Полдетства. Как сейчас помню… - Олег Михайлович Жаденов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом в коридоре раздавался звонок, ради которого все и затевалось. И появлялся папа. В промокшем от пота кителе на спине, с круглым влажным пятном на фуражке, сухой, черный от загара, окруженный ароматом дальних странствий и приключений и с теплыми большими ладонями, которыми он обнимал меня. И всех остальных тоже, но я помню себя… Мама закрывала рот руками – ой, высох-то весь как! А папа уже искал глазами – ну где же! И кто-то подносил ему первую маленькую (литровую) банку с квасом. И он, кажется, выпивал ее всю тут же, в прихожей.
Потом он раздевался, снимал многострадальный китель, рубашку, шел в ванную и долго – до-о-ол-го-о-о – стоял под холодным душем. Папа не раз повторял, что жара страшнее холода, потому что от холода можно спастись одеждой, костром, теплым домом, а от жары скрыться некуда. В моем детстве кондиционеры были не нормой, а исключительной редкостью, да и не работали часто, поэтому, поверьте, он был прав. А на улицах Байконура (и в космосе, куда папа, без сомнений, летал не раз, хоть и не признавался) никаких кондиционеров вообще не было.
Вечером мы все сидели на кухне. Папа допивал остатки кваса, весь в испарине, причмокивая. Мама смотрела на него, пока он делился новостями (за три месяца их оказывалось не так уж и много, но на целый вечер хватало). Потом он растягивался на кровати перед телевизором, где показывали неважно что, а я пристраивался рядом и забрасывал на него ногу, как бы обнимая и одновременно показывая – мое. Теперь, когда мои дети проделывают то же самое со мной, я понимаю, что ему было не очень-то удобно, но детские ноги все равно с себя не сбрасываю: пусть лежат, главное, чтобы детям было хорошо, а вырастут – тоже поймут.
К вечеру весь квас в доме заканчивался, и папа удовлетворенно, но с сожалением отмечал – квас кончился. А это означало, что утром один маленький мальчик снова отправится в очередь – за квасом для папы.
Самое горькое утро
Мой папа, которого внуки называли дедушка Диди, для меня был не просто папой. Когда я был маленьким, то точно знал, что он настоящий разведчик. А может быть, космонавт. И точно йог. Это все – его главные работы, а то, что он военный и утром уходит куда-то и вечером приходит домой уставший, – это только прикрытие. На самом деле он спасает страну и людей каждый день, оттого и усталый к вечеру.
Как я узнал, что он не тот, за кого себя выдает? Не знаю, узнал – и все. Может быть, я уже тогда был внимательным и отслеживал какие-то мелочи. Ну вот, скажем, много ли военных, когда они не на войне, ходят по городу с пистолетом? С настоящим тяжелым боевым ТТ? Понятное дело, что немного, – а мой папа ходил. Тут и глупый енот бы догадался: это потому, что он настоящий разведчик. И пистолет ему нужен, чтобы отстреливаться от врагов. А если он уезжал куда-то, якобы в командировку (ха-ха!), то на самом деле (я знал!) он в это время сидел в какой-нибудь заснеженной землянке в партизанском отряде. Так было все мое раннее детство. Иногда папа менял профессию, становился капитаном и ходил к дальним островам. У него даже была черная шинель, хотя черные есть только у моряков, а на суше у всех серые. Но у папы была черная, потому что так надо было для специальных секретных морских дел.
Из своих поездок дедушка Диди, а тогда просто мой папа, привозил разные диковинные вещи. Часто это были листья невиданных деревьев, или шишки из далекой тайги, или веточки с Балтики, или засушенные, но еще пахнувшие настоящей пустыней травинки. Маме он однажды привез две огромных коробки тюльпанов на коротких жестких ножках. Привез с Байконура, где работал космонавтом (хотя это уже другая, более поздняя и совсем уж секретная история). Не знаю, как передать восторг от соприкосновения с неведомым и головокружительно волнующим – запах трав из далеких чужих земель… Потом я долго бережно хранил эти травинки, пока они не начинали осыпаться и крошиться, но даже тогда они пахли!
Да, мой папа был как тот купец из сказки про аленький цветочек: он всегда и всем привозил диковинные вещи. Я видел его настоящим волшебником, и путешественником, и разведчиком-воином. Именно поэтому я всегда так сильно хотел, чтобы он взял меня с собой. Ну или хотя бы подольше побыл со мной рядом, просто рассказал бы о чем-нибудь.
И вот однажды я узнаю, что мой папа опять собирается в путешествие. На этот раз он ехал в неведомое место под названием Германия. По тому, как все волновались и готовились к той его поездке, я понял, что дело явно сложное, а значит, интересное. Деталей не помню, но к моменту отъезда в нашей комнатке размером с собачью конуру (мы все еще жили в крошечной коммуналке вместе с соседкой) появился даже мой дядя. Ну уж раз его вызвали на проводы, значит, точно должна быть удивительная поездка! А может, страшная и смертельно опасная, с погонями, перестрелками и даже путешествием на подводной лодке через два океана, как у капитана Немо…
Как же я просил папу, чтобы он взял меня с собой… Умолял, обещал все на свете делать. И ладно бы мне просто сразу отказали, но нет: ответ был какой-то туманный, в стиле «нуможетбыть». Обнадежили. Накануне папиного отъезда я весь вечер сидел с ним рядом, не отлучаясь ни на секунду. А взрослые весело выпивали за столом, отмечали неслыханную удачу. Папа получил распределение по службе в Германию. На пять лет (редкое в советском мире везение). Ну и пусть, что служить придется за колючей проволокой в закрытом военном городке, зато – там. Все равно иногда будет получаться выходить «за границу». Я тогда не понимал этой радости и воодушевления, только чувствовал, что папа уезжает. Уезжает надолго. И меня волновало в тот вечер только одно: утром он должен взять меня с собой.
Беседы закончились, стали стелить постели, кому-то на полу, кому-то на диване. Непростая задача – разместить трех взрослых и ребенка на шести квадратных метрах, половина из которых занята платяным шкафом. Я, конечно, хотел лечь с папой. Причин было две: во-первых, мне и правда хотелось спать рядом, во-вторых, так я его точно утром не упущу. Но меня положили вместе с дядей Володей, потому что с папой легла мама, а для меня места уже не осталось. Дядю я любил тоже и согласился потерпеть без папы (всего-то одну ночь). Лишь бы он меня не забыл взять с собой.
Утром, когда я открыл глаза, постель напротив оказалась пустой. Смятое одеяло, простыня, подушка, которая хранила еще форму папиной головы. Но его самого не было.
Дядя еще спал, но проснулся тут же, потому что мои рыдания были громкими и безутешными. Папа уехал. Он уехал один. И не взял меня. Бросил, а сам уехал. Страшное горе. Я не мог успокоиться долго, очень долго.
Меня, конечно, пытались отвлечь, но одна фраза, которая, по задумке взрослых (кажется, это сказал дядя), должна была меня успокоить, оказалась роковой. Дядя сказал: «Олегден (он звал меня всегда разными смешными именами), да ты брось плакать. Знаешь, папа тебя не взял, потому что ты ночью не с ним уснул, а со мной. Просто обиделся немного и не взял тебя поэтому». Утешительно, да? Получается, папа уехал один из-за меня, из-за моего поведения! Я долго клял себя за то, что согласился в ту ночь спать с дядей. И дядю за это винил тоже.
Итак,
