лишиться возможности определять контуры послевоенного мира.